памяти ОДНОЙ ПОКОЙНИЦЫ.
Посвящаю извѣстнымъ мнѣ лицамъ.
Когда кого-нибудь собираются повѣсить, надъ тѣмъ, по старому русскому обычаю начинаютъ кружиться вороны. Конечно, это не общее правило и я самъ лично знаю массу лю
дей, которые цѣлую жизнь проходили подъ воронами и ихъ еще никто не собрался повѣсить — я не хочу задѣвать лич
ностей, но я бы могъ назвать здѣсь не мало непріятныхъ для меня людей ...
О томъ, что веселые молодые люди, пишущіе и печатающіе теперь стихи, собирались повѣсить поэзію, я узналъ тоже по присутствію воронъ. Первая ворона, которую я увидѣлъ, была въ хорошо-сшитой визиткѣ, съ цвѣткомъ въ петлицѣ и въ ботинкахъ съ коричневымъ верхомъ.
— Эти стихи не подходятъ, — убѣжденно: сказалъ я, возвращая рукопись, и въ видѣ оправданія добавилъ, — такъ же нельзя...
Ворона въ визиткѣ обиженно удивилась и попыталась узнать о причинахъ моего вывода.
— Ну, какъ же ... Вотъ у васъ такое мѣсто здѣсь: И я ушелъ одинъ за клиросъ, А ты осталась за горой...
Куда, далекая, ты скрылась, Гдѣ обаятельные взоры?
— Развѣ это не красиво? Гора тамъ, далекая, взоры такіе...
— А что же это такое клиросъ — скрылась, горой — взоры? — недовольно спросилъ я.
Я думалъ, что ворона въ визиткѣ извинится. Но она посмотрѣла на меня съ тихимъ укоромъ и коротко отрѣзала: — Это — ассонансы.
— Значитъ, визига и книга это риѳмы, а выдра и пудра ассонансы? Такъ?
Онъ подумалъ и. сказалъ убѣжденно: —* Такъ.
Я сказалъ ему одинъ ассонансъ, съ трудомъ передаваемый въ обществѣ, послѣ чего молодой поэтъ покраснѣлъ и сталъ искать шляіпу. Разошлись мы ненепонявшими другъ друга.
* *
— Возвращаете? Не нравится? — зловѣще спросила другая ворона, въ тужуркѣ. — Ну, конечно... Новизна пугаетъ...
— Не скажите, — пытался оправдаться я, — у меня подъ квартирой лавочка, такъ мальчишка оттуда еще въ прош
ломъ году углемъ писалъ противъ моего окна: Фунтъ крупы двадцать, муки восемь, а вечеромъ, если будете свободны заходить просимъ....
—• Неужели же вы самаго ритма не чувствуете, — сожалѣюще переспросила ворона въ тужуркѣ... Вы послушайте еще разъ:
— Была весна, теплая, такая, въ апрѣлѣ,
Капалъ дождь, мокрый, пустой, и надоѣдливый,
Мы съ тобой на лавочкѣ, втроемъ, съ зонтикомъ
сидѣли, Ты была доброй, симпатичной и смѣтливой ...
— Это что? — по профессіональной привычкѣ ставить вопросъ ребромъ, спросилъ я.
Эта ворона тоже была убѣждена въ своей правотѣ, и мой вопросъ не засталъ ее врасплохъ.
— Безразмѣрность, — гордо сказала она, —■ все старое нужно...
На память обо мнѣ она унесла тоже одну безразмѣрную фразу, безъ ассонансовъ, но съ опредѣленнымъ смысломъ.
* *
Когда я вспомнилъ, что это уже вторая ворона, я понялъ, что поэзію собираются вѣшать.
Поставили столбъ изъ ассонанса, прикрѣпили къ нему перекладину ^езразмѣрности и подъ тяжестью тянущнхь за ноги веселыхъ людей изъ еженедѣльниковъ и ежемѣсячниковъ, современная поэзія высунула свой языкъ.
*
* *
Въ первый же день, когда поэзія была повѣшена, всѣ современные поэты почувствовали, что жить стало очень легко. У покойницы были свои нравы и правила, которыя дѣйствовали удручающе.
Молодые люди весело забѣгали по редакціямъ съ большими лотками свѣжихъ стиховъ.
Редакторы, помнившіе покойницу еще въ живыхъ, сначала пробовали усовѣщевать.
— Прочтите ваше стихотвореніе ... Сами только подумайте.
— Пожалуйста, пожалуйста ...
Я приникъ къ тебѣ устами, Въ этотъ день весенній ...
И словами — ахъ — простыми, Кинулъ много обѣщаній ...
Ты была нѣжна, какъ ангелъ, И отвѣтила мнѣ глазой:
Не туши ты въ сердцѣ факелъ, Этой жизненною прозой.
— Почему глазой? — удивлялись редакторы .
— Есть еще архаическая форма: глазомъ, но мы должны все старое, все нелѣпое, все рутинное...
— Но почему же факелъ и ангелъ?
— Факелъ въ сердцѣ, а ангелъ —< это, тамъ...
— Нѣтъ, не то ... Если бы въ сердцѣ, это грамотнѣе было бы, но у васъ же это въ стихотвореніи ...
Можно пакелъ поставить, или ракелъ. — А что такое пакелъ?
— Новое слово. Пакелъ — это звучитъ гордо.
— Да, но, собственно, я въ первый разъ лично ...
— Мы должны все старое, все нелѣпое, все рутин ...
Такъ какъ это говорили всѣ, редакторы махали руками и сдавали стихи въ наборъ.
— Маберите, — говорили они наборщикамъ.
— Что такое мабирать? — удивлялись наборщики. — Столько лѣтъ жили и никогда ...
— Нужно все старое, все нелѣпое ... Все, какъ это ... Да, да, рутинное, — уныло говорили редакторы.
— Лаберемъ, хаберемъ, фаберемъ, — соглашались наборщики, и стихи появлялись въ печати.
Люди, которые привыкли писать обоснованныя, длинныя фразы на почтовыхъ переводахъ, въ счетоводныхъ книгахъ и на страховыхъ квитанціяхъ, стали носитъ стихи съ сохраненіемъ ритма въ собственной душѣ и скрытомъ смыслѣ, избѣгая шаблоннаго размѣра строчекъ.
— Вы твердо увѣрены, что это — стихи? — опрашивали осторожные редакторы. — Честное слово?
— Честно слово. Вы сами посмотрите:
— Маршрутъ у трамвая номеръ десятый Удивительно скорый, ѣдешь и не знаешь,
Куда онъ везетъ тебя, трамвай проклятый, И самъ не знаешь куда попадешь...
— Можетъ, все-таки вь[ не ту бумажку мнѣ дали, — влѣзалъ въ душу принесшаго редакторъ, — я помѣщу, все равно, всѣ такъ пишутъ, а можетъ, посмотрите въ карманахъ ... Поэтъ рылся и снова давалъ честное слово.
— Тутъ еще только одна расписка и больше ничего нѣтъ. Сами смотрите: Симъ обязуюсь предъявителю сего выдать взятые у него взаимообразно до четверга восемнадцать рублей...
— Можетъ, это помѣстить? Это какъ-то глубже, красивѣе ...
— Не знаю, собственно, какъ ...
— Да вы не стѣсняйтесь, мы издаемъ журналъ не считаясь съ затратами ...
Поэтъ уходилъ польщенный и убившій рутину на десять рублей.
*—і Нужно все старое, все нелѣпое, все... мучилась редакторская душа наединѣ сама съ собой. — Свѣжее теченіе, молодое івсе ... Экспромты стали безумно легки.
—• Я пришелъ сюда случайно,
Но радъ видѣть всѣхъ, собравшихся здѣсь необычайно, — говорили весельчаки въ семейныхъ журфиксахъ, вызывая профессіоналовъ-поэтовъ на отвѣты:
— Вы, быть можетъ, и очень всему этому рады, но и мы видимъ въ вашемъ экспромтѣ нѣчто, въ родѣ заслуженной нами и вполнѣ справедливой награды.
*
Я совершенно забылъ, что всѣхъ огуломъ обвинять не приходится: среди современныхъ поэтовъ есть еще многіе, придерживающіеся стараго уклада стиха. Табачныя и пар
фюмерныя фирмы при выпускѣ новыхъ названій папиросъ и одеколона упорно требуютъ пушкинскаго стиля. Очевидно, иначе публика уходитъ къ конкурентамъ.
Больше заступниковъ у покойницы не осталось.
Арк. Буховъ.
Посвящаю извѣстнымъ мнѣ лицамъ.
Когда кого-нибудь собираются повѣсить, надъ тѣмъ, по старому русскому обычаю начинаютъ кружиться вороны. Конечно, это не общее правило и я самъ лично знаю массу лю
дей, которые цѣлую жизнь проходили подъ воронами и ихъ еще никто не собрался повѣсить — я не хочу задѣвать лич
ностей, но я бы могъ назвать здѣсь не мало непріятныхъ для меня людей ...
О томъ, что веселые молодые люди, пишущіе и печатающіе теперь стихи, собирались повѣсить поэзію, я узналъ тоже по присутствію воронъ. Первая ворона, которую я увидѣлъ, была въ хорошо-сшитой визиткѣ, съ цвѣткомъ въ петлицѣ и въ ботинкахъ съ коричневымъ верхомъ.
— Эти стихи не подходятъ, — убѣжденно: сказалъ я, возвращая рукопись, и въ видѣ оправданія добавилъ, — такъ же нельзя...
Ворона въ визиткѣ обиженно удивилась и попыталась узнать о причинахъ моего вывода.
— Ну, какъ же ... Вотъ у васъ такое мѣсто здѣсь: И я ушелъ одинъ за клиросъ, А ты осталась за горой...
Куда, далекая, ты скрылась, Гдѣ обаятельные взоры?
— Развѣ это не красиво? Гора тамъ, далекая, взоры такіе...
— А что же это такое клиросъ — скрылась, горой — взоры? — недовольно спросилъ я.
Я думалъ, что ворона въ визиткѣ извинится. Но она посмотрѣла на меня съ тихимъ укоромъ и коротко отрѣзала: — Это — ассонансы.
— Значитъ, визига и книга это риѳмы, а выдра и пудра ассонансы? Такъ?
Онъ подумалъ и. сказалъ убѣжденно: —* Такъ.
Я сказалъ ему одинъ ассонансъ, съ трудомъ передаваемый въ обществѣ, послѣ чего молодой поэтъ покраснѣлъ и сталъ искать шляіпу. Разошлись мы ненепонявшими другъ друга.
* *
— Возвращаете? Не нравится? — зловѣще спросила другая ворона, въ тужуркѣ. — Ну, конечно... Новизна пугаетъ...
— Не скажите, — пытался оправдаться я, — у меня подъ квартирой лавочка, такъ мальчишка оттуда еще въ прош
ломъ году углемъ писалъ противъ моего окна: Фунтъ крупы двадцать, муки восемь, а вечеромъ, если будете свободны заходить просимъ....
—• Неужели же вы самаго ритма не чувствуете, — сожалѣюще переспросила ворона въ тужуркѣ... Вы послушайте еще разъ:
— Была весна, теплая, такая, въ апрѣлѣ,
Капалъ дождь, мокрый, пустой, и надоѣдливый,
Мы съ тобой на лавочкѣ, втроемъ, съ зонтикомъ
сидѣли, Ты была доброй, симпатичной и смѣтливой ...
— Это что? — по профессіональной привычкѣ ставить вопросъ ребромъ, спросилъ я.
Эта ворона тоже была убѣждена въ своей правотѣ, и мой вопросъ не засталъ ее врасплохъ.
— Безразмѣрность, — гордо сказала она, —■ все старое нужно...
На память обо мнѣ она унесла тоже одну безразмѣрную фразу, безъ ассонансовъ, но съ опредѣленнымъ смысломъ.
* *
Когда я вспомнилъ, что это уже вторая ворона, я понялъ, что поэзію собираются вѣшать.
Поставили столбъ изъ ассонанса, прикрѣпили къ нему перекладину ^езразмѣрности и подъ тяжестью тянущнхь за ноги веселыхъ людей изъ еженедѣльниковъ и ежемѣсячниковъ, современная поэзія высунула свой языкъ.
*
* *
Въ первый же день, когда поэзія была повѣшена, всѣ современные поэты почувствовали, что жить стало очень легко. У покойницы были свои нравы и правила, которыя дѣйствовали удручающе.
Молодые люди весело забѣгали по редакціямъ съ большими лотками свѣжихъ стиховъ.
Редакторы, помнившіе покойницу еще въ живыхъ, сначала пробовали усовѣщевать.
— Прочтите ваше стихотвореніе ... Сами только подумайте.
— Пожалуйста, пожалуйста ...
Я приникъ къ тебѣ устами, Въ этотъ день весенній ...
И словами — ахъ — простыми, Кинулъ много обѣщаній ...
Ты была нѣжна, какъ ангелъ, И отвѣтила мнѣ глазой:
Не туши ты въ сердцѣ факелъ, Этой жизненною прозой.
— Почему глазой? — удивлялись редакторы .
— Есть еще архаическая форма: глазомъ, но мы должны все старое, все нелѣпое, все рутинное...
— Но почему же факелъ и ангелъ?
— Факелъ въ сердцѣ, а ангелъ —< это, тамъ...
— Нѣтъ, не то ... Если бы въ сердцѣ, это грамотнѣе было бы, но у васъ же это въ стихотвореніи ...
Можно пакелъ поставить, или ракелъ. — А что такое пакелъ?
— Новое слово. Пакелъ — это звучитъ гордо.
— Да, но, собственно, я въ первый разъ лично ...
— Мы должны все старое, все нелѣпое, все рутин ...
Такъ какъ это говорили всѣ, редакторы махали руками и сдавали стихи въ наборъ.
— Маберите, — говорили они наборщикамъ.
— Что такое мабирать? — удивлялись наборщики. — Столько лѣтъ жили и никогда ...
— Нужно все старое, все нелѣпое ... Все, какъ это ... Да, да, рутинное, — уныло говорили редакторы.
— Лаберемъ, хаберемъ, фаберемъ, — соглашались наборщики, и стихи появлялись въ печати.
Люди, которые привыкли писать обоснованныя, длинныя фразы на почтовыхъ переводахъ, въ счетоводныхъ книгахъ и на страховыхъ квитанціяхъ, стали носитъ стихи съ сохраненіемъ ритма въ собственной душѣ и скрытомъ смыслѣ, избѣгая шаблоннаго размѣра строчекъ.
— Вы твердо увѣрены, что это — стихи? — опрашивали осторожные редакторы. — Честное слово?
— Честно слово. Вы сами посмотрите:
— Маршрутъ у трамвая номеръ десятый Удивительно скорый, ѣдешь и не знаешь,
Куда онъ везетъ тебя, трамвай проклятый, И самъ не знаешь куда попадешь...
— Можетъ, все-таки вь[ не ту бумажку мнѣ дали, — влѣзалъ въ душу принесшаго редакторъ, — я помѣщу, все равно, всѣ такъ пишутъ, а можетъ, посмотрите въ карманахъ ... Поэтъ рылся и снова давалъ честное слово.
— Тутъ еще только одна расписка и больше ничего нѣтъ. Сами смотрите: Симъ обязуюсь предъявителю сего выдать взятые у него взаимообразно до четверга восемнадцать рублей...
— Можетъ, это помѣстить? Это какъ-то глубже, красивѣе ...
— Не знаю, собственно, какъ ...
— Да вы не стѣсняйтесь, мы издаемъ журналъ не считаясь съ затратами ...
Поэтъ уходилъ польщенный и убившій рутину на десять рублей.
*—і Нужно все старое, все нелѣпое, все... мучилась редакторская душа наединѣ сама съ собой. — Свѣжее теченіе, молодое івсе ... Экспромты стали безумно легки.
—• Я пришелъ сюда случайно,
Но радъ видѣть всѣхъ, собравшихся здѣсь необычайно, — говорили весельчаки въ семейныхъ журфиксахъ, вызывая профессіоналовъ-поэтовъ на отвѣты:
— Вы, быть можетъ, и очень всему этому рады, но и мы видимъ въ вашемъ экспромтѣ нѣчто, въ родѣ заслуженной нами и вполнѣ справедливой награды.
*
Я совершенно забылъ, что всѣхъ огуломъ обвинять не приходится: среди современныхъ поэтовъ есть еще многіе, придерживающіеся стараго уклада стиха. Табачныя и пар
фюмерныя фирмы при выпускѣ новыхъ названій папиросъ и одеколона упорно требуютъ пушкинскаго стиля. Очевидно, иначе публика уходитъ къ конкурентамъ.
Больше заступниковъ у покойницы не осталось.
Арк. Буховъ.