Рис. Миссъ.
КАИНОВА ПЕЧАТЬ.
Лѣтописцы текущей войны
Безусловно отмѣтить должны,
Какъ откликнулось наше купечество На мольбы и стенанья отечества!
Какъ неслыханно хлѣбъ дорожалъ, Какъ кричали ребята голодные,
И безъ дровъ, замерзая, дрожалъ Угловикъ въ эти ночи холодныя!
Дѣлъ постыдныхъ нельзя замолчать! Буря стихнетъ, страна успокоится, Во съ чела ихъ позора печать Никакими вѣками не смоется!
В. Кн.
сказать? Я за это должна три тысячи штрафу платить? Нѣтъ, вы мнѣ скажите!
— Теперь, говорятъ, скоро всѣ иностранныя слова запретятъ по телефону говорить. При каждомъ аппаратѣ перечень повѣсятъ: за что — сколько. Вотъ у меня списокъ:
«Фриштикъ — 1 рубль 25 копеекъ. Форшмакъ — полтинникъ.
Бутербродъ — пять копеекъ, если подразумѣвадось съ колбасой, и гривенникъ, если имѣлась въ виду рыба.
Шницель — восемь гривенъ. Плацкарта — два рубля.
Камера — гривенникъ. Камергеръ — двугривенный: здѣсь и за камеру, и за гера платится. Каімеръ-юнкеръ — восемнадцать копеекъ. Гофмейстеръ, фрейлина., статсъдама — всѣ по двугривенному. Оберъ-егермейстеръ, — будьте съ нимъ поосторожнѣе, — за него тридцать копеекъ за ка
ждый разъ. За полицеймейстера, за брандъ-майора, бухгалтера, банкира, галстукъ ...
— Ой, довольно, ой, довольно! Это же все — распространеніе паники!
— Да, война — это такъ тяжело. Знаете, Берточка пѣла въ концертѣ, такъ даже въ закрытомъ платьѣ. Настоящаго брюссельскаго кружева платье. Восемьсотъ рублей. Ея папаша сдѣлалъ халаты раненымъ и проволоку на безпроволочный телеграфъ.
— Восемьсотъ рублей платье и даже не декольте?
— Во-первыхъ, Берточка платье по телефону заказала, такъ боялась «декольте» сказать: рубль двадцать копеекъ штрафу. А главное дѣло — война. Ахъ, Берточка — такой патріотическій ребенокъ. «Какъ я, — говоритъ, — надѣну на себя декольте, когда народное бѣдствіе и пушки стрѣ
ляютъ?». Хотя, если декольте дѣлать, такъ дешевле бы стоило, потому что голое мѣсто дешевле стоитъ, чѣмъ, хотя бы, коленкоровое. Но что наша публика понимаетъ? Я сама купила себѣ изъ патріотизма горностаевую пелерину на баль
ное платье. Пусть себѣ.. Во время войны нужно одѣваться скромно. Когда мужъ сдѣлаетъ немножко чугуна, куплю соболей.
— А гдѣ же вашъ автомобиль?
— Это ужъ послѣ войны. Когда война кончится. Теперь не патріотично. Ахъ, наши бѣдные солдатики. Не хорошо ѣздить на автомобилѣ, когда бѣдные солдатики жертвуютъ собою, а подлые нѣмцы въ нихъ стрѣляютъ изъ пушки. Нѣтъ, ужъ пусть лучше деньги лежатъ себѣ въ банкѣ. Автомобиль будетъ послѣ войны. Нужно быть патріотичнымъ.
НОВЕЛЛЫ ТЫЛА. (Вѣчно женственное въ трамваѣ.)
Н. А. Тэффи.
— Мадамъ Либерманъ?
— Ну, конечно. Какъ живете?
— Мерси вамъ. Кто живетъ хорошо, когда война? Какой у васъ премилый фасончикъ шляпки!
— Это — послѣдняя мода. Парижская. Называется птисольда. Видите, полукэпи, спереди —полукозырекъ, сзади — кантъ и бантъ.
— Это ужасно милая шляпка. Ужасно! Но я видѣла еще ужаснѣе и еще послѣднѣе. Вчера моя кузина, Фанна Шельменкоцъ, пріѣхала изъ Парижа. Такъ, вѣрите ли, у нея фасончикъ совсѣмъ особенный. Прямо, можно сказать, послѣд
ній изъ послѣднихъ. Называется — «несчастный бельгіецъ».
Безъ слезъ смотрѣть нельзя. Сѣрый колпачокъ какой-то, а дерутъ за него полтораста франковъ. Неопредѣленной фор
мы. Я ей говорю: «Фанна, носи его лучше передъ назадъ, чтобы хоть удивлялись».
— А что вашъ супругъ?
— Что хорошаго, когда война! Сдѣлалъ алюминій, сдѣлалъ немножко мѣди. Теперь дѣлаетъ тулупы.
— Да, конечно, война — это очень тяжело. Я искала вчера дублюръ подъ жакетъ, такъ, вѣрите ли, во всемъ го
родѣ нѣтъ золотистаго цвѣта. А приказчикъ нахальничаетъ, чтобы я взяла коричневое. Пусть его собака носитъ коричневую подкладку. Да, очень тяжела — эта война.
— Знаете, мадамъ, моя Берточка вчера на сахарѣ познакомилась съ одной барышней. — Гдѣ?
— На сахарѣ. Ну, стояла въ хвостѣ на сахаръ. Такъ эта барышня сказала, что нѣтъ никакой возможности, чтобъ нѣмцы прошли черезъ Дарданеллы. — Отчего имъ не пройти?
— Совсѣмъ нѣтъ возможности. Дарданеллы — это же гакъ узко! Тамъ есть одно мѣсто — такъ всего шестнадцать сантиметровъ ширины. Тамъ нѣмецкій флотъ ни за что не пролѣзетъ.
— Такъ чего же тогда волнуются? Разъ не пролѣзутъ, гакъ и думать нечего. Чего же безпокоются?
— Это нарочно, чтобы распространять панику. — А зачѣмъ они ее распространяютъ? — Да такъ ужъ нужно.
— Ужасно! Ужасно! Охъ, эта война! Вы знаете, ни въ одномъ театрѣ билета не достанешь. Все переполнено. Говорятъ, будто нѣмцы нарочно скупаютъ билеты.
— А имъ зачѣмъ?
— Чтобы распространять уныніе и упадокъ духа. — А что имъ отъ моего унынія?
— Ну, это уже вопросъ политическій.
— И безъ нихъ унынія много. По телефону нельзя на иностранномъ языкѣ говорить! Ну, а если, извините, къ Михельсонамъ тетка изъ Шавли пріѣхала, такъ я не могу съ ней немножко тамъ, напримѣръ, французское выраженіе
Тэффи.
РАЗМѢННЫЙ ГОЛОДЪ.
ПШЮТЪ (тщетно роясь въ бумажникѣ). Этотъ размѣнный голодъ — сущее безобразіе! Хочешь размѣнять сто рублей, такъ у тебя нѣтъ.. . ста рублей!
Викт. Юзъ,
Puc. М. Б.
КАИНОВА ПЕЧАТЬ.
Лѣтописцы текущей войны
Безусловно отмѣтить должны,
Какъ откликнулось наше купечество На мольбы и стенанья отечества!
Какъ неслыханно хлѣбъ дорожалъ, Какъ кричали ребята голодные,
И безъ дровъ, замерзая, дрожалъ Угловикъ въ эти ночи холодныя!
Дѣлъ постыдныхъ нельзя замолчать! Буря стихнетъ, страна успокоится, Во съ чела ихъ позора печать Никакими вѣками не смоется!
В. Кн.
сказать? Я за это должна три тысячи штрафу платить? Нѣтъ, вы мнѣ скажите!
— Теперь, говорятъ, скоро всѣ иностранныя слова запретятъ по телефону говорить. При каждомъ аппаратѣ перечень повѣсятъ: за что — сколько. Вотъ у меня списокъ:
«Фриштикъ — 1 рубль 25 копеекъ. Форшмакъ — полтинникъ.
Бутербродъ — пять копеекъ, если подразумѣвадось съ колбасой, и гривенникъ, если имѣлась въ виду рыба.
Шницель — восемь гривенъ. Плацкарта — два рубля.
Камера — гривенникъ. Камергеръ — двугривенный: здѣсь и за камеру, и за гера платится. Каімеръ-юнкеръ — восемнадцать копеекъ. Гофмейстеръ, фрейлина., статсъдама — всѣ по двугривенному. Оберъ-егермейстеръ, — будьте съ нимъ поосторожнѣе, — за него тридцать копеекъ за ка
ждый разъ. За полицеймейстера, за брандъ-майора, бухгалтера, банкира, галстукъ ...
— Ой, довольно, ой, довольно! Это же все — распространеніе паники!
— Да, война — это такъ тяжело. Знаете, Берточка пѣла въ концертѣ, такъ даже въ закрытомъ платьѣ. Настоящаго брюссельскаго кружева платье. Восемьсотъ рублей. Ея папаша сдѣлалъ халаты раненымъ и проволоку на безпроволочный телеграфъ.
— Восемьсотъ рублей платье и даже не декольте?
— Во-первыхъ, Берточка платье по телефону заказала, такъ боялась «декольте» сказать: рубль двадцать копеекъ штрафу. А главное дѣло — война. Ахъ, Берточка — такой патріотическій ребенокъ. «Какъ я, — говоритъ, — надѣну на себя декольте, когда народное бѣдствіе и пушки стрѣ
ляютъ?». Хотя, если декольте дѣлать, такъ дешевле бы стоило, потому что голое мѣсто дешевле стоитъ, чѣмъ, хотя бы, коленкоровое. Но что наша публика понимаетъ? Я сама купила себѣ изъ патріотизма горностаевую пелерину на баль
ное платье. Пусть себѣ.. Во время войны нужно одѣваться скромно. Когда мужъ сдѣлаетъ немножко чугуна, куплю соболей.
— А гдѣ же вашъ автомобиль?
— Это ужъ послѣ войны. Когда война кончится. Теперь не патріотично. Ахъ, наши бѣдные солдатики. Не хорошо ѣздить на автомобилѣ, когда бѣдные солдатики жертвуютъ собою, а подлые нѣмцы въ нихъ стрѣляютъ изъ пушки. Нѣтъ, ужъ пусть лучше деньги лежатъ себѣ въ банкѣ. Автомобиль будетъ послѣ войны. Нужно быть патріотичнымъ.
НОВЕЛЛЫ ТЫЛА. (Вѣчно женственное въ трамваѣ.)
Н. А. Тэффи.
— Мадамъ Либерманъ?
— Ну, конечно. Какъ живете?
— Мерси вамъ. Кто живетъ хорошо, когда война? Какой у васъ премилый фасончикъ шляпки!
— Это — послѣдняя мода. Парижская. Называется птисольда. Видите, полукэпи, спереди —полукозырекъ, сзади — кантъ и бантъ.
— Это ужасно милая шляпка. Ужасно! Но я видѣла еще ужаснѣе и еще послѣднѣе. Вчера моя кузина, Фанна Шельменкоцъ, пріѣхала изъ Парижа. Такъ, вѣрите ли, у нея фасончикъ совсѣмъ особенный. Прямо, можно сказать, послѣд
ній изъ послѣднихъ. Называется — «несчастный бельгіецъ».
Безъ слезъ смотрѣть нельзя. Сѣрый колпачокъ какой-то, а дерутъ за него полтораста франковъ. Неопредѣленной фор
мы. Я ей говорю: «Фанна, носи его лучше передъ назадъ, чтобы хоть удивлялись».
— А что вашъ супругъ?
— Что хорошаго, когда война! Сдѣлалъ алюминій, сдѣлалъ немножко мѣди. Теперь дѣлаетъ тулупы.
— Да, конечно, война — это очень тяжело. Я искала вчера дублюръ подъ жакетъ, такъ, вѣрите ли, во всемъ го
родѣ нѣтъ золотистаго цвѣта. А приказчикъ нахальничаетъ, чтобы я взяла коричневое. Пусть его собака носитъ коричневую подкладку. Да, очень тяжела — эта война.
— Знаете, мадамъ, моя Берточка вчера на сахарѣ познакомилась съ одной барышней. — Гдѣ?
— На сахарѣ. Ну, стояла въ хвостѣ на сахаръ. Такъ эта барышня сказала, что нѣтъ никакой возможности, чтобъ нѣмцы прошли черезъ Дарданеллы. — Отчего имъ не пройти?
— Совсѣмъ нѣтъ возможности. Дарданеллы — это же гакъ узко! Тамъ есть одно мѣсто — такъ всего шестнадцать сантиметровъ ширины. Тамъ нѣмецкій флотъ ни за что не пролѣзетъ.
— Такъ чего же тогда волнуются? Разъ не пролѣзутъ, гакъ и думать нечего. Чего же безпокоются?
— Это нарочно, чтобы распространять панику. — А зачѣмъ они ее распространяютъ? — Да такъ ужъ нужно.
— Ужасно! Ужасно! Охъ, эта война! Вы знаете, ни въ одномъ театрѣ билета не достанешь. Все переполнено. Говорятъ, будто нѣмцы нарочно скупаютъ билеты.
— А имъ зачѣмъ?
— Чтобы распространять уныніе и упадокъ духа. — А что имъ отъ моего унынія?
— Ну, это уже вопросъ политическій.
— И безъ нихъ унынія много. По телефону нельзя на иностранномъ языкѣ говорить! Ну, а если, извините, къ Михельсонамъ тетка изъ Шавли пріѣхала, такъ я не могу съ ней немножко тамъ, напримѣръ, французское выраженіе
Тэффи.
РАЗМѢННЫЙ ГОЛОДЪ.
ПШЮТЪ (тщетно роясь въ бумажникѣ). Этотъ размѣнный голодъ — сущее безобразіе! Хочешь размѣнять сто рублей, такъ у тебя нѣтъ.. . ста рублей!
Викт. Юзъ,
Puc. М. Б.