Я дѣлалъ все возможное, чтобы освободить себя отъ подозрѣній въ неминуемой смерти.
— А, можетъ быть, это у меня такъ... Врачи и ошибиться могутъ...
— Плохонькое утѣшеньице... Вашъ же пріятель, Лисицынъ, тоже все ... Такъ да такъ, а потомъ сослуживцы на похороны собирали...
— Такъ у него же порокъ сердца...
— Я не знаю тамъ, что у него было, а только тоже безъ операціи такъ и умеръ ... Нѣтъ, ужъ вы вырѣжьте ... — Хорошо. Вырѣжу.
— Да скорѣе, а то сами знаете ...
— Я скоро... Я самъ ужъ думаю ... —і Что вы сегодня вечеромъ дѣлаете?
— Сегодня я не буду ... Съ такими нервами и на операціонный столъ...
— Ну, вотъ уже вы и блѣднѣете... Я не про то ... Свободны сегодня? Махнемте въ театръ. Я вамъ по дорогѣ разскажу еще одинъ случай съ знакомымъ однимъ. Тотъ тоже вотъ такъ жаловался, а самъ ... — Я не хочу въ театръ.
— Ну, пойдемте хоть пройтись. — Не хочу пройтись... — Ну, тогда... — Не хочу...
III.
Послѣ такихъ разговоровъ меня, конечно, мало волновала участь моихъ сослуживцевъ, на долю которыхъ должна
выпасть непріятная любезность собирать на мои скромныя похороны, но настроеніе свое, даже при большой снисхо
дительности къ нему и натяжкѣ, я не рисковалъ считать хорошимъ.
Правда, если при разговорахъ присутствовалъ кто-нибудь изъ тѣхъ людей, которыхъ за тупую назойливость назы
ваютъ чуткими, это настроеніе пытались разгонять всѣми способами, вплоть до подробнаго описанія операціи и сравненія ея съ легкой увеселительной прогулкой, или удачной партіей въ крокетъ.
Даже самый операціонный столъ мнѣ старались представить чѣмъ-то въ родѣ обыкновеннаго праздничнаго стола, гдѣ я долженъ былъ играть роль героя дня —нѣчто въ родѣ рождественской индюшки. Если бы кто-нибудь въ эти ми
нуты перешагнулъ черту бытовой наглости и сталъ увѣрять меня, что голову и ноги мнѣ обернутъ въ разноцвѣт
ныя бумажки, а въ спину воткнутъ зеленую или коричневую розу, для точнаго сходства — не знаю, обидѣлся бы я или нѣтъ: до того все это хотѣли мнѣ представить въ заманчивомъ и кружащемъ голову видѣ.
Слушатель въ этихъ случаяхъ я былъ самый неблагодарный. Самое красочное и задушевное восхваленіе опе
раціи не вызывало у меня слезъ умиленія; самое теплое слово заботливости о моемъ здоровьѣ не вызывало во мнѣ рѣзкаго, порывистаго желанія встать, схватить пальто и бѣжать къ первому попавшемуся доктору рѣзаться ...
Наоборотъ, я хмуро оставался на мѣстѣ, обводилъ всѣхъ этихъ милыхъ людей внимательнымъ взглядомъ и, не заботясь о стилѣ фразъ, говорилъ, что мнѣ сегодня некогда.
— Что некогда, милый? —. участливо опрашивалъ ктонибудь изъ близкихъ, — занятъ? ..
— Нѣтъ, такъ. Вообще некогда. Спать хочу; ^можетъ, еще работать буду, а, можетъ, погулять выйду ... Вообще, я сказалъ, некогда ...
— А ужъ пора и по домамъ, —. съ дѣланной и обиженной зѣвотой реагировалъ кто-нибудь на мои слова.
— Вы сидите, —• неопредѣленно предлагалъ я, — это мнѣ некогда ...
IV.
Ночи послѣ такихъ разговоровъ были послѣдовательнымъ и добросовѣстнымъ ихъ продолженіемъ. Каждый че
ловѣкъ, больше того — каждое существо, которое я видѣлъ во снѣ, меня рѣзало. Былъ ли я въ тропическомъ индій
скомъ лѣсу или на незнакомой русской улицѣ, —• все равно, я зналъ, что сейчасъ меня положатъ на операціонный столъ.
Во снѣ даже самый сильный человѣкъ беззащитенъ; здѣсь у меня не было хозяйской власти разогнать надоѣдли
выхъ совѣтчиковъ, потому что я самъ все время былъ въ гостяхъ, то у какихъ-то розовыхъ самоѣдовъ, то у знако
мыхъ людей, принимавшихъ меня почему-то въ рѣкѣ или подъ корнемъ вывороченнаго дерева. Правда, здѣсь я дер
жался гораздо развязнѣе и предусмотрительно просыпался въ самыя рискованныя минуты, когда за мной гнались обиженные моимъ поведеніемъ люди сноівъ ...
V.
Наконецъ, это все надоѣло. Я знаю, что у каждаго поэтически настроеннаго человѣка всегда должна быть въ душѣ какая-нибудь скрытая трагедія, тайна. Такъ, по крайней мѣрѣ, увѣряютъ всѣ критики, которымъ не хочется сказать прямо, что авторъ не умѣетъ писать толково и грамотно.
Какъ женатый человѣкъ, я не могъ увѣрять чужихъ людей, что меня мучитъ безнадежная любовь; не представлялось выгоднымъ выставлять себя героемъ еще нераскрыв
шагося убійства или другой уголовной драмы. Я сдѣлалъ своей тайной аппендицитъ. Правда, опредѣленное мѣстонахожденіе этой драмы была не душа, а другое, болѣе прозаическое мѣсто, но кому какое дѣло до чужого организма...
—• Что съ вами, развѣ вы нездоровы? — часто слышу я назойливые вопросы неутомимыхъ людей, — вы такъ закусили губу...
— Развѣ можетъ не нервничать человѣкъ, —- грустно отвѣчаю я, — который вспомнилъ, какъ третьяго дня маль
чикъ обрывалъ крылья беззащитной бабочкѣ, ни однимъ звукомъ не проронившей ...
— Какой вы тонкій... интуитивный, — восхищенно откликается собесѣдникъ, — какъ васъ должны любить женщины...
— Да, женщины ... Ой, колетъ ... — Что? Колетъ? Гдѣ колетъ?
—• Тамъ, — проникновенно бросаю я, —тамъ, гдѣ есть другая жизнь, свѣтлая, радостная, сверкающая и манящая ... Тамъ, гдѣ есть...
— Да, да... Мы отяжелѣли, стали земными ...
—і Земными. Именно. Но тамъ, гдѣ ... Фу, чортъ опять ... Ну и боли... — Боли? Сильно?..
—• Боли? Сильно? А у васъ? Развѣ у васъ нѣтъ болей, когда тамъ, гдѣ синее небо, гдѣ воздухъ и каждый атомъ его...
— Развѣ я не понимаю... Но когда на плечахъ семья, когда бремя жизни, когда будничная среда ...
— О, она заѣдаетъ ... Я самъ чувствую ... Извините, я больше не могу идти, я сяду на извозчика...
—• Вѣдь мы же хотѣли пройтись?..
— Не могу... Мнѣ надо ... Извозчикъ, только тихо, чтобы не трясло ... До свиданья ... Осторожнѣе, извозчикъ ... Видишь, больной человѣкъ садится ..
Съ тѣхъ поръ я одинъ, безъ утѣшеній и чужихъ совѣтовъ, переношу свой аппендицитъ. Это значительно легче.
Арк. Буховъ.
Рис. В. Лебедева.