сонъ, не къ добру онъ, а вѣщій. Мимо! Мимо! Прочь, сгинь!—крикнуть хочешь— духъ захватываетъ, а кошмаръ то растетъ, да гуляетъ. Вихремъ носится, кружится, вертится, вьется бѣсовская вакханалія, рванымъ полотнищемъ по небу разметну
лась. Летитъ, все летитъ, какъ пѣсня, краски звенятъ и, летя, словно въ пропасть бездонную падаютъ. Кто устоитъ предъ малявинскимъ ,вихремъ‘?
Эхъ, Русь, Русь, Рассея наша! Строилась, собиралась. Снова на поворотѣ. Гной въ крови—видно давній, отъ татарщины—въ голову бросился. Какъ болячка, вѣка на
рывало мучительно, вотъ и прорвало. Кто пророкъ? Кто предскажетъ? Долго ль красный пѣтухъ прогоститъ? Знаемъ только, невѣчно ,малявинское‘—мимолетно, пронесется оно, минется, какъ и все миновалось.
А теперь—сызнова все. Гарью пахнетъ, рушится старое, лижутъ пламени языки то любимое, что въ костеръ сами бросили, жалость изъ сердца вытравивъ. Дымомъ Россія исходитъ, клубами Ѣдкаго чернаго дыма, что вьется и копотью наши поля покрываетъ...
Знаешь одно — есть еще, гдѣ то тамъ, далеко, далеко, вѣчное, синее небо мусатовское да тихая прозрачность левитановскихъ рѣкъ... Здѣсь же—пѣсни, да мгла, да разгулъ, да одинъ припѣвъ буйный: ,Ой, жги, жги, жги...‘