Puс.
Миссъ.
Это была настоящая нераздѣленная любовь, на одномъ полюсѣ которой было чувство искренняго восторга, умиленія и заискиванія, а на другомъ плохо скрываемое презрѣніе, подозрительность и масса другихъ характерныхъ чертъ, проявленіе которыхъ Сдерживалось извѣстнымъ тактомъ.
Представителемъ первыхъ чувствъ былъ я, выразительницей вторыхъ — Наташа. Я думаю, что обостренности на
шихъ отношеній очень и очень сильно1 способствовала не столько моя злая воля, сколько простое неумѣніе обращаться съ пятилѣтней женщиной. Не только Наташа, а самая выдержанная и культурная дѣвушка могла бы считать себя обиженной, если бы въ теченіе цѣлаго дня ее поднимали на воздухъ, тискали, трепали маленькія тугія косицы, перевязан
ныя голубыми лентами, лѣзли къ ней съ оаімыми нелѣпыми вопросами и, въ довершеніе всего, врывались бы въ ту ком
нату, гдѣ она передъ грядущимъ ономъ сидѣла и мылась, при помощи няньки и губки, въ большомъ тазу съ теплой водой. . .
— Што ты ко мнѣ пристаешь? — иногда со вздохомъ спрашивала Наташа, выведенная изъ себя моимъ нахальствомъ.
— Я же тебя люблю, —- пытался я оправдать свою навязчивость.
— А какъ любишь? — А такъ люблю ... — А маму любишь? — Чью маму? — Мою маму.
— Твою? — Я зналъ, что если я скажу ей положительный отвѣтъ, она успокоится и перестанетъ обращать на меня вниманіе. — Твою маму, нѣтъ. Она старуха.
—1 Мама не старуха, — хмуро парировала она слабо направленный ударъ, — а тебя я не люблю.
— А почему, Наташа?
Наташа подымала на меня большіе черные глаза, всегда смотрѣвшіе «а все съ недоумѣніемъ и любопытствомъ, осматривала и, желая уклониться отъ непріятной темы, переводила разговоръ въ другое русло. — А отъ кошка пришла ...
— И кошма) — старуха ... — упорно стоялъ я на своемъ. Невидимому, это упорство начинало заинтересовьшать и
самое Наташу. Искоса поглядывая на меня, она обращала мое вниманіе на какую-нибудь постороннюю разговору вещь. Чаще всего — на игрушку, которыми она, сидя въ эти діалогическі минуты на полу, была окружена.
— А вотъ — слонъ ...
— - И слонъ — старуха. — А домикъ?
— Домикъ? Вотъ этотъ, изъ котораго кукла торчитъ? Тоже старуха.
Сознавая, что это хуленіе всѣхъ близкихъ ей людей и вещей ведется исключительно противъ нея, и понимая, что меня трудно переспорить, Наташа пыталась искуснымъ хо
домъ сбить меня съ твердой позиціи. Намного помолчавъ, она наклоняла голову на бокъ, какъ котенокъ, прислушивающійся къ свистку, и спрашивала:
— А кто не старуха? — Я!
Повидимому мой безысходный цинизмъ дѣйствовалъ въ этихъ случаяхъ удручающе; не въ силахъ будучи бороться съ нимъ единолично, Наташа пыталась бѣжать за подкрѣпле
ніемъ къ нянькѣ или матери. Во время попытокъ быстро встать съ пола., изъ кармана капотика выпадыеала или вы
прошенная на кухнѣ, считавшейся избрннымъ и любимымъ
мѣстомъ тайныхъ прогулокъ, чищенная морковь или кусокъ яблока. Карманное сокровище быстро подхватывалось мной, и я всячески дѣлалъ видъ, что собираюсь его уничтожить.
— Дядя, — умоляюще произносила Наташа, — это же мое ...
— А я съѣмъ.
Наташа безпомощно оглядывалась по сторонамъ. — А я маму позову. — Маму ударю.
— Маму? Мою мему?
— Я такихъ мамъ десятками бью ... — Какъ?
— А такъ ужъ. Поставлю двадцать мамъ и каждую по головѣ.
Мое неудержимое безстыдство начинало1 серьезно пугать Наташу: въ концѣ концовъ все мое поведеніе явно подтвер
ждало івесь ужасъ моихъ обѣщаній. Слезливо моргнувъ, она отодвигалась къ дверямъ и пугливо поглядывала на меня.
— А папа придетъ ...
— Папѣ ноги оторву ...
— Какъ же папочка безъ ножекъ будетъ ... — съ любопытствомъ спрашивала Наташа.
— Да ужъ такъ, «а рукахъ будетъ ходить ... — На рукахъ? А я?
—1 А тебя ивъ окна выкину. — А зачѣмъ?
Конечно, обосновать этотъ предполагаемый планъ дѣйствій было довольно трудно, и я просто запутывалъ ходъ будущихъ событій.
— Такъ. А потомъ домъ подожгу. — Какъ?
— Возьму спичку, зажгу. Все сгоритъ. — А гдѣ обѣдать будемъ?
— Ты будешь съ Пунькой, въ собачьей конурѣ... — Пуінька собака, а у меня мама.
—1 Все равно, у тебя потомъ хвостъ вырастетъ. — Я пойду къ нянѣ.
— И у няни хвостъ вырастетъ. Большой. Пушистый. Уже идущая съ десяткомъ самыхъ разнообразныхъ во
просовъ къ нянькѣ, Наташа останавливалась на дорогѣ и, смятенная грядущими событіями, робко спрашивала:
— А у тебя?
— У меня не будетъ. Я хорошій.
Весь ужасъ былъ въ томъ, что Наташина мать была моей родной сестрой; никакіе уговоры не портить характеръ ребенку ни къ чему не приводили.
— Ты что къ іней привязываешься? —1 Люблю.
— Ты какъ-нибудь съ ней по-другому разговаривай... Я шелъ къ Наташѣ и начиналъ разговаривать не задирая
ее. Она невнимательно слушала, потомъ съ кряхтѣньемъ подымалась съ пола, забирала часть игрушекъ и уходила.
— Ты куда же?
— Въ садикъ. Скучно съ тобой.
— Ну вотъ видишь, — говорилъ я ея матери, — она убѣгаетъ отъ маня.
— А ты подойди, поцѣлуй ее тихонько. ..
— Это неинтересно. Мнѣ хочется, чтобы она разговаривала ...
— Ты что ребятъ, что ли, не видѣлъ? Слава Богу двадцать шесть лѣтъ человѣку ...
— А почему она къ тебѣ ’идетъ, ласкается, а ко мнѣ нѣтъ?
— Такъ ты ее или тискаешь, или дразнишь . ..
Я охотно принималъ всѣ эти совѣты для сближенія съ Наташей; но ничего изъ этого не выходило. Принесенная игрушка вызывала, правда, взрывъ восторга, но на другой день она почему-то откладывалась въ сторону.
Миссъ.
НАТАША.
Это была настоящая нераздѣленная любовь, на одномъ полюсѣ которой было чувство искренняго восторга, умиленія и заискиванія, а на другомъ плохо скрываемое презрѣніе, подозрительность и масса другихъ характерныхъ чертъ, проявленіе которыхъ Сдерживалось извѣстнымъ тактомъ.
Представителемъ первыхъ чувствъ былъ я, выразительницей вторыхъ — Наташа. Я думаю, что обостренности на
шихъ отношеній очень и очень сильно1 способствовала не столько моя злая воля, сколько простое неумѣніе обращаться съ пятилѣтней женщиной. Не только Наташа, а самая выдержанная и культурная дѣвушка могла бы считать себя обиженной, если бы въ теченіе цѣлаго дня ее поднимали на воздухъ, тискали, трепали маленькія тугія косицы, перевязан
ныя голубыми лентами, лѣзли къ ней съ оаімыми нелѣпыми вопросами и, въ довершеніе всего, врывались бы въ ту ком
нату, гдѣ она передъ грядущимъ ономъ сидѣла и мылась, при помощи няньки и губки, въ большомъ тазу съ теплой водой. . .
— Што ты ко мнѣ пристаешь? — иногда со вздохомъ спрашивала Наташа, выведенная изъ себя моимъ нахальствомъ.
— Я же тебя люблю, —- пытался я оправдать свою навязчивость.
— А какъ любишь? — А такъ люблю ... — А маму любишь? — Чью маму? — Мою маму.
— Твою? — Я зналъ, что если я скажу ей положительный отвѣтъ, она успокоится и перестанетъ обращать на меня вниманіе. — Твою маму, нѣтъ. Она старуха.
—1 Мама не старуха, — хмуро парировала она слабо направленный ударъ, — а тебя я не люблю.
— А почему, Наташа?
Наташа подымала на меня большіе черные глаза, всегда смотрѣвшіе «а все съ недоумѣніемъ и любопытствомъ, осматривала и, желая уклониться отъ непріятной темы, переводила разговоръ въ другое русло. — А отъ кошка пришла ...
— И кошма) — старуха ... — упорно стоялъ я на своемъ. Невидимому, это упорство начинало заинтересовьшать и
самое Наташу. Искоса поглядывая на меня, она обращала мое вниманіе на какую-нибудь постороннюю разговору вещь. Чаще всего — на игрушку, которыми она, сидя въ эти діалогическі минуты на полу, была окружена.
— А вотъ — слонъ ...
— - И слонъ — старуха. — А домикъ?
— Домикъ? Вотъ этотъ, изъ котораго кукла торчитъ? Тоже старуха.
Сознавая, что это хуленіе всѣхъ близкихъ ей людей и вещей ведется исключительно противъ нея, и понимая, что меня трудно переспорить, Наташа пыталась искуснымъ хо
домъ сбить меня съ твердой позиціи. Намного помолчавъ, она наклоняла голову на бокъ, какъ котенокъ, прислушивающійся къ свистку, и спрашивала:
— А кто не старуха? — Я!
Повидимому мой безысходный цинизмъ дѣйствовалъ въ этихъ случаяхъ удручающе; не въ силахъ будучи бороться съ нимъ единолично, Наташа пыталась бѣжать за подкрѣпле
ніемъ къ нянькѣ или матери. Во время попытокъ быстро встать съ пола., изъ кармана капотика выпадыеала или вы
прошенная на кухнѣ, считавшейся избрннымъ и любимымъ
мѣстомъ тайныхъ прогулокъ, чищенная морковь или кусокъ яблока. Карманное сокровище быстро подхватывалось мной, и я всячески дѣлалъ видъ, что собираюсь его уничтожить.
— Дядя, — умоляюще произносила Наташа, — это же мое ...
— А я съѣмъ.
Наташа безпомощно оглядывалась по сторонамъ. — А я маму позову. — Маму ударю.
— Маму? Мою мему?
— Я такихъ мамъ десятками бью ... — Какъ?
— А такъ ужъ. Поставлю двадцать мамъ и каждую по головѣ.
Мое неудержимое безстыдство начинало1 серьезно пугать Наташу: въ концѣ концовъ все мое поведеніе явно подтвер
ждало івесь ужасъ моихъ обѣщаній. Слезливо моргнувъ, она отодвигалась къ дверямъ и пугливо поглядывала на меня.
— А папа придетъ ...
— Папѣ ноги оторву ...
— Какъ же папочка безъ ножекъ будетъ ... — съ любопытствомъ спрашивала Наташа.
— Да ужъ такъ, «а рукахъ будетъ ходить ... — На рукахъ? А я?
—1 А тебя ивъ окна выкину. — А зачѣмъ?
Конечно, обосновать этотъ предполагаемый планъ дѣйствій было довольно трудно, и я просто запутывалъ ходъ будущихъ событій.
— Такъ. А потомъ домъ подожгу. — Какъ?
— Возьму спичку, зажгу. Все сгоритъ. — А гдѣ обѣдать будемъ?
— Ты будешь съ Пунькой, въ собачьей конурѣ... — Пуінька собака, а у меня мама.
—1 Все равно, у тебя потомъ хвостъ вырастетъ. — Я пойду къ нянѣ.
— И у няни хвостъ вырастетъ. Большой. Пушистый. Уже идущая съ десяткомъ самыхъ разнообразныхъ во
просовъ къ нянькѣ, Наташа останавливалась на дорогѣ и, смятенная грядущими событіями, робко спрашивала:
— А у тебя?
— У меня не будетъ. Я хорошій.
Весь ужасъ былъ въ томъ, что Наташина мать была моей родной сестрой; никакіе уговоры не портить характеръ ребенку ни къ чему не приводили.
— Ты что къ іней привязываешься? —1 Люблю.
— Ты какъ-нибудь съ ней по-другому разговаривай... Я шелъ къ Наташѣ и начиналъ разговаривать не задирая
ее. Она невнимательно слушала, потомъ съ кряхтѣньемъ подымалась съ пола, забирала часть игрушекъ и уходила.
— Ты куда же?
— Въ садикъ. Скучно съ тобой.
— Ну вотъ видишь, — говорилъ я ея матери, — она убѣгаетъ отъ маня.
— А ты подойди, поцѣлуй ее тихонько. ..
— Это неинтересно. Мнѣ хочется, чтобы она разговаривала ...
— Ты что ребятъ, что ли, не видѣлъ? Слава Богу двадцать шесть лѣтъ человѣку ...
— А почему она къ тебѣ ’идетъ, ласкается, а ко мнѣ нѣтъ?
— Такъ ты ее или тискаешь, или дразнишь . ..
Я охотно принималъ всѣ эти совѣты для сближенія съ Наташей; но ничего изъ этого не выходило. Принесенная игрушка вызывала, правда, взрывъ восторга, но на другой день она почему-то откладывалась въ сторону.