изъ дровяныхъ и снѣжныхъ глыбъ, смерзшихся въ одну компактную массу... И вотъ завелись въ этихъ отрогахъ уральскихъ горъ фрукты, подобные тому, шкура котораго лежитъ, распростершись у нашихъ ногъ... Были они, нужно признаться, опаснѣе американскихъ бизоновъ и кровожаднѣе бенаресскихъ тигровъ...
— Чго же они дѣлали?—спросилъ заинтересованный гость.
— Убивали всѣхъ кто подворачивался имъ подъ руку. Раздѣвали до нага и убивали. Народные комиссары въ это время углубляли революцію—не до того имъ было—а это прибрежное звѣрье, такъ называемые „туварыщи“ рѣзали и душили всякаго коннаго и пѣшаго, кто попадалъ въ ихъ джунгли. Ужаснѣе всего, что и джунгли-то эти нахо
дились всего въ пятистахъ шагахъ отъ Аничкова моста— центральнаго пункта Невскаго. — И вы... охотились?
— Отчего-жъ?.. Тогда все было дозволено, а для любителя сильныхъ ощущеній такая охота—медъ!..
— Какъ же это происходило?..
— Какъ обыкновенно, на охотѣ. Насъ было цѣлая такая компанія. Былъ даже свой уставъ. Называлась ком
панія: „Общество правильной охоты на околофонтанскую сволочь“. Телеграфный сокращенный адресъ „Опоносъ . Хлопотали даже о субсидіи обществу, но намъ предложили получить отъ уха.
— Какъ... отъ уха?.
— Просто. У каждаго убитаго членомъ общества отрѣзывается ухо и представляется въ комиссаріатъ, за что выдается сто рублей награжденія... — Чортъ знаетъ что!
— Именно—вышло чортъ знаетъ что. Вышло такъ, что наше околофонтановское звѣрье послѣ этого не только
раздѣвало прохожихъ, но еще и отрѣзывало имъ уши на предметъ полученія ста рублей. Вѣдь на ухѣ-то не напи
сано, чье оно: буржуя или его раздѣвателя. Послѣ этихъ .поддѣлокъ“ комиссаріатъ самъ уничтожилъ меркантильную сторону охоты и такимъ образомъ наши ночные приключенія сами собой вылились въ безкорыстную охоту ради охоты...
— Послушайте... Вы разсказываете такія невѣроятныя вещи...
— Ну, вотъ: невѣроятныя. Тогда все было вѣроятно! — Какъ же происходила... эта... охота..?
— Традиціонно. Наканунѣ собиралось нѣсколько этакихъ споргсмэновъ — большей частью у меня и уговаривались, если ночь будетъ темная и безвѣтренная
отправиться. Темная ночь самая была подходящая... На службѣ у насъ состоялъ этакій развѣдчикъ, который передъ очередной охотой выслѣживалъ мѣстонахожденіе очередной дичи, знакомый съ ея нравами и повадками. Онъ же служилъ и проводникомъ экспедиціи. Приманка была, главнымъ образомъ, на ягненка...
— На яг...ненка?
— То есть, такъ, иносказательно. На буржуя ловили. На всякую охоту, повторяю, своя сноровка.
Хозяинъ мечтательно улыбнулся.
— Шумно, помню, во время сборовъ было. Весело. Всѣ съ винчестерами, наганами, черезъ плечо патронташъ, сбоку фляжка съ ромомъ—все какъ полагается. Съ вечера залегали мы за выступомъ какихъ нибудь воротъ и терпѣливо ждали наступленія ночи, когда дичь выползала на свой промыселъ. Лежимъ, затаивъ дыханіе... Вдругъ—звукъ автомобильнаго рожка—условный знакъ развѣдчика, что дичь вышла на работу. И вотъ въ это время на набе
режной показывается одинъ изъ нашей компаніи—буржуй или .ягненокъ“, какъ мы его называли. Самая опасная была должность и шли на это дѣло самые отчаянные изъ насъ.
— Ну, ну?..
— Идетъ, значитъ, „ягненокъ“ посвистывая, напѣвая изъ модной тогда „Сильвы“—„Красотки красотки“... Тутъ-то на него и высыпала водившаяся въ дровахъ дичь. Всегда четыре—пять человѣкъ, потерявшихъ всякій человѣческій образъ, выбѣгали изъ-за штабелей и съ кри*- омъ: „Стой! Есть оружіе?“ набрасывались на ягненка. „Ты стрѣлялъ?“— спрашивали „туварыщи“. Эго у нихъ платформа такая. Пальто снимутъ и душить начнутъ не сразу, а соблюдутъ раньше революціонный декорумъ. Тебѣ, дескать, буржую и саботажнику оружіе имѣть не полагается. „Нѣтъ у меня оружія“, кротко лепечетъ нішъ ягненокъ... А а—нѣту? Ну, скидавай пальто. Чалый прижми ему машинку. Но
Чалому такъ и не удавалось „прижать машинку“. Согбен ный страхомъ ягненокъ вдругь выпрямлялся, молніеносно ударилъ Чалаго кулакомъ въ солнечное сплетеніе, падалъ на землю, а въ это время наши охотнички съ гикомъ высыпали изъ засады и начиналась потѣха. Крики, брань
улюлюканья, выстрѣлы. „Шкуру не порть“, оживленно кричитъ „ягненокъ“, оглушая ближайшаго дровяного звѣря рукояткой револьвера. „Бей между глазъ, коли его, цѣлься въ затылокъ*—прямо такъ было весело, что и разсказать невозможно.
— Гм!-проборматалъ гость.—Я собственно не вижу здѣсь элемента веселья. Истреблять безоружныхъ людей...
— Безоружныхъ? Да они до зубовъ были всегда вооружены! Шансы равны, дичь здѣсь опаснѣй—что жъ тутъ преступнаго?...
— Ну и что же дальше?
— Заполевавъ нѣсколько штучекъ, сдирали мы съ нихъ ввидѣ охотничьихъ трофеевъ драповыя шкуры (вродѣ вотъ этой!) и возвращались домой привѣтствуемыя кли
ками прохожихъ: „Съ полемъ васъ! Богъ на помощь! Много ли настрѣляли?“.
— Звѣри—съ отвращеніемъ пробормоталъ гость.
— Что же я и говорю,—подхватилъ не совсѣмъ понявшій гостя хозяинъ—форменные звѣри. А разъ звѣри—охота на нихъ разрѣшалась, и все было къ лучшему въ этомъ лучшемъ изъ міровъ.
Гость промолчалъ. Только вздохнулъ, пожавъ плечами. Подгорѣвшее полѣно въ каминѣ переломилось пополамъ и сползло внизъ. На мгновеніе оно вспыхнуло и освѣтило
великслѣпную полосатую тигровую шкуру и скромное діагоналевое пальто, скромно распростертые между тибетскимъ медвѣдемъ и карпатскимъ волкомъ.

Аркадій Аверченко.

ОБЫВАТЕЛЬЩИНА
Проживала встарь безмятежно я, Тяжела мнѣ жизнь эта новая... Отъ природы я дама нѣжная
И къ тому-жъ еще нездоровая. Слухи носятся безобразные,—
Будто скоро Русь вся развалится... Ну, да я, и Русь—вещи разныя,
Мнѣ то не о чемъ тутъ печалиться.
Пусть все рушится, пусть странѣ родной Хоть сейчасъ грозитъ участь страшная,— Хорошо-бъ жилось только мнѣ одной,- Остальное все—вещь пустяшная.
Вь общемъ скучно мнѣ; извели меня Миръ, аннексія, контрибуція...
Подремлю-ка я... Разбуди меня,
Когда кончится революція.

Всеволодъ Бастучинъ.

Рис. К. Г.