ТВОРЧЕСКІЙ ПУТЬ АЛЕКСАНДРА ИВАНОВА Н. Машковцевъ
і
СТРАШНУЮ и удивительную силу времени можно характеризовать, какъ силу сжимающую, собирающую, сосредотачивающую. То, что близко еще къ нашимъ днямъ, кажется разбросаннымъ, разобщеннымъ, несвязнымъ, но чѣмъ глубже вступаешь въ царство исторіи, тѣмъ болѣе и болѣе пріобрѣтаютъ образы какую то непонятную законченность монолитовъ, словно сдавленныхъ
отовсюду невидимыми пластами времени. Подъ давленіемъ этихъ неисчислимыхъ пластовъ, подъ этой неумолимой тяжестью, образъ человѣка, хао
тически разсѣянный и неуловимый, собирается въ опредѣленный оформленный силуетъ, и въ этомъ лаконическомъ видѣ скупая исторія позволяетъ запечатлѣться ему съ поражающей отчетливостью медали. Въ синтетическомъ, тонкомъ, до по
слѣдней возможности сжатомъ барельефѣ, хранящемъ всѣ выраженія формы (и это большее, что можетъ позволить исторія), живутъ одновременно всѣ труды и дни человѣка. Но все же эти отпечатки являются лишь блѣдными копіями образовъ истинной исторіи. То, что нашему взору предстаетъ въ геометрической простотѣ трехъ измѣреній, тамъ, въ текучей стихіи исторіи, существуетъ въ отноше
ніяхъ несравненно болѣе сложныхъ. Медленно раскрываясь, эта таинственная хроника сама разрушаетъ свои прежнія земныя отображенія, чтобы создать новыя, ближе и тоньше передающія трепетную ткань событій. Такъ исчезаютъ легенды, замѣняясь простою цѣпью фактовъ, и за ними, едва мерцая, проступаетъ великій образъ Реальнаго.
Въ сколько нибудь совершенной законченности мы еще не въ силахъ представить себѣ творческую личность Иванова. Нужны годы самаго пристальнаго изученія, чтобы перепутанные фрагменты его живописнаго наслѣдія сдѣлались наконецъ стройнымъ цѣлымъ. Еще недавно такимъ простымъ казалось это творчество, все равномѣрно горѣвшее вдохновеніемъ одного замысла, и если послѣдніе годы жизни измѣнили художника, то это такъ же просто и убѣдительно объяснялось событіями его внутренняго міра. На нашихъ глазахъ это представленіе дѣлается все болѣе и болѣе легендой, но оно не исчезло еще совсѣмъ, и о немъ приходится упоминать. Отношеніе къ Иванову необыкновенно разнородно. Для однихъ онъ — можетъ быть единственный среди нашихъ старыхъ мастеровъ, чье творчество продолжаетъ оставаться волнующей загадкой и самое имя звучитъ надеждой и обѢ
і
СТРАШНУЮ и удивительную силу времени можно характеризовать, какъ силу сжимающую, собирающую, сосредотачивающую. То, что близко еще къ нашимъ днямъ, кажется разбросаннымъ, разобщеннымъ, несвязнымъ, но чѣмъ глубже вступаешь въ царство исторіи, тѣмъ болѣе и болѣе пріобрѣтаютъ образы какую то непонятную законченность монолитовъ, словно сдавленныхъ
отовсюду невидимыми пластами времени. Подъ давленіемъ этихъ неисчислимыхъ пластовъ, подъ этой неумолимой тяжестью, образъ человѣка, хао
тически разсѣянный и неуловимый, собирается въ опредѣленный оформленный силуетъ, и въ этомъ лаконическомъ видѣ скупая исторія позволяетъ запечатлѣться ему съ поражающей отчетливостью медали. Въ синтетическомъ, тонкомъ, до по
слѣдней возможности сжатомъ барельефѣ, хранящемъ всѣ выраженія формы (и это большее, что можетъ позволить исторія), живутъ одновременно всѣ труды и дни человѣка. Но все же эти отпечатки являются лишь блѣдными копіями образовъ истинной исторіи. То, что нашему взору предстаетъ въ геометрической простотѣ трехъ измѣреній, тамъ, въ текучей стихіи исторіи, существуетъ въ отноше
ніяхъ несравненно болѣе сложныхъ. Медленно раскрываясь, эта таинственная хроника сама разрушаетъ свои прежнія земныя отображенія, чтобы создать новыя, ближе и тоньше передающія трепетную ткань событій. Такъ исчезаютъ легенды, замѣняясь простою цѣпью фактовъ, и за ними, едва мерцая, проступаетъ великій образъ Реальнаго.
Въ сколько нибудь совершенной законченности мы еще не въ силахъ представить себѣ творческую личность Иванова. Нужны годы самаго пристальнаго изученія, чтобы перепутанные фрагменты его живописнаго наслѣдія сдѣлались наконецъ стройнымъ цѣлымъ. Еще недавно такимъ простымъ казалось это творчество, все равномѣрно горѣвшее вдохновеніемъ одного замысла, и если послѣдніе годы жизни измѣнили художника, то это такъ же просто и убѣдительно объяснялось событіями его внутренняго міра. На нашихъ глазахъ это представленіе дѣлается все болѣе и болѣе легендой, но оно не исчезло еще совсѣмъ, и о немъ приходится упоминать. Отношеніе къ Иванову необыкновенно разнородно. Для однихъ онъ — можетъ быть единственный среди нашихъ старыхъ мастеровъ, чье творчество продолжаетъ оставаться волнующей загадкой и самое имя звучитъ надеждой и обѢ