жавнаго народа хотятъ подновить, подчистить, чтобы сталъ онъ проходимцемъ, непомнящимъ родства, непомнящимъ наслѣдія славы.
Слово, логосъ, свѣтъ духа, безъ чего духъ остался бы хаосомъ, какъ вещество безъ свѣта... Да будетъ свѣтъ! Или сегодня стало нужно все, все опять доказывать съ начала?
Да, въ Словѣ есть святая косность. Духъ словеснаго просвѣщенія, филологическая традиція — консервативны. И вотъ что ихъ испугало!
Но можно и должно мѣнять человѣческія учрежденія, законы, права; трудно, почти невозможно, мѣнять бытъ, уклады и навыки жизни; и нельзя, нельзя мѣнять природу вещей — а языкъ есть природа. Языкъ — самъ человѣкъ. Или, быть можетъ, хотѣли бы они ради ,прогреса‘ отмѣнить человѣка? Для иныхъ програмъ автоматъ былъ бы, пожалуй, удобнѣй...
Они забыли, что вѣдь во имя естественныхъ правъ человѣка, во имя первобытной его природы и было заявлено первое рѣшительное требованіе свободы
новаго времени. А эту древнюю природу человѣка можно найти только въ вѣкахъ. Французская революція, которую назвали великой, потому что она осталась образ
цомъ, — не сводила глазъ съ класичной древности. Духъ ея былъ насыщенъ класичной филологіей, — тотъ геройскій духъ, тотъ пламень воли и побѣды, который такъ мучительно завиденъ намъ.
А у насъ! Въ несчастной странѣ, гдѣ такъ долго политика убѣжденій была ничѣмъ передъ политикой тактическихъ пріемовъ, гдѣ люди искореняли въ себѣ природныя, святыя чувства ради тактической цѣльности партійнаго міровоззрѣнія, у насъ свѣтъ. Слова, языковѣдную воздѢлку духа, скрижальную память человѣчества о себѣ— низвели, спутали съ учебной системой попятнаго министра, и имя графа Дмитрія
Толстого перевѣсило, заслонило всѣ имена свободолюбивой Эллады. Ненавидѣли филологію. Объявили ,класицизмъ‘ мракобѣсіемъ, — единственное возможное просвѣщеніе, ибо инженерное дѣло не есть просвѣщеніе.
Но вѣдь поборники свободы, вожди ея хотятъ, едва ли не прежде всего, быть ораторами. Многіе изъ нихъ говорятъ хорошо и дару слова обязаны своимъ вліяніемъ.
Говорятъ хорошо — но что же хорошо въ словесномъ дѣлѣ, какъ не преданіе? Здѣсь все условно, нѣтъ точныхъ способовъ провѣрки: хорошо только то, что уже признано хорошимъ, — какой то медлительный долгій выводъ изъ многихъ словесныхъ воздѣйствій. Здѣсь всякая ошибка — новшество; и это почти вѣрно наоборотъ: почти всякое новшество — ошибка. Обычай здѣсь непогрѣшимъ.
Если хотятъ народные витіи, чтобы дѣло ихъ было прочно основано на общемъ убѣжденіи, а орудіемъ убѣжденія они считаютъ слово, рѣчь, ораторское свое искусство; то среди общаго обновленія идей, правъ, учрежденій, да блюдутъ они устойчивую косность слова. Имъ нужны ораторы; но ораторъ — только тотъ, кто
знаетъ традицію языка, преданіе слова. Убивая филологическую традицію, они убьютъ свою же силу, они обезсилятъ свое же главное оружіе. Слова свободы хороши, призывы ея убѣдительны, лишь когда грамотны.
А буква Ѣ ставится символомъ языковѣднаго преданія. И символомъ столь живымъ, что со смертью его умретъ и то, что онъ выражаетъ. Сказать всей молодой Россіи,
Слово, логосъ, свѣтъ духа, безъ чего духъ остался бы хаосомъ, какъ вещество безъ свѣта... Да будетъ свѣтъ! Или сегодня стало нужно все, все опять доказывать съ начала?
Да, въ Словѣ есть святая косность. Духъ словеснаго просвѣщенія, филологическая традиція — консервативны. И вотъ что ихъ испугало!
Но можно и должно мѣнять человѣческія учрежденія, законы, права; трудно, почти невозможно, мѣнять бытъ, уклады и навыки жизни; и нельзя, нельзя мѣнять природу вещей — а языкъ есть природа. Языкъ — самъ человѣкъ. Или, быть можетъ, хотѣли бы они ради ,прогреса‘ отмѣнить человѣка? Для иныхъ програмъ автоматъ былъ бы, пожалуй, удобнѣй...
Они забыли, что вѣдь во имя естественныхъ правъ человѣка, во имя первобытной его природы и было заявлено первое рѣшительное требованіе свободы
новаго времени. А эту древнюю природу человѣка можно найти только въ вѣкахъ. Французская революція, которую назвали великой, потому что она осталась образ
цомъ, — не сводила глазъ съ класичной древности. Духъ ея былъ насыщенъ класичной филологіей, — тотъ геройскій духъ, тотъ пламень воли и побѣды, который такъ мучительно завиденъ намъ.
А у насъ! Въ несчастной странѣ, гдѣ такъ долго политика убѣжденій была ничѣмъ передъ политикой тактическихъ пріемовъ, гдѣ люди искореняли въ себѣ природныя, святыя чувства ради тактической цѣльности партійнаго міровоззрѣнія, у насъ свѣтъ. Слова, языковѣдную воздѢлку духа, скрижальную память человѣчества о себѣ— низвели, спутали съ учебной системой попятнаго министра, и имя графа Дмитрія
Толстого перевѣсило, заслонило всѣ имена свободолюбивой Эллады. Ненавидѣли филологію. Объявили ,класицизмъ‘ мракобѣсіемъ, — единственное возможное просвѣщеніе, ибо инженерное дѣло не есть просвѣщеніе.
Но вѣдь поборники свободы, вожди ея хотятъ, едва ли не прежде всего, быть ораторами. Многіе изъ нихъ говорятъ хорошо и дару слова обязаны своимъ вліяніемъ.
Говорятъ хорошо — но что же хорошо въ словесномъ дѣлѣ, какъ не преданіе? Здѣсь все условно, нѣтъ точныхъ способовъ провѣрки: хорошо только то, что уже признано хорошимъ, — какой то медлительный долгій выводъ изъ многихъ словесныхъ воздѣйствій. Здѣсь всякая ошибка — новшество; и это почти вѣрно наоборотъ: почти всякое новшество — ошибка. Обычай здѣсь непогрѣшимъ.
Если хотятъ народные витіи, чтобы дѣло ихъ было прочно основано на общемъ убѣжденіи, а орудіемъ убѣжденія они считаютъ слово, рѣчь, ораторское свое искусство; то среди общаго обновленія идей, правъ, учрежденій, да блюдутъ они устойчивую косность слова. Имъ нужны ораторы; но ораторъ — только тотъ, кто
знаетъ традицію языка, преданіе слова. Убивая филологическую традицію, они убьютъ свою же силу, они обезсилятъ свое же главное оружіе. Слова свободы хороши, призывы ея убѣдительны, лишь когда грамотны.
А буква Ѣ ставится символомъ языковѣднаго преданія. И символомъ столь живымъ, что со смертью его умретъ и то, что онъ выражаетъ. Сказать всей молодой Россіи,