Рис. Миссъ.
— Опоили?
Какъ ни плохо было ей, она отвернулась, прыснула въ копыто и потомъ, запрокинувъ голову, стала ржать надо мной — не скажу: какъ лошадь, потому что сравненіе это въ данномъ случаѣ совсѣмъ неумѣстно.
— Опоили?!! Меня-то? Кхе-кхе!.. Ничего болѣе ядовитаго, болѣе насмѣшливаго ты не могъ бы сказать... Опоили! Да я и умираю-то отъ жажды! Умираю, потому что уже нѣсколько мѣсяцевъ принципіально ничего не пила. Умираю, потому что довѣрчива ужъ я очень.
— Что ты тамъ бормочешь о принципахъ! — недовольно проворчалъ я. •—• Еще того недоставало, чтобы у какой-то несчастной лошади были оври принципы !
Она чувствовала себя такъ плохо, что даже не обидѣлась. — Слушай... — шепнула она мнѣ на ухо, съ трудомъ приподнимая голову. — Ну?
— Я что-то хочу у тебя спросить... —• Ладно. Спрашивай. — Ты не обидишься?
— Ну, да Богъ съ тобой. Говори.
— Послушай... Правда, что у васъ, у людей, есть выраженіе: «вретъ, какъ сивый меринъ»?
Избѣгая ея пытливаго взгляда, я отвернулся и, найдя на землѣ какую-то чахлую соломинку, сталъ обкусывать ее. >— Правда?
—• Ну ... правда.
— Такъ смотри же, голубчикъ: я сива»? — Пожалуй, что и такъ.
— Меринъ я, чортъ возьми, или что я такое?
— Не безъ этого, — неопредѣленно отвѣчалъ я, дѣлая видъ, что съ аппетитомъ доѣдаю соломинку.
— Прекрасно. Значитъ, мы можемъ непреложно уста
новить, что я именно и есть сивый меринъ? . — Ошибка тутъ едва ли возможна.
И опрокинувшись на спину и скрестивъ ноги на груди въ порывѣ возмущенія, опросила лошадь съ нечеловѣческой ироніей въ голосѣ:
— Значитъ, понвашему, я идеалъ вранья? Значитъ, смыслъ и цѣль моей жизни только въ тоімъ, чтобы врать?!
-— Тебѣ не хорошо, — попытался я деликатно замять разговоръ. — Вредно волноваться. Она усмѣхнулась.
— Какая разница? Вѣдь я, все равно, черезъ нѣсколько минутъ протяну ноги. Надѣюсь, что хотя я и сивый меринъ, но этому-то ты повѣришь?..
Она была слишкомъ умна для лошади. Мнѣ сталъ представляться совершенно съ иной стороны поступокъ того рим
скаго императора, который посадилъ лошадь въ сенатъ, въ качествѣ предсѣдателя.
Что касается моей лошади, то сейчасъ нельзя было разобрать — смѣется она или кашляетъ. — Что съ тобой?
— «Вретъ, какъ сивый меринъ» ... Уморить вы меня хотите отъ смѣху. Скажи ты мнѣ теперь вотъ что: когда императоръ даетъ какое-нибудь слово, — можно ему вѣрить?
— Безусловно! — горячо вскричалъ я.
— Вотъ такъ же думалъ и я — глупый сивый меринъ! . Увы!.. Это будетъ стоить мнѣ жизни.
— Да что съ тобой?!
— Я умираю отъ жажды!
— Почему?! Вѣдь вонъ же недалеко рѣчка.
Она насмѣшливо оскалила зубы и взглянула на меня съ непередаваемымъ выраженіемъ. — Какая?
— Что какая? Рѣчка? А чортъ ее знаетъ. Ее даже на двухверстной картѣ нѣтъ.
— То-то и оніо. А мнѣ, братецъ ты мой, Нева нужна! —• Еще чего выдумай.

БЛАГОРОДНАЯ КРОВЬ.

фельетонъ Арк. Аверченко.
Вы хотите знать, что это было за существо? Лошадь. Самая обыкновенная лошадь. Ея полъ? Меринъ. Цвѣтъ?
Сиваго цвѣта она была.
Однимъ словомъ, этіо была любимая лошадь Вильгельма Г огенцоллерна.
Когда я ©первые наткнулся на нее, она уже умирала. Вся кожа на спинѣ и на бокахъ то ходила большими, стран
ными волнами, то сотрясалась мелкой дрожью, а глазъ — выпуклый и добрый — былъ уже покрытъ холоднымъ голубоватымъ туманомъ смерти ...
И галиційское поле, изрытое тысячами ногъ, пыльное, непривѣтливое, было ея предсмертнымъ ложемъ. — Умираешь? — тихо спросилъ я.
Ея бока раздулись и снова тяжело опали.
— Умираю, такъ точно, — отвѣтила она, какъ отвѣтила бы на ея мѣстѣ всякая дисциплинированная нѣмецкая лошадь. — Ранена?
Она съ трудомъ пожала плечами.
—■ Съ ума ты сошелъ, что ли? Какъ я могу бытъ ранена, если я носила на себѣ самого Вильгельма Гогенцоллерна. Да мы за сорокъ верстъ къ линіи огня не приближались ... Шутка ли!