В киалратиом вестибюле толчея. Кто-то быстро I! зазвоцнгт убождпот ТОН.ЧршЦеП но опешить. ..погодить орать у коменда 11- га л ропу ОКИ.
Товарища!
11е спешите. тому рищи-н!..
Вое поспеете, не толкайся, товарищи! ,1.а типи вы!..
Но (щи спешат. стремятся аск.гокочонноИ, нервной годной, не могут уместиться г. рамки стен, переливаются черед край, иовеще и нескладно бурлит.
здесь было тихо. (’тепенпо шли классные дамы в козловых башмаках, ровными ногами обегали лестницы дочери тех, чье царство повергнуто но прах, изредка проплывали в облаках благоговейного топота расшитые долотом старички с оловянным иаглндом пустых глад.
Л теперь — шум. Под черными сводами гулко, как в бане, отдаются прикасании, грохочут десятки ног сменяющейся охра
ны. По коридорам густыми серыми струями текут натруди, команды, пикеты. Обмер
ший матрос в мохнатой шапке волочит на веревку как маленькую собачку, пулемет. От духоты, от горячего вара, человеческих тел дач с тлись ддсктрические лампочки под сводчатым потолком.
Несут патроны и гранаты. — Товарищи! К Зимнему!
— И атаку на корниловскую власть! — Керенского да-айте!
Несут хлеб. Тюки с литературой. Несут котелки с горячими щами. II чье-то тело в грядной гимнастерке, раненое или мертвое, мягко и странно поникшей на трех парах рук.
*
Тесно. I! двухсветном актовом зале сгрудилось более тысячи человек. У степы, меж колонн, нажата маленькая трибуна. Па три
буне каждые пять минут новый оратор вздымает к небу кулаки. Глаза! Зубы! Жесты! Проклятия!
Одному оратору мало и трибуны. Взобрался на случайный утлый письменный столик и возвышается над толпой—короткий, грузный, седеющий низкой рыжеватой головой, с голубоватыми злыми гла
зами. Нервно мнет кушак, пока толпа стихнет.
— Знаете вы меня, товарищи? — Прапорщик Крыленко! — Знаем!
— А знаете, товарищи, что нужно сейчас делать? Куда нтти? — Знаем.
*
Заложив палец между пуговицами теплого пушистого серого пальто, крепко
зажав зубами папиросу, прислонился молодой человек в котелке.
Видимо, растери.гея в шумных хоромах. Запрокинув голову, вглядывается в сутолоку переворота, в хаос творчества. Заде
вает взглядом и нерешительно окликает по-французски. Он просит указать справочное бюро.
- Вы-француз?
Он---американец. Анархист. Приехал в Россию смотреть революцию.
—- Правится?
О, да. нравится. За ши года русские сделали больше, чем французы и многие другие
за много лет. Они пойдут далеко. Только он не знал, что русские так будут драться между собою. Ведь у русских—Толстой, и они не противятся злу... Очень непонятно. Такой всегда неожиданный русский народ.
Иностранец идет искать справочное бюро. Он и в аду будет искать справочное бюро.
Па лестнице, заслышав незнакомый говор, оборачивается рослый бородач-солдат с ведром щеп в руках. Руки засучены—крупные руки с темными тугими жилами, выпач
канные в горячей гуще,—счастливые руки раба, сегодня сразившие господина.
А у американского анархиста пальто модное, мягкое, толстое, тихое, ласковое.
*
„Детский иод‘езд“ Зимнего дворца выходит на Неву. Над входом—фонарь. Желтый свет вяло плещется в мерзлой луже,
на скользких перилах набережной, на черной глади реки.
У освещенного круга перед нод ездом со едав.нч....... гулом дожидаются автомо
били. Вчера и еще сегодня утром длинный и шумным хвост моторов шевелился на на
бережной. Теперь их мало. Перестали ездить в Зимний.
Сзади—Нева и цепь юнкеров.
Впереди - низкие, неумелые баррикады из дров. В щелях между грудами поленьев -женщины-ударницы е винтовками в ру
ках. Оробелые, маленькие, коротконогие. Четыре пулемета. Неизвестно кем оста* пленная киша с кирпичами. А дальше—
мрак, частые выстрелы, сердитые, яркие ракеты в ночном небе. То ли большевики в Смольном пускают, то ли матросы за 11иколаевским мостом.
В три часа Смольный предложил временному правительству сдать оружие, В четыре — юнкера и женщины-добровольцы обещали министрам, что защитят их до последней капли крови. В шесть—из Петро
павловки опять предложили сдаться. Кто-то властно и грубо выключил телефоны, дворец очутился одиноким, обреченным островом среди Петербурга.
В слабо освещенной приемной — напряженно спокойно, и уже нет суеты. Два молодых солдата в бессонной усталости опу стились на подоконник, о чем-то думают.
Из створчатой двери большого кабинета кучкой вышли министры. Они почти.все, здесь, временное правительство последне
го состава. Недостает троих. Верховский странно исчез. Прокопович безнадежно застрял в Мариинском дворце. А Керенский?
В Гатчине или Пулкове, или еще гденибудь, где остались верные войска-вре
менного правительства, временного совета временной республики.
Только что окончилось совещание. Переговорено обо всем. Не осталось ничего. Надо только ждать. Сыграно. Больше не добавишь. Того или иного, все равно— ждать.
Александр Коновалов заменяет министрапредседателя. Пиджак у него помят. Один рукав запачкан мелом. Он смотрит в тем
ное окно, потом снимает пенено, устало щурится на окружающих умным бабьим лицом.
Терещенко медленно водит рукой по твердому, тщательно выбритому подбородку. Малянтович улыбается. Вслушиваются в темноту.
11а площади сразу и громко, в дрожь вгоняя, загрохотали пулеметы. Может быть, Керенский подошел с казачьими, сотнями? Или уже рвутся большевики?
Михаил Кольцов.
Из воспоминаний Влад. Бонч-Бруевича.
— Десять ли?
— Да, несомненно, десять, — один баррикадный и девять юбилейных.
—А с ним, с Владимиром Ильичом, и имеете с ним, и при нем, неужели меньше? Может быть, только семь...
— Пет, нет, м без пего, но с ним все десять... Последние три—в наших сердцах, в кипящем мозгу, в пламенеющих чу вствах, в -движении тысяч и миллионов, в сознании всех вас.
Мы V ним еще с того Октября, когда вон там. в близком отделении волнующихся сотен представителей боевого пролетариата Петрограда, собравшихся на свой Всерос
сийский С‘езд Советов, вон там, в комнате Смольного, в парике, с подвязанной щекой, ходит оп,’заложивши большие пальцы в жи
летку, ходит конспиративно, на цыпочках, говорит монотонно, спокойно, но волнуясь внутренне, что так видно, когда всмотришь
ся, но его нервным поворотам, взглядам и поглаживаниям себя по голове, — ходит и думает свою огненную думу о восстании пролетариата.
... Вон прошмыгнул Дав, пристально вглядываясь своими мышиными глазками в таин
ственного незнакомца с подвязанной щекой. Остановился. Прошел еще раз.
— Узнал!..
— Предаст?..
— Пет... Не посмеет...
— А, все-таки надо взять иод присмотр...
В соседние комнаты я ввел группы хороню вооруженных рабочих.
— Будьте здесь наготове.
Мигом осмотрели револьверы, ручные гранаты, бомбы; притихли. Сидят в раз
думий. Это — настоящая революционная гвардия. Па них можно положиться...
— Скоро ли? Что ото? Что там Подвойский? Антонов? Где он? Послать его в Петропавловскую крепость и дать приказ: Погибнет Подвойский и те, кто с ним,— он должен вступить в должность главно
командующего и сейчас же брать приступом дворец, бомбардировать город.
— Окружение, переброски, цепи, развертывание... Какая чушь! Что ато, война с достойным противником?.. Смешно... Бы
стрей!.. В атаку! Хороший отряд матросов, и все там... Какие там силы? Пустяки. Скорей надо проникать во дворец...
Парик, который носил В. II. Ленин осенью 1917 г ,
когда он скрывался в Ленинграде.
Товарища!
11е спешите. тому рищи-н!..
Вое поспеете, не толкайся, товарищи! ,1.а типи вы!..
Но (щи спешат. стремятся аск.гокочонноИ, нервной годной, не могут уместиться г. рамки стен, переливаются черед край, иовеще и нескладно бурлит.
здесь было тихо. (’тепенпо шли классные дамы в козловых башмаках, ровными ногами обегали лестницы дочери тех, чье царство повергнуто но прах, изредка проплывали в облаках благоговейного топота расшитые долотом старички с оловянным иаглндом пустых глад.
Л теперь — шум. Под черными сводами гулко, как в бане, отдаются прикасании, грохочут десятки ног сменяющейся охра
ны. По коридорам густыми серыми струями текут натруди, команды, пикеты. Обмер
ший матрос в мохнатой шапке волочит на веревку как маленькую собачку, пулемет. От духоты, от горячего вара, человеческих тел дач с тлись ддсктрические лампочки под сводчатым потолком.
Несут патроны и гранаты. — Товарищи! К Зимнему!
— И атаку на корниловскую власть! — Керенского да-айте!
Несут хлеб. Тюки с литературой. Несут котелки с горячими щами. II чье-то тело в грядной гимнастерке, раненое или мертвое, мягко и странно поникшей на трех парах рук.
*
Тесно. I! двухсветном актовом зале сгрудилось более тысячи человек. У степы, меж колонн, нажата маленькая трибуна. Па три
буне каждые пять минут новый оратор вздымает к небу кулаки. Глаза! Зубы! Жесты! Проклятия!
Одному оратору мало и трибуны. Взобрался на случайный утлый письменный столик и возвышается над толпой—короткий, грузный, седеющий низкой рыжеватой головой, с голубоватыми злыми гла
зами. Нервно мнет кушак, пока толпа стихнет.
— Знаете вы меня, товарищи? — Прапорщик Крыленко! — Знаем!
— А знаете, товарищи, что нужно сейчас делать? Куда нтти? — Знаем.
*
Заложив палец между пуговицами теплого пушистого серого пальто, крепко
зажав зубами папиросу, прислонился молодой человек в котелке.
Видимо, растери.гея в шумных хоромах. Запрокинув голову, вглядывается в сутолоку переворота, в хаос творчества. Заде
вает взглядом и нерешительно окликает по-французски. Он просит указать справочное бюро.
- Вы-француз?
Он---американец. Анархист. Приехал в Россию смотреть революцию.
—- Правится?
О, да. нравится. За ши года русские сделали больше, чем французы и многие другие
за много лет. Они пойдут далеко. Только он не знал, что русские так будут драться между собою. Ведь у русских—Толстой, и они не противятся злу... Очень непонятно. Такой всегда неожиданный русский народ.
Иностранец идет искать справочное бюро. Он и в аду будет искать справочное бюро.
Па лестнице, заслышав незнакомый говор, оборачивается рослый бородач-солдат с ведром щеп в руках. Руки засучены—крупные руки с темными тугими жилами, выпач
канные в горячей гуще,—счастливые руки раба, сегодня сразившие господина.
А у американского анархиста пальто модное, мягкое, толстое, тихое, ласковое.
*
„Детский иод‘езд“ Зимнего дворца выходит на Неву. Над входом—фонарь. Желтый свет вяло плещется в мерзлой луже,
на скользких перилах набережной, на черной глади реки.
У освещенного круга перед нод ездом со едав.нч....... гулом дожидаются автомо
били. Вчера и еще сегодня утром длинный и шумным хвост моторов шевелился на на
бережной. Теперь их мало. Перестали ездить в Зимний.
Сзади—Нева и цепь юнкеров.
Впереди - низкие, неумелые баррикады из дров. В щелях между грудами поленьев -женщины-ударницы е винтовками в ру
ках. Оробелые, маленькие, коротконогие. Четыре пулемета. Неизвестно кем оста* пленная киша с кирпичами. А дальше—
мрак, частые выстрелы, сердитые, яркие ракеты в ночном небе. То ли большевики в Смольном пускают, то ли матросы за 11иколаевским мостом.
В три часа Смольный предложил временному правительству сдать оружие, В четыре — юнкера и женщины-добровольцы обещали министрам, что защитят их до последней капли крови. В шесть—из Петро
павловки опять предложили сдаться. Кто-то властно и грубо выключил телефоны, дворец очутился одиноким, обреченным островом среди Петербурга.
В слабо освещенной приемной — напряженно спокойно, и уже нет суеты. Два молодых солдата в бессонной усталости опу стились на подоконник, о чем-то думают.
Из створчатой двери большого кабинета кучкой вышли министры. Они почти.все, здесь, временное правительство последне
го состава. Недостает троих. Верховский странно исчез. Прокопович безнадежно застрял в Мариинском дворце. А Керенский?
В Гатчине или Пулкове, или еще гденибудь, где остались верные войска-вре
менного правительства, временного совета временной республики.
Только что окончилось совещание. Переговорено обо всем. Не осталось ничего. Надо только ждать. Сыграно. Больше не добавишь. Того или иного, все равно— ждать.
Александр Коновалов заменяет министрапредседателя. Пиджак у него помят. Один рукав запачкан мелом. Он смотрит в тем
ное окно, потом снимает пенено, устало щурится на окружающих умным бабьим лицом.
Терещенко медленно водит рукой по твердому, тщательно выбритому подбородку. Малянтович улыбается. Вслушиваются в темноту.
11а площади сразу и громко, в дрожь вгоняя, загрохотали пулеметы. Может быть, Керенский подошел с казачьими, сотнями? Или уже рвутся большевики?
Михаил Кольцов.
ДЕСЯТЬ ОКТЯБРЕЙ
Из воспоминаний Влад. Бонч-Бруевича.
— Десять ли?
— Да, несомненно, десять, — один баррикадный и девять юбилейных.
—А с ним, с Владимиром Ильичом, и имеете с ним, и при нем, неужели меньше? Может быть, только семь...
— Пет, нет, м без пего, но с ним все десять... Последние три—в наших сердцах, в кипящем мозгу, в пламенеющих чу вствах, в -движении тысяч и миллионов, в сознании всех вас.
Мы V ним еще с того Октября, когда вон там. в близком отделении волнующихся сотен представителей боевого пролетариата Петрограда, собравшихся на свой Всерос
сийский С‘езд Советов, вон там, в комнате Смольного, в парике, с подвязанной щекой, ходит оп,’заложивши большие пальцы в жи
летку, ходит конспиративно, на цыпочках, говорит монотонно, спокойно, но волнуясь внутренне, что так видно, когда всмотришь
ся, но его нервным поворотам, взглядам и поглаживаниям себя по голове, — ходит и думает свою огненную думу о восстании пролетариата.
... Вон прошмыгнул Дав, пристально вглядываясь своими мышиными глазками в таин
ственного незнакомца с подвязанной щекой. Остановился. Прошел еще раз.
— Узнал!..
— Предаст?..
— Пет... Не посмеет...
— А, все-таки надо взять иод присмотр...
В соседние комнаты я ввел группы хороню вооруженных рабочих.
— Будьте здесь наготове.
Мигом осмотрели револьверы, ручные гранаты, бомбы; притихли. Сидят в раз
думий. Это — настоящая революционная гвардия. Па них можно положиться...
— Скоро ли? Что ото? Что там Подвойский? Антонов? Где он? Послать его в Петропавловскую крепость и дать приказ: Погибнет Подвойский и те, кто с ним,— он должен вступить в должность главно
командующего и сейчас же брать приступом дворец, бомбардировать город.
— Окружение, переброски, цепи, развертывание... Какая чушь! Что ато, война с достойным противником?.. Смешно... Бы
стрей!.. В атаку! Хороший отряд матросов, и все там... Какие там силы? Пустяки. Скорей надо проникать во дворец...
Парик, который носил В. II. Ленин осенью 1917 г ,
когда он скрывался в Ленинграде.