Puс. Миссъ.
Ужаснѣе всего было то, что оінъ ніе бушевалъ, не грозилъ мнѣ скорпіонами, а только тихонько и лукаво подхихики
валъ: «А что, моллъ, хотѣли меня обойти? Анъ, ‘я васъ и разоблачилъ 1»
Нецензурный Милюковъ.
Совсѣмъ недавно (въ январѣ этого года1) цензура ее пропустила намъ портрета Милюкова, подъ которымъ только и было подписано:
— П. Н. Милюковъ.
Конечно — мой стереотипный вопросъ: >— Почему?
У цензора лицо встревоженное:
— А вы зачѣмъ его портретъ помѣщаете?
— Хотимъ и ’помѣщаемъ. Вѣдь это не карикатура, а просто графическій рисунокъ Ре-<міи. Что можетъ бытъ нецензурнаго въ портретѣ Милюкова?
— Нѣтъ, ужъ разъ вы помѣщаете, значитъ, что-нибудь тутъ есть. Не пропущу.
И вѣдь не пропустилъ, каналья.
Только черезъ три недѣли поставилъ на оттискѣ разрѣшительную надпись и объяснилъ: —• А теперь можно.
Чѣмъ эта чугунная голова руководствовалась — попробуйте объяснить.
Ліонкій намекъ.
Объ одномъ цензурномъ трюкѣ я таки ухитрился разсказать въ «Сатириконѣ» мѣсяца два тому назадъ.
Напомню.
Представили мы на цензуру рисунокъ, иллюстрирующій безобидный іеврейскій анекдотъ: еврей, сидя верхомъ на ло
шади, съѣзжаетъ, благодаря ея прыжкамъ, къ самому хвосту и кричитъ испуганно окружающимъ: «Давайте мнѣ скорѣй другую лошашь — эта уже кончается».
Я готовъ дать любую премію тому человѣку, который догадается, почему не былъ пропущенъ этотъ рисунокъ.
Не могъ бы объяснить этого и я дагже подъ угрозой смертной казни.
А цензоръ объяснилъ (фактъ!)’:
I— Это неудобно. Тутъ у васъ написано, что лошадь уже кончается, что еврей съѣзжаетъ къ хвосту ...
— Ну?!!!!!
— Ну, а теперь, вы сами знаіете, когда сталіи поговаривать объ отставкѣ министра Хвостова —< это намекъ, который всякому понятенъ.
Въ тотъ моментъ мнѣ жгуче захотѣлось взломать ему перочиннымъ можемъ голову и заглянуть туда: что тамъ? Вотъ бы, я думаю, закашлялся отъ пыли!
Если дуракъ, такъ знаемъ кто.
ЭтО ■— фраза ивъ извѣстнаго анекдота, но анекдотъ совсѣмъ недавно претворился въ жизнь.
Въ яніварьскомъ (3) номерѣ «Нов. Сатирикона» мы помѣстили шаржъ на талаіггливаго А. В. Амфитеатрова. Онъ былъ нарисованъ во весь свой огромный ростъ и сопровожденъ подписью:
«Слоны отличаются большимъ умомъ, сообразительностью, силой, кротостью и трудолюбіемъ. Но опасно разсердить такого добродушнаго слона; *ъ тогда можетъ взбѣситься и нанести много ущерба неосторожному дураку.»
Читатель! Разыщите у себя этотъ № 3 и взгляните на подпись: тамъ, послѣ слова «неосторожному» нѣтъ слова «дураку». Нѣтъ даже точки. Знаіете, почему?
Цензура вычеркнула одно только слово: «дураку».
Когда мы запросили объ этомъ цензора, онъ отвѣтилъ: — Ну, мы же знаемъ, кого вы дуракомъ называете: это, навѣрное, Протопопова.
Это, кажется, былъ единственный случай, когда цензура обнаружила настоящую проницательность и чутье.
Нелегальная буква.
Когда саггириконцы предприняли изданіе дѣтскаго журнала «Галчонокъ», то А. Райановъ придумалъ напечатать въ «Сатириконѣ» интригующее объявленіе: въ одномъ номерѣ только букву - іГ», а въ другомъ «а», въ третьемъ «л» и т. д., пока «е составится цѣлое слово.
Но на первой же буквѣ мы въ цензурѣ споткнулись. Ѣдемъ объясняться: — Понему такое?
— Не могу пропустить. У васъ тутъ какое-то кривое что-то нарисовано.
— Ну, да. Буква «Г». Что жъ тутъ нецензурнаго? — Да вѣдь она на ногу похожа!
— Съ этимъ ничего не подѣлаешь. Всякая буква «Г» на ногу похожа.
Вотъ это и неудобно.
Въ униссонъ раздались два вопля —- мой и Радакова: — Почему?!!
— Да какъ вамъ сказать ... Видите ли ... этотъ рисунокъ напоминаетъ ногу, а у наслѣдника Алексѣя, какъ из
вѣстно, болитъ нога. Могутъ счесть за недостойную шутку. Тѣмъ болѣе, что журналъ-то для дѣтей.
Сказалъ и самъ полураскрылъ испуганно ротъ: не хватимъ ли мы его сейчасъ стуломъ по головѣ.
По лицу Радакова я ясно видѣлъ, что онъ быль недалекъ отъ этого.
Но обошлось благополучно. Послѣ долгихъ убѣжденій пропустилъ, и только въ концѣ поторговался:
— Вотъ тутъ нарисованъ галченокъ, а у него глазъ Похожъ на черепъ.
— іНу, такъ что?
>— Передѣлать бы. Ну, эамѣмъ черепъ. Дѣтскій журналъ и вдругъ — черепъ. Передѣлали.
•
Вспоминаю первые попавшіеся факты, которые пришли въ голову. А ихъ сотни, тысячи. Весь нашъ скорбный путь былъ усѣянъ грудами «зарѣзанныхъ» рисунковъ и статей, залитъ красными чернилами, слезами безсильной злобы и оглашенъ стонами муки и отчаянія.
Насъ было мало, и мы не имѣли ружей и сабель. Мы все знали и ничего не могли сказать.
А пришли тѣ, которыхъ много, и у нихъ были ружья и были сабли.
•И они оказали.
Слаіва имъ и поротая благодарность за сорванныя съ насъ цѣпи.
• •
*
И въ этотъ моментъ вы, читатель, тоже, можетъ быть, оидите за утреннимъ кофе въ мягкомъ халатѣ и благодушно читаете эти строки.
Но теперь вы знете, что мы дѣлали въ эти девять лѣтъ, каково намъ приходилось >— и, можетъ быть івы, читатель,
теперь многое изъ прошлаго намъ простите, чего вы раньше не понимали и надъ чѣмъ недовольно морщились. А?
Уф-фъ!
Арк. Аверченко.
Ужаснѣе всего было то, что оінъ ніе бушевалъ, не грозилъ мнѣ скорпіонами, а только тихонько и лукаво подхихики
валъ: «А что, моллъ, хотѣли меня обойти? Анъ, ‘я васъ и разоблачилъ 1»
Нецензурный Милюковъ.
Совсѣмъ недавно (въ январѣ этого года1) цензура ее пропустила намъ портрета Милюкова, подъ которымъ только и было подписано:
— П. Н. Милюковъ.
Конечно — мой стереотипный вопросъ: >— Почему?
У цензора лицо встревоженное:
— А вы зачѣмъ его портретъ помѣщаете?
— Хотимъ и ’помѣщаемъ. Вѣдь это не карикатура, а просто графическій рисунокъ Ре-<міи. Что можетъ бытъ нецензурнаго въ портретѣ Милюкова?
— Нѣтъ, ужъ разъ вы помѣщаете, значитъ, что-нибудь тутъ есть. Не пропущу.
И вѣдь не пропустилъ, каналья.
Только черезъ три недѣли поставилъ на оттискѣ разрѣшительную надпись и объяснилъ: —• А теперь можно.
Чѣмъ эта чугунная голова руководствовалась — попробуйте объяснить.
Ліонкій намекъ.
Объ одномъ цензурномъ трюкѣ я таки ухитрился разсказать въ «Сатириконѣ» мѣсяца два тому назадъ.
Напомню.
Представили мы на цензуру рисунокъ, иллюстрирующій безобидный іеврейскій анекдотъ: еврей, сидя верхомъ на ло
шади, съѣзжаетъ, благодаря ея прыжкамъ, къ самому хвосту и кричитъ испуганно окружающимъ: «Давайте мнѣ скорѣй другую лошашь — эта уже кончается».
Я готовъ дать любую премію тому человѣку, который догадается, почему не былъ пропущенъ этотъ рисунокъ.
Не могъ бы объяснить этого и я дагже подъ угрозой смертной казни.
А цензоръ объяснилъ (фактъ!)’:
I— Это неудобно. Тутъ у васъ написано, что лошадь уже кончается, что еврей съѣзжаетъ къ хвосту ...
— Ну?!!!!!
— Ну, а теперь, вы сами знаіете, когда сталіи поговаривать объ отставкѣ министра Хвостова —< это намекъ, который всякому понятенъ.
Въ тотъ моментъ мнѣ жгуче захотѣлось взломать ему перочиннымъ можемъ голову и заглянуть туда: что тамъ? Вотъ бы, я думаю, закашлялся отъ пыли!
Если дуракъ, такъ знаемъ кто.
ЭтО ■— фраза ивъ извѣстнаго анекдота, но анекдотъ совсѣмъ недавно претворился въ жизнь.
Въ яніварьскомъ (3) номерѣ «Нов. Сатирикона» мы помѣстили шаржъ на талаіггливаго А. В. Амфитеатрова. Онъ былъ нарисованъ во весь свой огромный ростъ и сопровожденъ подписью:
«Слоны отличаются большимъ умомъ, сообразительностью, силой, кротостью и трудолюбіемъ. Но опасно разсердить такого добродушнаго слона; *ъ тогда можетъ взбѣситься и нанести много ущерба неосторожному дураку.»
Читатель! Разыщите у себя этотъ № 3 и взгляните на подпись: тамъ, послѣ слова «неосторожному» нѣтъ слова «дураку». Нѣтъ даже точки. Знаіете, почему?
Цензура вычеркнула одно только слово: «дураку».
Когда мы запросили объ этомъ цензора, онъ отвѣтилъ: — Ну, мы же знаемъ, кого вы дуракомъ называете: это, навѣрное, Протопопова.
Это, кажется, былъ единственный случай, когда цензура обнаружила настоящую проницательность и чутье.
Нелегальная буква.
Когда саггириконцы предприняли изданіе дѣтскаго журнала «Галчонокъ», то А. Райановъ придумалъ напечатать въ «Сатириконѣ» интригующее объявленіе: въ одномъ номерѣ только букву - іГ», а въ другомъ «а», въ третьемъ «л» и т. д., пока «е составится цѣлое слово.
Но на первой же буквѣ мы въ цензурѣ споткнулись. Ѣдемъ объясняться: — Понему такое?
— Не могу пропустить. У васъ тутъ какое-то кривое что-то нарисовано.
— Ну, да. Буква «Г». Что жъ тутъ нецензурнаго? — Да вѣдь она на ногу похожа!
— Съ этимъ ничего не подѣлаешь. Всякая буква «Г» на ногу похожа.
Вотъ это и неудобно.
Въ униссонъ раздались два вопля —- мой и Радакова: — Почему?!!
— Да какъ вамъ сказать ... Видите ли ... этотъ рисунокъ напоминаетъ ногу, а у наслѣдника Алексѣя, какъ из
вѣстно, болитъ нога. Могутъ счесть за недостойную шутку. Тѣмъ болѣе, что журналъ-то для дѣтей.
Сказалъ и самъ полураскрылъ испуганно ротъ: не хватимъ ли мы его сейчасъ стуломъ по головѣ.
По лицу Радакова я ясно видѣлъ, что онъ быль недалекъ отъ этого.
Но обошлось благополучно. Послѣ долгихъ убѣжденій пропустилъ, и только въ концѣ поторговался:
— Вотъ тутъ нарисованъ галченокъ, а у него глазъ Похожъ на черепъ.
— іНу, такъ что?
>— Передѣлать бы. Ну, эамѣмъ черепъ. Дѣтскій журналъ и вдругъ — черепъ. Передѣлали.
•
Вспоминаю первые попавшіеся факты, которые пришли въ голову. А ихъ сотни, тысячи. Весь нашъ скорбный путь былъ усѣянъ грудами «зарѣзанныхъ» рисунковъ и статей, залитъ красными чернилами, слезами безсильной злобы и оглашенъ стонами муки и отчаянія.
Насъ было мало, и мы не имѣли ружей и сабель. Мы все знали и ничего не могли сказать.
А пришли тѣ, которыхъ много, и у нихъ были ружья и были сабли.
•И они оказали.
Слаіва имъ и поротая благодарность за сорванныя съ насъ цѣпи.
• •
*
И въ этотъ моментъ вы, читатель, тоже, можетъ быть, оидите за утреннимъ кофе въ мягкомъ халатѣ и благодушно читаете эти строки.
Но теперь вы знете, что мы дѣлали въ эти девять лѣтъ, каково намъ приходилось >— и, можетъ быть івы, читатель,
теперь многое изъ прошлаго намъ простите, чего вы раньше не понимали и надъ чѣмъ недовольно морщились. А?
Уф-фъ!
Арк. Аверченко.