РУГАТЕЛИ.

Лаковый хлыщъ, съ голоного куриною,
Прыснетъ отъ смѣха, шепча умилительно: — «Хлестко, каналья! Огрѣлъ, какъ дубиною! Ахъ, остроумецъ, писака язвительный!»
Да, одобренье глупцовъ заслужили вы, Всѣхъ и всепо виртуозы-ругатели.
Надо сознаться — ужъ какъ ни увиливай, —- Любитъ васъ публика, любятъ издатели.
Сыпля статьями, журналами, книжками, Вы раскупаетесь чернью духовною,
Что Пинкертона, Баркова, Глугіышкина, — Все поглощаетъ утробой безкровною.
Что вамъ завѣты? Какимъ вдохновеніемъ Вы дорожите, альфонсы словесные?
Вы обличаете съ бурнымъ біеніемъ
Въ груди пустыя, какъ будто бы честныя.
Вдругъ вознесете и вдругъ развѣнчаете, Глядя по выгодѣ, вѣяньямъ, времени,
Слабыхъ лягаете, сильнымъ виляете, —
Плюй вамъ въ лицо или бей васъ по темени.
Кто вами не былъ обруганъ при случаѣ? Мутная злоба бурлитъ въ васъ, какъ въ кратерѣ. Вы для словца опоганите лучшее, Не пожалѣете брата и матери.
Тутъ передернете, тамъ не доскажете, Здѣсь ошельмуете плоской остротою. И, унавозивъ печатныя пажити,
Дремлете сыто, съ довольной иконою.
Охъ, присосались къ душѣ, какъ піявицы, Всѣмъ надоѣли, какъ мухи жужжащія.
Какъ же отъ васъ, паразитовъ, избавиться? Господи! Гдѣ же они — настоящіе!
Дмитрій Цензоръ.

ПЕРЬЯ ИЗЪ ХВОСТА.

Что нововременскій В. Розановъ пишетъ о нѣмцахъ теперь:
„Техника, машины — остались: духъ, поэзія, философія — угасли; производство — великолѣпно, производители — омерзительны. На насъ лѣзутъ, на всю Европу полѣзли великолѣпно вооруженные мошенники .
„Вы со своимъ Моммзеномъ представляете огромную массу тѣхъ чугунныхъ головъ, въ которыхъ мысль пробудится лишь разъ, когда онѣ больно ушибутся . И т. д„ и т. д.
И что онъ писалъ до войны („Итальянскія впечатлѣнія“):
„Хотя я и не политикъ, и ни за союзами, ни за распрями внимательно не слѣжу, но никогда мысль о союзѣ не билась мнѣ такъ упорно въ голову, какъ здѣсь, среди берлинской уличной толпы. Честно пожать руку этихъ честныхъ людей, этихъ до
бросовѣстныхъ работниковъ — значитъ сразу выросши на нѣ
сколько аршинъ кверху. (Къ сожалѣнію, г. Розановъ не пишетъ точно, на сколько аршинъ выросъ онъ по этой странной системѣ.) „Характеръ императора Александра I стоитъ конституціи“ — говорили въ первое десятилѣтіе XIX в. Но ей-ей, вотъ нѣмецкій
характеръ, какъ его дала человѣчеству ихъ спеціальная нѣмецкая исторія, есе ихъ прошлое — это, въ самомъ дѣлѣ, „стоитъ кон
ституціи“, стоитъ подписаннаго договора, и, словомъ, какъ
угодно пропишите цѣнность вещи своими словами, но сохраните ту мысль, — что „нѣмецкій характеръ стоитъ золота“. (300 стр.).
„День“, цитируя эту апологію, замѣчаетъ:
„Война съ нѣмцами нисколько не испугала г. Розанова. Но не пото
му, что онъ вѣрилъ въ побѣду надъ ними, а потому, что умилился кротости и незлобивости Германіи.
Мы не шутимъ. — Вотъ буквальныя слова г. Розанова:
„Я бы не былъ испуганъ фактомъ войны съ нѣмцами. Очевидно, это не нервно-мстительный народъ, который, побѣдивъ, сталъ бы добивать... Нѣмецъ en mass или про
стакъ въ политикѣ, или просто у него нѣтъ аппетита — все съѣсть кругомъ. Вотъ отчего войны съ Германіей я не страшился бы. Но
просто — чрезвычайно пріятно быть другомъ или пріятелемъ этого добропорядочнаго люда . (301 стр.).
Почему не сдѣлать г. Розанову пріятнаго: привѣсить на грудь плакатъ съ приведенными восторженными строками и подарить его нѣмцамъ въ этомъ видѣ? То-то будетъ радость съ обѣихъ сторонъ!..
И дальше пишетъ г. Розановъ въ „Итальянскихъ впечатлѣніяхъ“: „Ни за кого я съ такою охотой не выдалъ бы замужъ свою дочь, какъ за нѣмца, и ни на комъ бы не женилъ съ такимъ удовольствіемъ своего сына, какъ на нѣмкѣ. (305 стр.).
Это отеческое стремленіе ужъ совсѣмъ не вяжется съ Розановскимъ афоризмомъ послѣднихъ дней — о нѣмцахъ (см. выше); „производство — великолѣпно, производители — омерзительны“..
Впрочемъ, господа, не будемъ вмѣшиваться въ личныя, семейныя дѣла В. Розанова — онъ самъ знаетъ, какимъ образомъ улучшить и освѣжить свое потомство. *
Странную рецензію написалъ въ „Бирж. Вѣд.“ г. Пьер—G о спектаклѣ въ „Буффѣ“:
„Очень милымъ дурнемъ (?!) былъ г. Ксендзовскій, Г. Брагинъ «чень пополнѣлъ и похорошѣлъ. Въ роли короля въ первомъ дѣйствіи онъ былъ похожъ на г-жу Кавецкую (?!), а во второмъ дѣйствіи, когда снялъ шляпу и обнажилъ кудрявый парикъ, — на режиссера Маріинскаго театра Тартакова“.
Когда Брагинъ вынималъ изъ кармана платокъ, онъ очень напоминалъ Зброжекь-Пашковскую, а когда почесывалъ затылокъ, то всѣ охали —такъ онъ былъ похожъ на Шаляпина въ „Мефистофелѣ“ Бойто.
Независимо отъ вышеизложеннаго, Пьер—О отмѣчаетъ артиста, который, какъ ракета, выдѣлился на общемъ скромномъ фонѣ:
„Обращаетъ на себя вниманіе игра г. Клодницкаго въ роли графа Станислава. Какія величественныя позы! Свой уходъ со сцены въ первомъ дѣйствіи онъ провелъ съ такимъ страшнымъ драматическимъ подъемомъ, съ такимъ душевнымъ переживаніемъ, выражавшимся въ львиномъ сверканіи глазъ, что многіе удивля
лись: „для чего онъ все это дѣлаетъ, когда ему по его роли слѣдовало уйти со сцены просто и скромно“.
Въ кои-то вѣки человѣкъ хотѣлъ щегольнуть игрой — и то не даютъ.
* *
Въ журналѣ „На досугѣ“ поэтесса И. Архангельская вѣщаетъ: „Такъ стало жарко мнѣ отъ пламенныхъ рѣчей,
Что даже вышла я немножко просвѣжиться“...
Слушать пламенныя рѣчи — пріятно; просвѣжиться — полезно. Вотъ поэтесса И. Архангельская и соединяетъ пріятное съ полезнымъ...

ВО ИМЯ ГРЯДУЩАГО.

Смягчая ужасъ черныхъ дѣлъ,
Мы не посѣемъ добрыхъ зеренъ.
Хвала жъ тому, кто духомъ смѣлъ, Прямолинейно дикъ и черенъ:
Онъ намъ привыкнуть не даетъ Къ громамъ молніеносной тучи;
Чѣмъ больше ужасовъ, тѣмъ лучше, — Тѣмъ ближе отрезвленья плодъ.
Врагъ человѣчества не тотъ,
Кто дикъ и черенъ въ черномъ дѣлѣ, А тотъ, кто въ злую тьму ущелій Свѣтъ примиренья кротко льетъ. Пусть пережитокъ дней былого, На злю эпохѣ и мечтѣ,
Предъ наіми явится сурово Во івсей ужасной наготѣ. Да, онъ заслуживаетъ смерти За беззаконный методъ свой,
Но вмѣстѣ съ тѣмъ, друзья, повѣрьте, Онъ — благодѣтель міровой.
Онъ намъ привыкнуть не даетъ Къ громамъ молніеносной тучи;
Чѣмъ больше ужасовъ, тѣмъ лучше, — Тѣмъ ближе отрезвленья плодъ.
Василій Князевъ.
Рис. Вл. Лебедева.