ЯПОНСКАЯ ГРАВЮРА [1]
Н. П УНИНЪ
ТО БЫЛО сновидѢніе, легкое и плѣнительное, сновидѢніе, окутанное лунными туманами, одинокое и грустное, овѣянное той неуловимой и хрупкой тоской, которая наполняетъ сердце и
кровь влюбленнаго, впервые почувствовавшаго нѣжную прелесть женской руки и женскаго платья; то было сновидѢніе, мимо
летное, все насквозь пронизанное свѣтомъ, тихое и благоуханное, осыпанное цвѣтами или снѣгомъ, сновидѢніе сердца, которое слишкомъ много страдало или слишкомъ много радовалось, сердца, кото
рое устало отъ своей силы, напряженной, тяжелой и плотной; то была мечта такая же чистая, какъ серебристый шелкъ или какъ края освѣщеннаго солнцемъ облака, мечта достаточно непорочная, чтобы быть мгновенной, могучая, брошен
ная черезъ пространства, въ которыхъ она мерцала, какъ звѣзда; то была мечта, какъ дыханіе устъ, какъ запахъ моря, какъ шелестъ ирисовъ въ зеленыхъ за
росляхъ водяныхъ травъ, ирисовъ, чьи желтые лепестки, отраженные въ водѣ, напоминаютъ призрачныхъ женщинъ. То были сновидѢніе и мечта Европы, до которой вѣтеръ впервые донесъ далекій и тихій вздохъ съ береговъ Японскаго моря...
Въ 1862 году англичане стали свидѣтелями одного, на первый взглядъ ничтожнаго, явленія, которому, однако, суждено было сыграть роль въ развитіи не только европейскихъ искусствъ, но, до извѣстной степени, всего европейскаго мышле
нія. На выставкѣ, устроенной въ этомъ году въ Лондонѣ, появились впервые въ большомъ количествѣ эстампы, гравированные японскими художниками, при
[1] Печатая настоящую статью, я считаю своимъ долгомъ предупредить, что эта небольшая работа нисколько не притязаетъ ни на научность, ни на полноту. Исторія гравюры на деревѣ въ Японіи слишкомъ велика, чтобы ее можно было умѣстить на немногихъ страницахъ, и подробное изученіе этой исторіи потребовало бы большаго времени, чѣмъ то, которымъ я располагалъ. Моей задачей было нарисовать общую картину, дать почувствовать ароматъ цвѣтка, можетъ быть, наиболѣе нѣжнаго изъ всѣхъ цвѣтовъ міра. Сдѣлать это мнѣ пред
ставлялось тѣмъ болѣе необходимымъ, что на русскомъ языкѣ нѣтъ ничего по японской гравюрѣ и почти ничего по японскому искусству.
Читателей болѣе заинтересованныхъ я могу отослать ко всемірно извѣстнымъ книгамъ Андерсона, Зейдлица, Гонза, — нѣсколько устарѣвшимъ, — ко многимъ книгамъ Курта, къ труду Фенеллозы, къ книгѣ Гартмана, къ двумъ знаменитымъ монографіямъ Гонкуровъ, къ много
численнымъ томамъ А. Хэрна, къ альбому колекціи Жилло и, наконецъ, къ недавно вышедшему сочиненію Л. Обера.
Н. П УНИНЪ
ТО БЫЛО сновидѢніе, легкое и плѣнительное, сновидѢніе, окутанное лунными туманами, одинокое и грустное, овѣянное той неуловимой и хрупкой тоской, которая наполняетъ сердце и
кровь влюбленнаго, впервые почувствовавшаго нѣжную прелесть женской руки и женскаго платья; то было сновидѢніе, мимо
летное, все насквозь пронизанное свѣтомъ, тихое и благоуханное, осыпанное цвѣтами или снѣгомъ, сновидѢніе сердца, которое слишкомъ много страдало или слишкомъ много радовалось, сердца, кото
рое устало отъ своей силы, напряженной, тяжелой и плотной; то была мечта такая же чистая, какъ серебристый шелкъ или какъ края освѣщеннаго солнцемъ облака, мечта достаточно непорочная, чтобы быть мгновенной, могучая, брошен
ная черезъ пространства, въ которыхъ она мерцала, какъ звѣзда; то была мечта, какъ дыханіе устъ, какъ запахъ моря, какъ шелестъ ирисовъ въ зеленыхъ за
росляхъ водяныхъ травъ, ирисовъ, чьи желтые лепестки, отраженные въ водѣ, напоминаютъ призрачныхъ женщинъ. То были сновидѢніе и мечта Европы, до которой вѣтеръ впервые донесъ далекій и тихій вздохъ съ береговъ Японскаго моря...
Въ 1862 году англичане стали свидѣтелями одного, на первый взглядъ ничтожнаго, явленія, которому, однако, суждено было сыграть роль въ развитіи не только европейскихъ искусствъ, но, до извѣстной степени, всего европейскаго мышле
нія. На выставкѣ, устроенной въ этомъ году въ Лондонѣ, появились впервые въ большомъ количествѣ эстампы, гравированные японскими художниками, при
[1] Печатая настоящую статью, я считаю своимъ долгомъ предупредить, что эта небольшая работа нисколько не притязаетъ ни на научность, ни на полноту. Исторія гравюры на деревѣ въ Японіи слишкомъ велика, чтобы ее можно было умѣстить на немногихъ страницахъ, и подробное изученіе этой исторіи потребовало бы большаго времени, чѣмъ то, которымъ я располагалъ. Моей задачей было нарисовать общую картину, дать почувствовать ароматъ цвѣтка, можетъ быть, наиболѣе нѣжнаго изъ всѣхъ цвѣтовъ міра. Сдѣлать это мнѣ пред
ставлялось тѣмъ болѣе необходимымъ, что на русскомъ языкѣ нѣтъ ничего по японской гравюрѣ и почти ничего по японскому искусству.
Читателей болѣе заинтересованныхъ я могу отослать ко всемірно извѣстнымъ книгамъ Андерсона, Зейдлица, Гонза, — нѣсколько устарѣвшимъ, — ко многимъ книгамъ Курта, къ труду Фенеллозы, къ книгѣ Гартмана, къ двумъ знаменитымъ монографіямъ Гонкуровъ, къ много
численнымъ томамъ А. Хэрна, къ альбому колекціи Жилло и, наконецъ, къ недавно вышедшему сочиненію Л. Обера.