ЛЕНИН В ОКТЯБРЬСКИЕ ДНИ. Выступление В. И. Ленина в Петербурге (в 1917 гожу). Архив Ленинградского Музея Революции.
Фот. Я. В. Штейнберга.
Вот оно... Бегут... Донесение... Дворец взят. Временное правительство арестовано. — Ура!..—Туда, к массам... Платка уже нет на щеке. Мы двинулись.
— Снимите парик,—шепнул я ему.
Он нагнулся и свял... И вот он тот же, наш привычный,, наш, любимый Владимир Ильич, с Чуть окороченной эспаньолкой.
г- Давайте спрячу, — предложил я ему, видя, что Владимир Ильич держит парик в руках.—А то еще потеряете...
И он отдал его мне.
— Еще может пригодиться. Почем знать? — Ну, положим, — хитро подмигнул оп мне,—мы власть берем всерьез и надолго.
И мы в зале. Спешно идем туда, к эстраде. Там уже Сталин, Свердлов, еще и еще, все свои, все близкие, десятилетиями сжившиеся, сработавшиеся товарищи.
И вот Владимир Ильич встал, приблизился к краю эстрады, — все замерло, замлело...
— Ленин!..—пронеслось полушоиотом по толпе.
—Владимир Ильич!..
Кто-то крикнул громко-громко: „Ураа-а-а!“ Застонало, задребезжало, и закру
жилось, и полилось, сливаясь с несмолкаемой бурей неслыханных аплодисментов.
Он, заложив руки в карманы, приподнял немного опущенную было голову и пристально вгляделся в биткам набитый ликовавший зал. Взглянул, точно что-то подсчитывал, взвешивал. Победим ли три
дцать пять тысяч помещиков и чахлую русскую буржуазию вот с этими, готовыми положить жизнь свою за дело рабочего класса...
— Победим! — уверенно решил он, этот маг и волшебник массовой психологии, массового учета и вывода.
И он уже недоволен. Зря теряют время. Машет руками, отступает от края эстрады, высказывает нетерпение...
— Проголосовали Всероссийскую революцию, всеобщее восстание пролетариата, заявили свою солидарность с Ц. К. партии,—ну и хорошо, пора заняться делом...
Энергично, нетерпеливо машет рукой, даже крикнул: „Довольно! , оглянулся на
президиум —. „что это, мол, у вас какой беспорядок ... — и разой заговорил. Все стихло. А он доводит до сведения С‘езда, что, по решению партии и несомненной воли пролетариата, Зимний Дворец взят славными войсками пролетариата, Времен
ное правительство свергнуто, арестовано и отправлено в Петропавловку.
— Хорошо? Довольны?—вопрошают его устремленные взоры.
„Ура ! бесконечное, резкое, лучше всякого голосования подтверждает твердую
волю пролетариата.
Вот он, первый Октябрь. Вот то, о чем мы вспоминаем прежде всего, когда мыс
лями своими уносимся туда, в даль наших революционных годов.
Вот мы и в Москве... в Кремле... Промелькнули восстания в Ярославле, Колчак, Мамонтов, и покушение на Владимира Ильича,—и все затихли. Оправились бы
стро, и грянули в ответ таким красным террором, который надолго отбил охоту у
остатков разбитой буржуазии взывать к контр-революции.
В дыму и пламени встречали мы первую годовщину Октября. Владимир Ильич к тому времени уже оправился от ранения. Он радовался этой годовщине, как невиданному празднику.
Совнарком подчистился, приоделся. Владимир Ильич с утра был у себя в каби
нете и радостно встречал всех, горячо пожимая руки и поздравляя всех с нашим праздником. Радость озаряла его еще блед
ное, еще посящее следы тяжелой болезни, лицо...
Он был очопь оживлен, словоохотлив и со всеми делился своими настроениями, своими переживаниями.
— Смотрите,—говорил он,—вот уже год диктатуры пролетариата! Это очень много... Парижская Коммуна насчитывала только 42 дня. И, несмотря на это, ее опыт дал многое, очень многое миру. И мы должны изучать его с особой тщательностью. Наш опыт, действительных наследников Париж
ской Коммуны, — куда больше. У нас не один город, а вся страна.
Водь мы — одна шестая часть света... Паш опыт глубже, всесторонней, удачпей,
в нашу борьбу вовлечены огромные массы рабочих всей страны, и крестьянство все более и более примыкает к нам... Мы долж
ны углубить нашу борьбу.... Еще более энергично бороться с помещиком и бур
жуазией, и тогда крестьянин поверит, что дворянские земли он получил взаправду, что наша революция всамделишная, он поверит борьбе пролетариата,и сам присоединится к всеобщей нашей борьбе...
И когда вслед за этим годом приток другой и третий, и четвертый, когда праздник Октябрьской революции сделался, действи
тельно, всенародным праздником нашей страны, все сознавали:—Да, судьбы революции в твердых руках!
Вот плоть ее—эти миллионы людей, выступающих, как по мановению жезла волшебника, везде и всюду огромными миллионными рядами организованного пролета
риата и крестьянства. Вот коллективный разум ее—Центральный Комитет Всероссийской Коммунистической партии больше
виков, и свет со разума—первейший вождь революции Владимир Ильич Ленин.
Этого никто не мог себе представить, к сожалению, никто об этом не думал. Все знали, что вот наступит радостное утро, и когда Красная площадь наполнится до отказа, до краев народом, вот выйдет он, и с ним и от него начнется торжество. Грянут оркестры, играя встречу, зальются серебристым чистым персливпым голосом красавцы-горнисты войск ВЧК, вырвутся клики из сотен тысяч грудей, раз
дадутся всепотрясающие аплодисменты бесконечного числа рук, трепыхающих, как голуби крыльями, в прозрачном воз
духе золотой свежей осени, заколыхаются знамена и штандарты, и он, вознесенный и возвеличенный, произнесет свое вещео слово, которое ударит но сердцам боевого пролетариата, как по струнам небывалого, мощного, сладкозвучного инструмента.
И радостны и живы все этими часами торжества великих Октябрьских дней.
Влад. Бонч-Бруевич.
Фот. Я. В. Штейнберга.
Вот оно... Бегут... Донесение... Дворец взят. Временное правительство арестовано. — Ура!..—Туда, к массам... Платка уже нет на щеке. Мы двинулись.
— Снимите парик,—шепнул я ему.
Он нагнулся и свял... И вот он тот же, наш привычный,, наш, любимый Владимир Ильич, с Чуть окороченной эспаньолкой.
г- Давайте спрячу, — предложил я ему, видя, что Владимир Ильич держит парик в руках.—А то еще потеряете...
И он отдал его мне.
— Еще может пригодиться. Почем знать? — Ну, положим, — хитро подмигнул оп мне,—мы власть берем всерьез и надолго.
И мы в зале. Спешно идем туда, к эстраде. Там уже Сталин, Свердлов, еще и еще, все свои, все близкие, десятилетиями сжившиеся, сработавшиеся товарищи.
И вот Владимир Ильич встал, приблизился к краю эстрады, — все замерло, замлело...
— Ленин!..—пронеслось полушоиотом по толпе.
—Владимир Ильич!..
Кто-то крикнул громко-громко: „Ураа-а-а!“ Застонало, задребезжало, и закру
жилось, и полилось, сливаясь с несмолкаемой бурей неслыханных аплодисментов.
Он, заложив руки в карманы, приподнял немного опущенную было голову и пристально вгляделся в биткам набитый ликовавший зал. Взглянул, точно что-то подсчитывал, взвешивал. Победим ли три
дцать пять тысяч помещиков и чахлую русскую буржуазию вот с этими, готовыми положить жизнь свою за дело рабочего класса...
— Победим! — уверенно решил он, этот маг и волшебник массовой психологии, массового учета и вывода.
И он уже недоволен. Зря теряют время. Машет руками, отступает от края эстрады, высказывает нетерпение...
— Проголосовали Всероссийскую революцию, всеобщее восстание пролетариата, заявили свою солидарность с Ц. К. партии,—ну и хорошо, пора заняться делом...
Энергично, нетерпеливо машет рукой, даже крикнул: „Довольно! , оглянулся на
президиум —. „что это, мол, у вас какой беспорядок ... — и разой заговорил. Все стихло. А он доводит до сведения С‘езда, что, по решению партии и несомненной воли пролетариата, Зимний Дворец взят славными войсками пролетариата, Времен
ное правительство свергнуто, арестовано и отправлено в Петропавловку.
— Хорошо? Довольны?—вопрошают его устремленные взоры.
„Ура ! бесконечное, резкое, лучше всякого голосования подтверждает твердую
волю пролетариата.
Вот он, первый Октябрь. Вот то, о чем мы вспоминаем прежде всего, когда мыс
лями своими уносимся туда, в даль наших революционных годов.
Вот мы и в Москве... в Кремле... Промелькнули восстания в Ярославле, Колчак, Мамонтов, и покушение на Владимира Ильича,—и все затихли. Оправились бы
стро, и грянули в ответ таким красным террором, который надолго отбил охоту у
остатков разбитой буржуазии взывать к контр-революции.
В дыму и пламени встречали мы первую годовщину Октября. Владимир Ильич к тому времени уже оправился от ранения. Он радовался этой годовщине, как невиданному празднику.
Совнарком подчистился, приоделся. Владимир Ильич с утра был у себя в каби
нете и радостно встречал всех, горячо пожимая руки и поздравляя всех с нашим праздником. Радость озаряла его еще блед
ное, еще посящее следы тяжелой болезни, лицо...
Он был очопь оживлен, словоохотлив и со всеми делился своими настроениями, своими переживаниями.
— Смотрите,—говорил он,—вот уже год диктатуры пролетариата! Это очень много... Парижская Коммуна насчитывала только 42 дня. И, несмотря на это, ее опыт дал многое, очень многое миру. И мы должны изучать его с особой тщательностью. Наш опыт, действительных наследников Париж
ской Коммуны, — куда больше. У нас не один город, а вся страна.
Водь мы — одна шестая часть света... Паш опыт глубже, всесторонней, удачпей,
в нашу борьбу вовлечены огромные массы рабочих всей страны, и крестьянство все более и более примыкает к нам... Мы долж
ны углубить нашу борьбу.... Еще более энергично бороться с помещиком и бур
жуазией, и тогда крестьянин поверит, что дворянские земли он получил взаправду, что наша революция всамделишная, он поверит борьбе пролетариата,и сам присоединится к всеобщей нашей борьбе...
И когда вслед за этим годом приток другой и третий, и четвертый, когда праздник Октябрьской революции сделался, действи
тельно, всенародным праздником нашей страны, все сознавали:—Да, судьбы революции в твердых руках!
Вот плоть ее—эти миллионы людей, выступающих, как по мановению жезла волшебника, везде и всюду огромными миллионными рядами организованного пролета
риата и крестьянства. Вот коллективный разум ее—Центральный Комитет Всероссийской Коммунистической партии больше
виков, и свет со разума—первейший вождь революции Владимир Ильич Ленин.
Этого никто не мог себе представить, к сожалению, никто об этом не думал. Все знали, что вот наступит радостное утро, и когда Красная площадь наполнится до отказа, до краев народом, вот выйдет он, и с ним и от него начнется торжество. Грянут оркестры, играя встречу, зальются серебристым чистым персливпым голосом красавцы-горнисты войск ВЧК, вырвутся клики из сотен тысяч грудей, раз
дадутся всепотрясающие аплодисменты бесконечного числа рук, трепыхающих, как голуби крыльями, в прозрачном воз
духе золотой свежей осени, заколыхаются знамена и штандарты, и он, вознесенный и возвеличенный, произнесет свое вещео слово, которое ударит но сердцам боевого пролетариата, как по струнам небывалого, мощного, сладкозвучного инструмента.
И радостны и живы все этими часами торжества великих Октябрьских дней.
Влад. Бонч-Бруевич.