нечно, я касался въ послѣднее время злобы дня, но въ этихъ злобахъ ниже Гогенцоллерновъ или, въ крайнемъ случаѣ, Габсбурговъ — я не спускался!
. Чего-съ? Пропечатайте, баринъ!
— Согласитесь сами, послѣ лицъ, фигурирующихъ въ Готсскомъ альманахѣ, оперировать надъ какими-то дровяниками и мясниками ...
— Пропечатайте, баринъ!!!
И столько было въ этомъ крикѣ муки и душевной боли, что я, тронутый, сказалъ:
— Хорошо. Пропечатаю.
*
* *
Какъ человѣкъ справедливый, я рѣшилъ выслушать и другую, — противную — сторону. Пошелъ. Пришелъ.
Дѣйствительно, вторая сторона была настолько противна, что разговоръ съ ней слѣдовало бы начать слѣдующимъ образомъ:
— Здравствуйте, негодяй. Вы чего же, дрянь вы этакая, дерете съ несчастныхъ обывателей десять шкуръ, пользуясь суматохой военнаго времени! .. Вы русскій? .. Гдѣ же вашъ патріотизмъ, которымъ охвачена вся порядочная, приличная Россія? Мало васъ, жуликовъ, штрафуетъ администрація?
Но желѣзная необходимость выяснить вопросъ, не отвлекаясь въ сторону, заставила меня принять другой тонъ:
— А, здравствуйте, — привѣтливо сказалъ я. Работаете все?
— Да-съ. Торгуемъ. Дѣло теперь горячее.
— Это хорошо, что горячее. А скажите, правду говорятъ, что всѣ продукты и предметы первой необходимости невѣроятно повысились въ цѣнѣ?
Купецъ задумчиво погладилъ бороду.
— Почему же-съ «невѣроятно»? Очень даже вѣроятно. — Чѣмъ же вы это объясняете? — ласково спросилъ я, вкладывая въ этотъ вопросъ всю душевную нѣжность, которая еще небыла растрачена въпредыдущіе годы суровой жизни.
— Чѣмъ объясняю? Война.
— Справедливо изволили замѣтить — война. Недаромъ поэтъ сказалъ: «Война, война! Какъ много въ этомъ сло
вѣ» ... — Ну, и такъ далѣе. Война, говорите? Такъ. Вотъ, говорятъ, у васъ дрова нынче неимовѣрно вздорожали...
— Да-съ. Дрова нонче кусаются. Потому война.
Мнѣ показалось, что въ этомъ пунктѣ я сразу могу поймать моего наглаго нахально-самоувѣреннаго собесѣдника.
— Не будете ли вы добры мнѣ объяснить — какое имѣетъ отношеніе война къ дровамъ? Вѣдь ихъ на войнѣ не ѣдятъ, ими не стрѣляютъ, на нихъ не ѣздятъ... При чемъ же тутъ война?
— Цвѣтныя войска-съ.
■ Чего-о-о?
— Войска, говорю, цвѣтныя. Которыя во Франціи, на ихнемъ фронтѣ. — Ну?
— Ихняя въ этомъ причина. і— Вы меня изумляете!
>— Не затрудняйтесь. Дѣло простое, какъ палецъ... Скажемъ, индусскія войска, черныя африканскія войска... Народъ все южный, къ жарѣ привыкшій, которому, будемъ говорить, наша европейская зима — смерть.
— Ну?
— Вотъ на нихъ всѣ дрова и идутъ. На этихъ тюркосовъ разныхъ, гурковъ, что ли тамъ, сенегальскихъ, съ позволенія сказать, стрѣлковъ. Этакую уйму согрѣть — вы шутите?
— Значитъ, вы берете за дрова вдвое противъ прежняго — благодаря сенегальскимъ стрѣлкамъ?
г— Именно.
— Ловко. — Мерси.
— Скажите, а вотъ мука вздорожала... Это кто жъ тутъ замѣшанъ: тоже тюркосы?
— Зачѣмъ тюркосы? Тюркосы тутъ ни при чемъ. Зря говорить не надо. А что мука нонича кусается, такъ ужъ вы за это румынскихъ дамъ поблагодарите. — Я ... ошеломленъ!
— Не безпокойтесь. Дѣло тоже простое. Румынская мобилизація была? Была. Всѣхъ мужчинъ къ границамъ страны оттянула? Оттянула. Румынскія дамы безъ мужчинъ остались? Остались. Конкуренція, стало быть, ихняя женская по
высилась? Повысилась. Нравиться надо? Надо. Пудра для этого дѣла нужна? Еще какъ. Ну, вотъ вы и поймите: пудрыто не хватило — на муку дамочки и накинулись. А вы гово
рите — тюркосы. Тюркосы тутъ ни при чемъ. Грѣхъ зря на людей валить. Мука и безъ нихъ кусаться можетъ.
— Хорошо, —■ пролепеталъ я, полураздавленный, ошеломленный. — Это все понятно, но что меня поражаетъ — это яйца. Ни тюркосы, ни румынскія дамы ихъ не ѣдятъ въ такомъ количествѣ... Почему же яйца вздорожали до того, что...
— Дѣйствительно, — согласился купецъ, — яйца нонича кусаются.
— Да вѣдь они должны бы быть теперь дешевле грибовъ! — Вы такъ думаете? А Швеція?
— Что же Швеція ! Швеція беретъ для себя, какъ и раньше. — Эхъ, господинъ! И слушать-то васъ не хочется. Дѣлато какъ, по-вашему, у Швеціи хороши?
— Хороши.
— Вы согласны съ тѣмъ, что разъ хорошія дѣла, то и театры лучше работаютъ?
— П ... пожалуй, — осторожно, ощупывая ногой почву, согласился я.
— То-то и оно. Народъ, значитъ, на увеселенія бросился А какое его любимое увеселеніе? Ясно —. фокусники. «г— Ну ... фокусники, — машинально согласился я. — То-то и оно. Мы помолчали.
— Ну? — съ еще большей осторожностью спросилъ я. <—* Да вѣдь для фокусника какой фокусъ самый, можно
сказать, любимый? Яйца въ цилиндрѣ разбить, да яичницу подъ платкомъ изжарить на потѣху публики. Вотъ вамъ куда нонича яйцо и идетъ! А вы говорите — кусается! Тутъ закусаешься.
*
$ ф
Я всталъ.
— Послушайте ... Разъ бездушныя дрова, безвредныя яйца и бездыханная мука стали кусаться, то мнѣ, живому темпераментному человѣку, и самъ Богъ велѣлъ кусаться!!
Я схватилъ со стола переносный телефонный аппаратъ и, проломивъ имъ голову торговца, ушелъ по другимъ дѣламъ.
Милые читатели нашего «Задушевнаго Слова». У кого изъ васъ есть переносный телефонный аппаратъ и кому изъ тор
говцевъ вы проломили голову? И долго ли онъ мучился? Мнѣ его не жалко. Напишите, кому изъ васъ тоже не жалко торговца, получившаго по заслугамъ?...........................................
Арк. Аверченко. ЖУРНАЛЪ КУПЦА ЕПИШКИНА.
Посв. „XXX вѣку . Журналъ Епишкина, купца, Расходится чудесно,
Бушменовъ пылкія сердца Чаруя повсемѣстно.
Его стотысячный тиражъ — Точнѣйшій показатель
Того, сколь тонко развитъ нашъ Милѣйшій обыватель!
Ни направленья, ни лица, Лишь вывѣска да стойка,
Да два развязныхъ молодца, Орудующихъ бойко.
Стучитъ аршинъ, гремятъ вѣсы, Трещитъ со звономъ касса,
И фаршъ «собачьей колбасы», Сбывается за мясо.
Здѣсь пролетарію пера
Во вѣкъ не сбыть товара:
Всѣмъ правитъ вырѣзокъ гора, Да клей, да ножницъ пара.
«Нашъ потребитель сущій хрякъ, Лишь было бъ въ пойлѣ рыло; Страницъ 16 за пятакъ — И дешево и мило!»
Ларекъ Епишкина, купца,
Объектъ всегдашней давки;
Трещатъ подъ тяжестью гнильца Убогіе прилавки.
Стучитъ аршинъ, гремятъ вѣсы, Растутъ холмы добычи,
И фаршъ «собачьей колбасы
Идетъ за «сыръ ивъ дачи. Князевъ.
. Чего-съ? Пропечатайте, баринъ!
— Согласитесь сами, послѣ лицъ, фигурирующихъ въ Готсскомъ альманахѣ, оперировать надъ какими-то дровяниками и мясниками ...
— Пропечатайте, баринъ!!!
И столько было въ этомъ крикѣ муки и душевной боли, что я, тронутый, сказалъ:
— Хорошо. Пропечатаю.
*
* *
Какъ человѣкъ справедливый, я рѣшилъ выслушать и другую, — противную — сторону. Пошелъ. Пришелъ.
Дѣйствительно, вторая сторона была настолько противна, что разговоръ съ ней слѣдовало бы начать слѣдующимъ образомъ:
— Здравствуйте, негодяй. Вы чего же, дрянь вы этакая, дерете съ несчастныхъ обывателей десять шкуръ, пользуясь суматохой военнаго времени! .. Вы русскій? .. Гдѣ же вашъ патріотизмъ, которымъ охвачена вся порядочная, приличная Россія? Мало васъ, жуликовъ, штрафуетъ администрація?
Но желѣзная необходимость выяснить вопросъ, не отвлекаясь въ сторону, заставила меня принять другой тонъ:
— А, здравствуйте, — привѣтливо сказалъ я. Работаете все?
— Да-съ. Торгуемъ. Дѣло теперь горячее.
— Это хорошо, что горячее. А скажите, правду говорятъ, что всѣ продукты и предметы первой необходимости невѣроятно повысились въ цѣнѣ?
Купецъ задумчиво погладилъ бороду.
— Почему же-съ «невѣроятно»? Очень даже вѣроятно. — Чѣмъ же вы это объясняете? — ласково спросилъ я, вкладывая въ этотъ вопросъ всю душевную нѣжность, которая еще небыла растрачена въпредыдущіе годы суровой жизни.
— Чѣмъ объясняю? Война.
— Справедливо изволили замѣтить — война. Недаромъ поэтъ сказалъ: «Война, война! Какъ много въ этомъ сло
вѣ» ... — Ну, и такъ далѣе. Война, говорите? Такъ. Вотъ, говорятъ, у васъ дрова нынче неимовѣрно вздорожали...
— Да-съ. Дрова нонче кусаются. Потому война.
Мнѣ показалось, что въ этомъ пунктѣ я сразу могу поймать моего наглаго нахально-самоувѣреннаго собесѣдника.
— Не будете ли вы добры мнѣ объяснить — какое имѣетъ отношеніе война къ дровамъ? Вѣдь ихъ на войнѣ не ѣдятъ, ими не стрѣляютъ, на нихъ не ѣздятъ... При чемъ же тутъ война?
— Цвѣтныя войска-съ.
■ Чего-о-о?
— Войска, говорю, цвѣтныя. Которыя во Франціи, на ихнемъ фронтѣ. — Ну?
— Ихняя въ этомъ причина. і— Вы меня изумляете!
>— Не затрудняйтесь. Дѣло простое, какъ палецъ... Скажемъ, индусскія войска, черныя африканскія войска... Народъ все южный, къ жарѣ привыкшій, которому, будемъ говорить, наша европейская зима — смерть.
— Ну?
— Вотъ на нихъ всѣ дрова и идутъ. На этихъ тюркосовъ разныхъ, гурковъ, что ли тамъ, сенегальскихъ, съ позволенія сказать, стрѣлковъ. Этакую уйму согрѣть — вы шутите?
— Значитъ, вы берете за дрова вдвое противъ прежняго — благодаря сенегальскимъ стрѣлкамъ?
г— Именно.
— Ловко. — Мерси.
— Скажите, а вотъ мука вздорожала... Это кто жъ тутъ замѣшанъ: тоже тюркосы?
— Зачѣмъ тюркосы? Тюркосы тутъ ни при чемъ. Зря говорить не надо. А что мука нонича кусается, такъ ужъ вы за это румынскихъ дамъ поблагодарите. — Я ... ошеломленъ!
— Не безпокойтесь. Дѣло тоже простое. Румынская мобилизація была? Была. Всѣхъ мужчинъ къ границамъ страны оттянула? Оттянула. Румынскія дамы безъ мужчинъ остались? Остались. Конкуренція, стало быть, ихняя женская по
высилась? Повысилась. Нравиться надо? Надо. Пудра для этого дѣла нужна? Еще какъ. Ну, вотъ вы и поймите: пудрыто не хватило — на муку дамочки и накинулись. А вы гово
рите — тюркосы. Тюркосы тутъ ни при чемъ. Грѣхъ зря на людей валить. Мука и безъ нихъ кусаться можетъ.
— Хорошо, —■ пролепеталъ я, полураздавленный, ошеломленный. — Это все понятно, но что меня поражаетъ — это яйца. Ни тюркосы, ни румынскія дамы ихъ не ѣдятъ въ такомъ количествѣ... Почему же яйца вздорожали до того, что...
— Дѣйствительно, — согласился купецъ, — яйца нонича кусаются.
— Да вѣдь они должны бы быть теперь дешевле грибовъ! — Вы такъ думаете? А Швеція?
— Что же Швеція ! Швеція беретъ для себя, какъ и раньше. — Эхъ, господинъ! И слушать-то васъ не хочется. Дѣлато какъ, по-вашему, у Швеціи хороши?
— Хороши.
— Вы согласны съ тѣмъ, что разъ хорошія дѣла, то и театры лучше работаютъ?
— П ... пожалуй, — осторожно, ощупывая ногой почву, согласился я.
— То-то и оно. Народъ, значитъ, на увеселенія бросился А какое его любимое увеселеніе? Ясно —. фокусники. «г— Ну ... фокусники, — машинально согласился я. — То-то и оно. Мы помолчали.
— Ну? — съ еще большей осторожностью спросилъ я. <—* Да вѣдь для фокусника какой фокусъ самый, можно
сказать, любимый? Яйца въ цилиндрѣ разбить, да яичницу подъ платкомъ изжарить на потѣху публики. Вотъ вамъ куда нонича яйцо и идетъ! А вы говорите — кусается! Тутъ закусаешься.
*
$ ф
Я всталъ.
— Послушайте ... Разъ бездушныя дрова, безвредныя яйца и бездыханная мука стали кусаться, то мнѣ, живому темпераментному человѣку, и самъ Богъ велѣлъ кусаться!!
Я схватилъ со стола переносный телефонный аппаратъ и, проломивъ имъ голову торговца, ушелъ по другимъ дѣламъ.
Милые читатели нашего «Задушевнаго Слова». У кого изъ васъ есть переносный телефонный аппаратъ и кому изъ тор
говцевъ вы проломили голову? И долго ли онъ мучился? Мнѣ его не жалко. Напишите, кому изъ васъ тоже не жалко торговца, получившаго по заслугамъ?...........................................
Арк. Аверченко. ЖУРНАЛЪ КУПЦА ЕПИШКИНА.
Посв. „XXX вѣку . Журналъ Епишкина, купца, Расходится чудесно,
Бушменовъ пылкія сердца Чаруя повсемѣстно.
Его стотысячный тиражъ — Точнѣйшій показатель
Того, сколь тонко развитъ нашъ Милѣйшій обыватель!
Ни направленья, ни лица, Лишь вывѣска да стойка,
Да два развязныхъ молодца, Орудующихъ бойко.
Стучитъ аршинъ, гремятъ вѣсы, Трещитъ со звономъ касса,
И фаршъ «собачьей колбасы», Сбывается за мясо.
Здѣсь пролетарію пера
Во вѣкъ не сбыть товара:
Всѣмъ правитъ вырѣзокъ гора, Да клей, да ножницъ пара.
«Нашъ потребитель сущій хрякъ, Лишь было бъ въ пойлѣ рыло; Страницъ 16 за пятакъ — И дешево и мило!»
Ларекъ Епишкина, купца,
Объектъ всегдашней давки;
Трещатъ подъ тяжестью гнильца Убогіе прилавки.
Стучитъ аршинъ, гремятъ вѣсы, Растутъ холмы добычи,
И фаршъ «собачьей колбасы
Идетъ за «сыръ ивъ дачи. Князевъ.