— Ты почему же, Наташа, «е играешь съ медвѣдемъ?— вѣжливо освѣдомлялся я, — развѣ онъ тебѣ не нравится? — Нѣтъ, — откровенно отвѣчала она, — нехорошая. — А почему?
— Тівой. Дядькинъ. -— А почему же онъ нехорошій? — А почему ты маму ругаешь? — Я не ругаю.
— Нѣтъ, ругаешь. Ты уйди. Я играть хочу. — Значитъ, я тебѣ мѣшаю? Да?
— Да, — отвѣчала она, не подымая глазъ, — ты поганый.
— Я поганый? Кто это тебя научилъ?..
Наташѣ было вспомнить трудно, кто ее научилъ этому слову. Значительно легче было сдѣлать это мнѣ: третьяго дня я такъ опредѣлилъ одну изъ ея куколъ, желая завязать долгій разговоръ.
— Ты уйди, — просяще говорила она въ концѣ, —- пойди на кухню.
И, вспоминая мои угрозы, добавляла:
— Къ Пунькѣ. Въ конуру. Тамъ обѣдать будешь...
Такъ проходила наша совмѣстная жизнь съ Наташей. Съ одной стороны, взрослое существо, желавшее всячески войти въ довѣріе и самыми невѣрными путями добивавшееся этого, съ другой стороны, существо пятилѣтнее, относившееся сухо и враждебно ко всѣмъ этимъ неумѣлымъ попыткамъ.
Не знаю, сколько времени тянулось бы это неопредѣленное состояніе, если бы не одинъ случай, сцѣпиівшій Наташину любознательность съ моей тихо работающей и легко искупиімой фантазіей и повлекшій долгій и ненарушимый миръ.
Въ одиннадцать часовъ ночи Наташа проснулась и потребовала для какихъ-то объясненій мать. Воспользовав
шись Случаемъ лишній разъ посмотрѣть на нее, я вошелъ въ спальню, полутемную комнату, съ маленькимъ ночникомъ въ углу, слабо освѣщавшимъ бѣлую кроватку Наташи.
— Это я, Наташа. Я пришелъ.
— Мамочка ... — плачущимъ голосомъ пискнула Наташа.
— Мамы нѣтъ, Наташа. — А гдѣ?
— Въ гости уѣхала ... —- Мамочка...
— Спи, спи, Наташа... Хочешь, я тебѣ сказку разскажу?
Она немного подумала и снисходительно разрѣшила.
— Разсказывай. Только большую, чтобы волки были, и Пунька, и мама ...
Я взялъ стулъ, подставилъ его къ кроваткѣ и сѣлъ; въ темнотѣ я видѣлъ съ какимъ любопытствомъ на меня смотрятъ немигающіе черные глаза.
— Жилъ-былъ волкъ. Приходитъ онъ къ Пунькѣ ... — А какъ приходитъ?
—- Такъ. Черезъ огородъ. — А тамъ заборъ ...
— Ага... заборъ . . . Спи, спи, Наташа, всѣ спятъ. — А кто спитъ?
— Пунька спитъ, няня спитъ, — для убѣдительности и желая пополнить разнообразный ассортиментъ спящихъ, я неосторожно добавилъ, — зайцы спятъ ..
— А гдѣ они спятъ? — Въ лѣсу.
Поводимому заячій бытъ давно уже интересовалъ Наташу. Послѣдніе остатки прерваннаго сна сразу покинули ее, и она больше -вынырнула изъ-подъ одѣяла.
— А какъ они спятъ?
— Пя тякъ. Ляжетъ такой заяіпъ іи спитъ.
— А кто?
— Мать дастъ. — Зайцева мама? А у него есть мама? -— Есть.
Слѣдуя собственнымъ соображеніямъ о всякой мамѣ, Наташа спросила:
— А въ гости Зайцева мама ѣздитъ? — Ъздитъ.
— А какъ зайцы въ гости Ѣздіютъ? — Соберутся и поѣдутъ. — На лошадкѣ?
— Бѣгомъ. Всей семьей — и старый заяцъ, и зайчиха, и зайчата.
—- А они поютъ? — Кто поютъ? — Зайцы.
— Поютъ.
— А какъ?
— Сядетъ подъ дерево, взмахнетъ лапкой и запоетъ. —: А что поетъ?
— Пѣсни разныя. —- А какія?
— Разныя, говорю. Заячьи. — А Пунька поетъ?
— Поетъ. Сидитъ въ конурѣ и поетъ. — А у зайцевъ конфеты есть? — Есть.
— А какія? Изъ капусты? Сладкія? — Сладкія.
— Дядя, дай конфетку ...
— Спать, спать надо, Наташа... Поздно. Завтра проснешься, івъ іванночкѣ тебя купать будутъ... — А зайцевъ купаютъ? — Купаютъ. — А какъ?
— Возьмутъ зайчонка за хвостъ и въ воду. —- А ему не больно? — Зайченку? — Зайченку.
— Нѣтъ. Привыкъ. Спи, спи, Наташа ... — А завтра разскажешь о зайцахъ? — А я какой?
Ты?
— Да я. Поганый? Наташа подумала и почти увѣренно отвѣтила: — Ты хорошій. А зайцы поганые?
— Зайцы тоже хорошіе. Спи. Закрой глазки и спи.
Наташа закрыла глаза и пролежала такъ нѣсколько минутъ. Когда я осторожно приподнялся со стула, чтобы незамѣтно уйти, она съ трудомъ пріоткрыла правый глазъ и шопотомъ спросила:
— А зайцы...
— Что зайцы, — также шопотомъ переспросилъ я, убирая стулъ.
— А зайцы...
Большой черный глазъ упрямо закрылся.
На другой день утромъ, когда я еще спалъ, кто-то зацарапался ко мнѣ въ дверь.
— Кто тамъ? — спросилъ я, закутываясь въ одѣяло. Отвѣта не было. — Кто тамъ?
— Впусти дядя...
Дверь пріоткрылась. Сначала показалась Наташина голова, съ упругими косичками, торчавшими въ разныя стороны, потомъ рыжая голова подареннаго мной медвѣдя, потомъ вся Наташа, съ клеенкой на груди.
— Ты что, Наташа?
Она посопѣла носомъ и конфузливо осмотрѣлась.
— Пришла съ добрымъ утромъ -сказать ... — А еще что? —- попытался я смутно догадаться о цѣляхъ этого неожиданнаго прихода. — О зайцахъ разскажи ... — А ты меня любишь?
Она почему-то вздохнула, ткнула медвѣдемъ въ косякъ и, поднявъ на меня глаза, съ достоинствомъ произнесла.
— Люблю. И ты меня любишь.
ф
Съ этого момента миръ былъ возстановленъ
Арк. Буховъ.
Рис. Mиc.
— А подушки у нихъ есть? — У зайцевъ? Подушки? Нѣтъ — А какъ же безъ подушковъ? — Лапу подложитъ и храпитъ. — Заяцъ храпитъ? — Заяцъ.
— И кроватокъ нѣтъ? — Нѣтъ. Прямо на листочкахъ, въ норкѣ. — А холодно?
— Холодно. Терпитъ. Поѣстъ и -спитъ. — А что поѣстъ? Молочко?
— Капусты поѣстъ. Дадутъ ему и съѣстъ.