УГУ!..
Отъ автора:
— ... Дорогой мой, дайте что-нибудь на военныя темы .. . Что-нибудь такое ... Сами знаете!.. Такое-этакое ...
И редакторъ дѣлаетъ неопредѣленный жестъ въ воздухѣ. «— Угу!—положительной интонаціей отвѣчаетъ писатель. А читатель, ищущій забвенія, плаксиво стонетъ.
— ... И такъ всѣ мысли о войнѣ, хочется забыться, а вы треплете намъ нервы, поднося разсказы на военныя темы!.. Право же ...
— Угу!—положительной интонаціей отвѣчаетъ писатель.
* *
*
Огнемъ, и мечомъ, и водой, и воздухомъ.
(Разсказъ изъ боевой жизни.)
... Небо алѣло, какъ подожженное. Въ воздухѣ было чтото бодрящее. И это бодрящее, проникая не то черезъ поры каменныхъ стѣнъ, не то сквозь поры деревянныхъ рамъ, не то сквозь подсохшую замазку оконъ, прямымъ сообщеніемъ, вливалось въ грудь Петра Михайловича.
— Да, да! — воскликнулъ Петръ Михайловичъ и лихо звякнулъ шпорами.
Серебристо-малиновый звонъ наполнилъ комнату и, ударившись сразу о потолокъ, полъ и четыре стѣны, тихо почилъ івъ заключенномъ между ними пространствѣ.
И Петру Михайловичу все стало ясно. То, что было, что есть, что будетъ.
Онъ еще разъ звякнулъ шпорами. Склонивши голову на бокъ, прислушался къ рожденному и тотчасъ умершему звуку и подумалъ:
— Что было — того не вернешь, что есть того нѣтъ въ прошломъ, что будетъ — того еще нѣтъ въ будущемъ!
Ему стало чего-то жаль. Можетъ быть, золотого дѣтства, а, можетъ быть, проигранныхъ въ прошломъ году двухъ тысячъ рублей.
Онъ взволнованно щелкалъ каблуками, и шпоры мелодично
звенѣли. И въ этомъ звонѣ было что-то успокаивающее и вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовалось, что Петръ Михайловичъ по
стоитъ за себя, не дастъ, какъ говорится, «наступить себѣ на мозоль».
Небо уже потухло. Петръ Михайловичъ ощутилъ грусть, которая вмѣстѣ съ сумерками вползла незамѣтно въ его грудь. *—• Что-то будетъ? ! Что-то будетъ? !—тихо шепталъ онъ.
Это минорное настроеніе продолжалось недолго. Онъ вскочилъ съ кресла, гордо закинулъ голову, выпятилъ грудь колесомъ и, лихо щелкнувъ шпорами, крикнулъ:
— Подайте самоваръ!
— Уже шумитъ, чичасъ поспѣить!—донеслось изъ кухни. Небо стало темнымъ-темнымъ. А надъ его головой —
между небомъ и потолкомъ его квартиры, этажомъ выше, — кто-то неискусными пальцами наигрывалъ Брабанеону.
Петръ Михайловичъ аккомпанировалъ, сидя въ креслѣ, звяканьемъ шпоръ.
Неуловимыя нити связывали наигрывавшія тамъ, наверху, руки и здѣсь, внизу, ноги въ одно цѣлое. Казалось, что на
игрываетъ одинъ человѣкъ, злымъ ракомъ и потолкомъполомъ раздѣленный на два отдѣльныхъ и, можетъ быть, совершенно различныхъ существа ...
Наверху, быть можетъ, была прекрасная женщина — кто знаетъ?!
Не зналъ этого и Петръ Михайловичъ. Но отъ одной мысли о возможности этого, Петра Михайловича бросило въ жаръ и холодъ. Въ такой жаръ и такой холодъ, что одну секунду онъ раздумывалъ:
— Не принять ли аспирину или хинину?
Но онъ понялъ, въ слѣдующую первую долю второй секунды понялъ, что это ощущеніе не простуднаго характера, а совсѣмъ, какъ говорится, наоборотъ.
Онъ закрутилъ усы и, сильно звякая шпорами, зашагалъ по комнатѣ.
— Блондинка ... обязательно блондинка!.. Солнечная ... прекрасная!. . —• шепталъ онъ, — нѣжная, ласковая и чуткая-чуткая...
Онъ зашагалъ еще быстрѣе, — звонъ шпоръ наполнялъ всю комнату.
Рис. Ре-ми.
Родзянко: — Я думаю, Павелъ Николаевичъ, эти дощечки намъ уже не нужны. Милюковъ: — Пожалуй, снимите...
СЛІЯНІЕ ПАРТІЙ.
Отъ автора:
— ... Дорогой мой, дайте что-нибудь на военныя темы .. . Что-нибудь такое ... Сами знаете!.. Такое-этакое ...
И редакторъ дѣлаетъ неопредѣленный жестъ въ воздухѣ. «— Угу!—положительной интонаціей отвѣчаетъ писатель. А читатель, ищущій забвенія, плаксиво стонетъ.
— ... И такъ всѣ мысли о войнѣ, хочется забыться, а вы треплете намъ нервы, поднося разсказы на военныя темы!.. Право же ...
— Угу!—положительной интонаціей отвѣчаетъ писатель.
* *
*
Огнемъ, и мечомъ, и водой, и воздухомъ.
(Разсказъ изъ боевой жизни.)
... Небо алѣло, какъ подожженное. Въ воздухѣ было чтото бодрящее. И это бодрящее, проникая не то черезъ поры каменныхъ стѣнъ, не то сквозь поры деревянныхъ рамъ, не то сквозь подсохшую замазку оконъ, прямымъ сообщеніемъ, вливалось въ грудь Петра Михайловича.
— Да, да! — воскликнулъ Петръ Михайловичъ и лихо звякнулъ шпорами.
Серебристо-малиновый звонъ наполнилъ комнату и, ударившись сразу о потолокъ, полъ и четыре стѣны, тихо почилъ івъ заключенномъ между ними пространствѣ.
И Петру Михайловичу все стало ясно. То, что было, что есть, что будетъ.
Онъ еще разъ звякнулъ шпорами. Склонивши голову на бокъ, прислушался къ рожденному и тотчасъ умершему звуку и подумалъ:
— Что было — того не вернешь, что есть того нѣтъ въ прошломъ, что будетъ — того еще нѣтъ въ будущемъ!
Ему стало чего-то жаль. Можетъ быть, золотого дѣтства, а, можетъ быть, проигранныхъ въ прошломъ году двухъ тысячъ рублей.
Онъ взволнованно щелкалъ каблуками, и шпоры мелодично
звенѣли. И въ этомъ звонѣ было что-то успокаивающее и вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовалось, что Петръ Михайловичъ по
стоитъ за себя, не дастъ, какъ говорится, «наступить себѣ на мозоль».
Небо уже потухло. Петръ Михайловичъ ощутилъ грусть, которая вмѣстѣ съ сумерками вползла незамѣтно въ его грудь. *—• Что-то будетъ? ! Что-то будетъ? !—тихо шепталъ онъ.
Это минорное настроеніе продолжалось недолго. Онъ вскочилъ съ кресла, гордо закинулъ голову, выпятилъ грудь колесомъ и, лихо щелкнувъ шпорами, крикнулъ:
— Подайте самоваръ!
— Уже шумитъ, чичасъ поспѣить!—донеслось изъ кухни. Небо стало темнымъ-темнымъ. А надъ его головой —
между небомъ и потолкомъ его квартиры, этажомъ выше, — кто-то неискусными пальцами наигрывалъ Брабанеону.
Петръ Михайловичъ аккомпанировалъ, сидя въ креслѣ, звяканьемъ шпоръ.
Неуловимыя нити связывали наигрывавшія тамъ, наверху, руки и здѣсь, внизу, ноги въ одно цѣлое. Казалось, что на
игрываетъ одинъ человѣкъ, злымъ ракомъ и потолкомъполомъ раздѣленный на два отдѣльныхъ и, можетъ быть, совершенно различныхъ существа ...
Наверху, быть можетъ, была прекрасная женщина — кто знаетъ?!
Не зналъ этого и Петръ Михайловичъ. Но отъ одной мысли о возможности этого, Петра Михайловича бросило въ жаръ и холодъ. Въ такой жаръ и такой холодъ, что одну секунду онъ раздумывалъ:
— Не принять ли аспирину или хинину?
Но онъ понялъ, въ слѣдующую первую долю второй секунды понялъ, что это ощущеніе не простуднаго характера, а совсѣмъ, какъ говорится, наоборотъ.
Онъ закрутилъ усы и, сильно звякая шпорами, зашагалъ по комнатѣ.
— Блондинка ... обязательно блондинка!.. Солнечная ... прекрасная!. . —• шепталъ онъ, — нѣжная, ласковая и чуткая-чуткая...
Онъ зашагалъ еще быстрѣе, — звонъ шпоръ наполнялъ всю комнату.
Рис. Ре-ми.
Родзянко: — Я думаю, Павелъ Николаевичъ, эти дощечки намъ уже не нужны. Милюковъ: — Пожалуй, снимите...
СЛІЯНІЕ ПАРТІЙ.