Разсказъ Аркадія Аверченко.
I.
За всѣ пять лѣтъ Ниночкиной жизни — сегодня на нее обрушился, пожалуй, самый тяжелый ударъ: нѣкто, именуе
мый Колькой, сочинилъ на нее преядовитый стихотворный памфлетъ.
День начался обычно: когда Ниночка встала, то нянька, одѣвъ ее и напоивъ чаемъ, ворчливо сказала:
—• А теперь ступай на крыльцо, погляди, какова нынче погодка! Да посиди тамъ подольше, съ полчасика, — посте
реги, чтобы дождикъ не пошелъ. А потомъ приди да мнѣ скажи. Интересно, какъ оно тамъ ...
Нянька врала самымъ хладнокровнымъ образомъ. Никакая погода ей не была интересна, а просто она хотѣла отвязаться на полчаса отъ Ниночки, чтобы на свободѣ напиться чаю со сдобными сухариками.
Но Ниночка слишкомъ довѣрчива, слишкомъ благородна, чтобы заподозрѣть въ этомъ случаѣ подвохъ ... Она кротко одернула на животѣ передничекъ, оказала: «Ну, что жъ, пойду погляжу» —- и вышла на крыльцо, залитое теплымъ золотистымъ солнцемъ.
Неподалеку отъ крыльца, на ящикѣ изъ-подъ піанино сидѣли три маленькихъ мальчика. Это были совершенно новые мальчики, которыхъ Ниночка никогда и не видывала.
Замѣтивъ ее, мило усѣвшуюся на ступенькахъ крыльца, чтобы исполнить нянькино порученіе — «постеречь, не пошелъ бы дождикъ», — одинъ изъ трехъ мальчиковъ, пошеп
тавшись съ пріятелями, слѣзъ съ ящика и приблизился къ Ниночкѣ съ самымъ ехиднымъ видомъ, подъ личиной наружнаго простодушія и общительности.
—і Здравствуй, дѣвочка, •— привѣтствовалъ онъ ее. — Здравствуйте, — робко отвѣчала Ниночка. — Ты здѣсь и живешь?
—і Здѣсь и живу. Папа, тетя, сестра Лиза, фрейлейнъ, няня, кухарка и я.
— Ого! Нечего сказать, ^ покривился мальчикъ. *— А какъ тебя зовутъ?
— Меня? Ниночка.
И вдругъ, вытянувъ всѣ эти свѣдѣнія, проклятый мальчишка съ бѣшеной быстротой завертѣлся на одной ножкѣ и заоралъ на весь дворъ:
Нинка-Нинёнокъ,
Сѣрый поросенокъ,
Съ горки скатилась, Грязью подавилась...
Поблѣднѣвъ отъ ужаса и обиды, съ широко раскрытыми глазами и ртомъ, глядѣла Ниночка на негодяя, такъ порочив
шаго ее, а онъ снова, подмигнувъ товарищамъ и взявшись съ ними за руки, завертѣлся въ бѣшеномъ хороводѣ, выкрикивая пронзительнымъ голосомъ:
Нинка-Нинёнокъ,
Сѣрый поросенокъ,
Съ горки скатилась, Грязью подавилась ...
Страшная тяжесть налегла на Ниночкино сердце. О Боже, Боже!.. За что? Кому она стала поперекъ дороги, что ее такъ унизили, такъ опозорили?
Солнце померкло въ ея глазахъ, и весь міръ окрасился въ самые мрачные тона. Она — сѣрый поросенокъ?! Она — подавилась грязью? Гдѣ? Когда? Сердце болѣло, какъ прожженное раскаленнымъ желѣзомъ, и жить не хотѣлось.
Сквозь пальцы, которыми она закрыла лицо, текли обильныя слезы. Что больше всего убивало Ниночку — это склад
ность опубликованнаго мальчишкой памфлета. Такъ больно сознавать, что «Нинёнокъ» прекрасно риѳмуется съ «поросенкомъ», а «скатилась» и «подавилась», какъ двѣ одина
ково прозвучавшія пощечины, горѣли на Ниночкиномъ лицѣ несмываемымъ позоромъ.
Она встала, повернулась къ оскорбителямъ и, горько рыдая, тихо побрела въ комнаты.
— Пойдемъ, Колька, — сказалъ сочинителю памфлета одинъ изъ его клевретовъ, —> а то эта плакса пожалуется еще — наіѵ ъ и влетитъ.
Войдя въ переднюю и усѣвшись на сундукъ, Ниночка съ
непросохшимъ отъ слезъ лицомъ призадумалась. Итакъ, ея оскорбителя зовутъ Колька... О, если бы ей придумать подобные же стихи, которыми она могла бы опорочить этого Кольку, ■—- съ какимъ бы наслажденіемъ она бросила ихъ ему въ лицо!.. Больше часу просидѣла она такъ въ темномъ углу передней, на сундукѣ, и сердечко ея кипѣло обидой и жаждой мести.
И вдругъ богъ поэзіи Аполлонъ коснулся ея чела перстомъ своимъ. Неужели?.. Да, конечно! Безъ сомнѣнія, у нея на Кольку будутъ тоже стихи. И нисколько не хуже давешнихъ!
О первыя радости и муки творчества!
Ниночка нѣсколько разъ прорепетировала себѣ подъ носъ тѣ жгучія огненныя строки, которыя она швырнетъ Колькѣ въ лицо, и кроткое личико ея озарилось неземной радостью: теперь Колька узнаетъ, какъ затрагивать ее.
Она сползла съ сундука и, повеселѣвшая, съ бодрымъ видомъ, снова вышла на крыльцо.
Теплая компанія мальчишекъ почти у самаго крыльца затѣяла крайне незамысловатую, ню приводившую в^ѣхъ трехъ въ восторгъ игру... Именно — каждый, по очереди, приложивъ большой палецъ къ указательному, такъ, что полу
чалось нѣчто въ родѣ кольца, плевалъ въ это подобіе кольца, держа руку отъ губъ на четверть аршина. Если плевокъ пролеталъ внутри кольца, не задѣвъ паль
цевъ, — счастливый игрокъ радостно улыбался. Если же у кого-нибудь слюна попадала на пальцы, то этотъ неловкій молодой человѣкъ, награждался оглушительнымъ хохотомъ и насмѣшками. Впрочемъ, онъ не особенно горе
валъ отъ такой неудачи, а вытеревъ мокрые пальцы о край блузы съ новымъ азартомъ погружался въ увлекательную игру.
Ниночка полюбовалась немного на происходившее, а потомъ поманила пальцемъ своего оскорбителя и, нагнувшись съ крыльца къ нему, спросила съ самымъ невиннымъ видомъ:
•—» А тебя какъ зовутъ?
— А что? —• подозрительно спросилъ осторожный Колька, чуя во всемъ этомъ какой-то подвохъ.
— Да ничего, ничего... Тьіі только скажи: какъ тебя зовутъ? У нея было такое простодушное, наивное лицо, что Колька поддался на эту удочку.
— Ну, Колька, — прохрипѣлъ онъ. — А-а-а ... Колька ...
И быстрой скороговоркой выпалила сіяющая Ниночка:
Колька-Колёнокъ,
Сѣрый поросенокъ, Съ горки скатился,
Подавился ... грязью...
Тутъ же она бросилась въ предусмотрительно оставленную ею полуоткрытую дверь, а вслѣдъ ей донеслось:
>— Дура собачья!
II.
Немного успокоенная, побрела она къ себѣ въ дѣтскую. Нянька, разложивъ на столѣ какую-то матерчатую дрянь, выкраивала изъ нея рукавъ.
— Няня, дождикъ не идетъ. —• Ну, и хорошо.
—• Что ты дѣлаешь? —• Не мѣшай мнѣ.
—> Можно смотрѣть?
— Нѣтъ, нѣтъ ужъ, пожалуйста. Пойди лучше, посмотри, что дѣлаетъ Лиза.
— А потомъ что? — покорно спрашиваетъ исполнительная Ниночка.
— А потомъ скажешь мнѣ.
—• Хорошо ...
При входѣ Ниночки четырнадцатилѣтняя Лиза
поспѣшно прячетъ подъ столъ книгу въ розовой
оберткѣ, но, разглядѣвъ, кто пришелъ, снова вынимаетъ книгу и недовольно говоритъ:
I.
За всѣ пять лѣтъ Ниночкиной жизни — сегодня на нее обрушился, пожалуй, самый тяжелый ударъ: нѣкто, именуе
мый Колькой, сочинилъ на нее преядовитый стихотворный памфлетъ.
День начался обычно: когда Ниночка встала, то нянька, одѣвъ ее и напоивъ чаемъ, ворчливо сказала:
—• А теперь ступай на крыльцо, погляди, какова нынче погодка! Да посиди тамъ подольше, съ полчасика, — посте
реги, чтобы дождикъ не пошелъ. А потомъ приди да мнѣ скажи. Интересно, какъ оно тамъ ...
Нянька врала самымъ хладнокровнымъ образомъ. Никакая погода ей не была интересна, а просто она хотѣла отвязаться на полчаса отъ Ниночки, чтобы на свободѣ напиться чаю со сдобными сухариками.
Но Ниночка слишкомъ довѣрчива, слишкомъ благородна, чтобы заподозрѣть въ этомъ случаѣ подвохъ ... Она кротко одернула на животѣ передничекъ, оказала: «Ну, что жъ, пойду погляжу» —- и вышла на крыльцо, залитое теплымъ золотистымъ солнцемъ.
Неподалеку отъ крыльца, на ящикѣ изъ-подъ піанино сидѣли три маленькихъ мальчика. Это были совершенно новые мальчики, которыхъ Ниночка никогда и не видывала.
Замѣтивъ ее, мило усѣвшуюся на ступенькахъ крыльца, чтобы исполнить нянькино порученіе — «постеречь, не пошелъ бы дождикъ», — одинъ изъ трехъ мальчиковъ, пошеп
тавшись съ пріятелями, слѣзъ съ ящика и приблизился къ Ниночкѣ съ самымъ ехиднымъ видомъ, подъ личиной наружнаго простодушія и общительности.
—і Здравствуй, дѣвочка, •— привѣтствовалъ онъ ее. — Здравствуйте, — робко отвѣчала Ниночка. — Ты здѣсь и живешь?
—і Здѣсь и живу. Папа, тетя, сестра Лиза, фрейлейнъ, няня, кухарка и я.
— Ого! Нечего сказать, ^ покривился мальчикъ. *— А какъ тебя зовутъ?
— Меня? Ниночка.
И вдругъ, вытянувъ всѣ эти свѣдѣнія, проклятый мальчишка съ бѣшеной быстротой завертѣлся на одной ножкѣ и заоралъ на весь дворъ:
Нинка-Нинёнокъ,
Сѣрый поросенокъ,
Съ горки скатилась, Грязью подавилась...
Поблѣднѣвъ отъ ужаса и обиды, съ широко раскрытыми глазами и ртомъ, глядѣла Ниночка на негодяя, такъ порочив
шаго ее, а онъ снова, подмигнувъ товарищамъ и взявшись съ ними за руки, завертѣлся въ бѣшеномъ хороводѣ, выкрикивая пронзительнымъ голосомъ:
Нинка-Нинёнокъ,
Сѣрый поросенокъ,
Съ горки скатилась, Грязью подавилась ...
Страшная тяжесть налегла на Ниночкино сердце. О Боже, Боже!.. За что? Кому она стала поперекъ дороги, что ее такъ унизили, такъ опозорили?
Солнце померкло въ ея глазахъ, и весь міръ окрасился въ самые мрачные тона. Она — сѣрый поросенокъ?! Она — подавилась грязью? Гдѣ? Когда? Сердце болѣло, какъ прожженное раскаленнымъ желѣзомъ, и жить не хотѣлось.
Сквозь пальцы, которыми она закрыла лицо, текли обильныя слезы. Что больше всего убивало Ниночку — это склад
ность опубликованнаго мальчишкой памфлета. Такъ больно сознавать, что «Нинёнокъ» прекрасно риѳмуется съ «поросенкомъ», а «скатилась» и «подавилась», какъ двѣ одина
ково прозвучавшія пощечины, горѣли на Ниночкиномъ лицѣ несмываемымъ позоромъ.
Она встала, повернулась къ оскорбителямъ и, горько рыдая, тихо побрела въ комнаты.
— Пойдемъ, Колька, — сказалъ сочинителю памфлета одинъ изъ его клевретовъ, —> а то эта плакса пожалуется еще — наіѵ ъ и влетитъ.
Войдя въ переднюю и усѣвшись на сундукъ, Ниночка съ
непросохшимъ отъ слезъ лицомъ призадумалась. Итакъ, ея оскорбителя зовутъ Колька... О, если бы ей придумать подобные же стихи, которыми она могла бы опорочить этого Кольку, ■—- съ какимъ бы наслажденіемъ она бросила ихъ ему въ лицо!.. Больше часу просидѣла она такъ въ темномъ углу передней, на сундукѣ, и сердечко ея кипѣло обидой и жаждой мести.
И вдругъ богъ поэзіи Аполлонъ коснулся ея чела перстомъ своимъ. Неужели?.. Да, конечно! Безъ сомнѣнія, у нея на Кольку будутъ тоже стихи. И нисколько не хуже давешнихъ!
О первыя радости и муки творчества!
Ниночка нѣсколько разъ прорепетировала себѣ подъ носъ тѣ жгучія огненныя строки, которыя она швырнетъ Колькѣ въ лицо, и кроткое личико ея озарилось неземной радостью: теперь Колька узнаетъ, какъ затрагивать ее.
Она сползла съ сундука и, повеселѣвшая, съ бодрымъ видомъ, снова вышла на крыльцо.
Теплая компанія мальчишекъ почти у самаго крыльца затѣяла крайне незамысловатую, ню приводившую в^ѣхъ трехъ въ восторгъ игру... Именно — каждый, по очереди, приложивъ большой палецъ къ указательному, такъ, что полу
чалось нѣчто въ родѣ кольца, плевалъ въ это подобіе кольца, держа руку отъ губъ на четверть аршина. Если плевокъ пролеталъ внутри кольца, не задѣвъ паль
цевъ, — счастливый игрокъ радостно улыбался. Если же у кого-нибудь слюна попадала на пальцы, то этотъ неловкій молодой человѣкъ, награждался оглушительнымъ хохотомъ и насмѣшками. Впрочемъ, онъ не особенно горе
валъ отъ такой неудачи, а вытеревъ мокрые пальцы о край блузы съ новымъ азартомъ погружался въ увлекательную игру.
Ниночка полюбовалась немного на происходившее, а потомъ поманила пальцемъ своего оскорбителя и, нагнувшись съ крыльца къ нему, спросила съ самымъ невиннымъ видомъ:
•—» А тебя какъ зовутъ?
— А что? —• подозрительно спросилъ осторожный Колька, чуя во всемъ этомъ какой-то подвохъ.
— Да ничего, ничего... Тьіі только скажи: какъ тебя зовутъ? У нея было такое простодушное, наивное лицо, что Колька поддался на эту удочку.
— Ну, Колька, — прохрипѣлъ онъ. — А-а-а ... Колька ...
И быстрой скороговоркой выпалила сіяющая Ниночка:
Колька-Колёнокъ,
Сѣрый поросенокъ, Съ горки скатился,
Подавился ... грязью...
Тутъ же она бросилась въ предусмотрительно оставленную ею полуоткрытую дверь, а вслѣдъ ей донеслось:
>— Дура собачья!
II.
Немного успокоенная, побрела она къ себѣ въ дѣтскую. Нянька, разложивъ на столѣ какую-то матерчатую дрянь, выкраивала изъ нея рукавъ.
— Няня, дождикъ не идетъ. —• Ну, и хорошо.
—• Что ты дѣлаешь? —• Не мѣшай мнѣ.
—> Можно смотрѣть?
— Нѣтъ, нѣтъ ужъ, пожалуйста. Пойди лучше, посмотри, что дѣлаетъ Лиза.
— А потомъ что? — покорно спрашиваетъ исполнительная Ниночка.
— А потомъ скажешь мнѣ.
—• Хорошо ...
При входѣ Ниночки четырнадцатилѣтняя Лиза
поспѣшно прячетъ подъ столъ книгу въ розовой
оберткѣ, но, разглядѣвъ, кто пришелъ, снова вынимаетъ книгу и недовольно говоритъ: