«Поти. Полба, два ру. Подмет. два ру.» Испугались.
— Какая пальба? Какому двору? Почти. — это ясно, начинать значитъ. А вотъ «подмет.» — это что? Подметывать? Что подметывать? Господи!.. Бомбы, что ли? Двору...
Дальше и догадываться было страшно.
Собрали все, сунули въ печку. Дули, дули, чтобъ скорѣй сгорѣло.
— Господи! Въ такое время! Кабы попалось это все околоточному, сгнили бы всѣ на каторгѣ.
А на улицѣ народъ гудитъ все живѣй, все веселѣй.
— Чего они разгудѣлись? И чего только полиція смотритъ?
Сбѣгала Ѳедосья къ сосѣдней швейцарихѣ, принесла такія страсти, что Герасимъ Иванычъ даже прикрикнулъ: — Плети, да знай мѣру!
А она все плела да плела. Будто судъ сожгли и участки всѣ пожгли и царевъ тронъ керосиномъ полили, паклей об
мотали и какъ синь порохъ сожгли. Царь-то если пріѣдетъ, увидитъ, что сѣсть не на чемъ, ну и повернетъ оглобли.
Герасимъ Иванычъ всю ночь притворялся, что спитъ, чтобы жену не пугать. А на улицѣ все народъ гудѣлъ и зарево въ окошкѣ было видно.
А утромъ рано принесла Ѳедосья, листокъ «Извѣстія временнаго правительства». Почитали. Ахнули.
Герасимъ Иванычъ, какъ мужчина, сразу догадался, что листокъ подметный.
Опросили Ѳедосью.
-— Нѣтъ, — говоритъ, — всѣмъ на улицѣ такіе раздаютъ и всѣ читаютъ. Скопомъ соберутся и читаютъ. —. А городовые, что же смотрятъ?
— А городовыхъ всѣхъ подъ замокъ заперли.
— Та-акъ! (Ты бы съ ней, Клавденька, лучше, пока что, не разговаривала).
А къ окошку лучше и не подходить. Такое дѣлается, такое невиданное, неслыханное, что прямо жуть беретъ. Идетъ солдатъ, а на немъ красный бантъ у плеча. И маль
чишки всѣ красными тряпками утыкались. А вонъ мужчина какой-то идетъ и красный флагъ держитъ. А за нимъ толпа. И все такіе веселые. А вонъ и еще солдаты теперь ужъ много, красные флаги несутъ, а публика имъ «ура-а!»
Герасимъ Иванычъ, какъ мужчина, сразу догадался.
— Знаешь, — говоритъ, — это по-моему, пожалуй, дѣйствительно, что-то начинается. Пожалуй, мы напрасно студентовы-то прокламаціи жгли. Не было бы худа.
А днемъ пришли въ квартиру какіе-то солдаты тоже всѣ съ красными лентами, съ тесемками, человѣкъ десять. Обыскъ. А съ ними кто-то въ родѣ старшаго съ нашивками.
— Оружія не имѣете?
— Нѣтъ, нѣтъ, Господь съ вами, — лепечетъ Клавдія Петровна. — Да мы и стрѣлять не умѣемъ.
Герасимъ Иванычъ, какъ мужчина, отвѣчаетъ толковѣе. — Помилуйте! у насъ еще на-дняхъ господинъ околоточный былъ и не нашелъ ничего предосудительнаго.
— Околоточный? Зачѣмъ былъ? — спросилъ старшой. — А у насъ тутъ студентъ живетъ и прокламаціи...
—- Ага! Товарищъ живетъ. Пойдемъ товарищи, — обернулся онъ къ солдатамъ, — здѣсь искать нечего, здѣсь товарищъ живетъ.
— Да-да, товарищъ, товарищъ! — всколыхнулся Герасимъ Иванычъ. — Именно товарищъ. Онъ мнѣ даже род
ственникъ, довольно близкій. Горячая голова! Только и рѣчи, что про эти, про муницишля ... извините, я отъ волненія не могу выговорить.
— Ужъ такой малый, ужъ гакой малый, — запѣла ободренная Клавдія Петровна. — И встанетъ и ляжетъ, все съ прокламаціями, прямо какъ сынъ родной.
— Да-да ... — суетился Герасимъ Иванычъ. — Мы бы вамъ показали, да жалко, кухарка по ошибкѣ сожгла. Молчи, Ѳедосья, когда господа говорятъ.
Къ вечеру пришелъ и студентъ. Красный руками машетъ, словно пьяный.
:— Свобо-ода! Да здравствуетъ республика!
Тише ты, Господи, еще кто-нибудь услышитъ! — Некому теперь слышать! Ура-а !
— Простите, голубчикъ, — пригорюнилась Клавдія Петровна. — Ужъ не посѣтуйте, я ваши прокламаціи-то сдуру
въ печкѣ пожгла. Очень тамъ у васъ страшная была, видно про царскій дворъ, чтобъ палить и бомбы метать.
Рис. Миссъ.

ВСЕ ПЕРЕПУТАЛОСЬ.

—- Ваше сіятельство ! Въ Царское Село брать билеты или въ Красное?
— Чортъ его разберетъ, если теперь и Царское стало Краснымъ.
— Какая? Что? Ничего не понимаю.
— А такая бумажка маленькая, секретная: «Полба два ру, да подмет. два ру.».
— А! Такъ это отъ сапожника счетъ за починку полботинокъ, да за подметки. Ну, а теперь поцѣлуемся. Ура-а! Да здравствуетъ свобода.
— Да тише вы! Ей-Богу кто-нибудь ... — Некому! Некому! Всѣ заодно. Ура-а!
— Неужто, правда? — задумался Герасимъ Иванычъ, и вдругъ вскочилъ на подоконникъ и, распахнувъ форточку заоралъ во все горло:
— А коли такъ ... коли такъ ... околоточный дураакъ! Смологонный дура-акъ!
Со прахомъ и радостью.
— Околоточный дура-акъ!
—• Щеку застудишь! — кудахтала Клавдія Петровна.
Герасимъ Иванычъ слѣзъ съ подоконника, немножко сконфуженный, дрожащими руками поправилъ съѣхавшую на распухшей щекѣ повязку, подбоченился и сказалъ медленно и внятно:
—- Захотѣлъ и кричалъ. Вотъ я каковъ! Я! Свободный гражданинъ Герасимъ Иванычъ Щуркинъ.
Подумалъ и прибавилъ:
— Да. Теперь я вѣрю. Ужъ коли я это могъ свершить—- значитъ правда. Теффи.

НѢТЪ ХУДА БЕЗЪ ДОБРА.

— Красной матеріи нигдѣ нѣтъ. — Почему?
- А на флаги все расхватали.
— Зато красныхъ чернилъ сколько угодно. — Почему?
— Цензоровъ нѣтъ.
Волкъ.

КЪ АPМІИ.

Гордясь своей судьбой — быть жертвой искупленья, Вы, смѣлые, ушли въ осенніе луга,
И въ подвигѣ святомъ исполнены смиренья, Какъ помощи, въ борьбѣ просили единенья У тѣхъ, кому была отчизна дорога. ..
Грядущихъ дней весны вы свѣтлые предтечи. Ужъ слышно, какъ шумятъ свободные ручьи, И въ храмахъ теплятся, неугасая, свѣчи,
За вѣрныхъ сыновей, отдавшихъ грозной сѣчи И душу, и любовь и помыслы свои ...
Спокойны жъ будьте вы за нѣжныя святыни, Заі семьи, за поля съ посѣвомъ молодымъ — Забытыя досель холопами въ пустынѣ,
Они обласканы и ихъ расцвѣтъ отнынѣ
Мы бережно своей любовью сохранимъ! ..
Сергѣй Михѣевъ.