Театр народного творчества
Как на премьеру Большого театра, спешат люди в стены бывшего Мюзик-холла, где. еще вчера подвиза
лись «40 герлс» и юморист-«разговорник» угощал зевающую публику траченными молью остротами и зачерствевшими фельетонами.
Кажутся помолодевшими и самый зал Мюзик-холла и фойе, на стенах которого музыка красок — пейзажей, натюрмортов, жанровых картин, — творчество участни
ков самодеятельных изокружков. Вы садитесь в кресло и ждете поднятия занавеса. Сегодня на афише новая,
уже четвертая программа театра: «Перековка»—показ искусства трудовых коммун НКВД— Люберецкой им. Ягоды и Болшевской. В ваших руках отлично изданная программа, а на сиденьи своего кресла вы находите шестистраничную, отпечатанную в две краски газету: «Коммунар в театре народного творчества». «Специальный выпуск, посвящен
ный искусству и культуре в труд о в ы х коммунах Н К ВД». Всю первую полосу газеты прорезывают слова:
«ИЗ ВСЕХ ЦЕННЫХ КАПИТАЛОВ, ИМЕЮ ЩИХСЯ В МИРЕ, САМЫМ ЦЕННЫМ И РЕША
ЮЩИМ КАПИТАЛОМ ЯВЛЯЮТСЯ ЛЮДИ». (СТАЛИН.)
46 лет тому назад, увязая в грязи, под серым неприютным небом Сахалина бродил А. П. Чехов. В ответ на лицемерные упреки встревоженного А. Суворина в том, что его поездка на Сахалин — ненужная затея,
Первая программа. Выступление красноармейского хора
отрывающая писателя от более серьезных литературных дел, А. П. Чехов писал: «Нет у меня планов ни гумбольтовских, ни даже ренановских... Быть может я не сумею ничего написать, но все-таки, читая, глядя по сторонам и слушая, я много узнаю и выучу». Вот что «выучил и узнал» А. П. Чехов: «Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассужде
ния, варварски мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников, и все это сваливали на тюремных, красноносых смотрителей. Теперь вся образо
ванная Европа знает, что виноваты не смотрители, а все мы, но нам до этого дела нет, это неинтересно. Прославленные шестидесятые годы не сделали ничего для больных и заключенных, нарушив таким образом самую главную заповедь христианской цивилизации».
Чехов мучительно работал над книгой около трех лет, — страшные картины виденных им человеческих страданий, жестокая бессмысленная тупость тюремной администрации подавляли его. «Сахалин представляет
ся мне целым адом»—признался он. И Чехов написал суровую, беспощадную правдивую книгу, значение ко
торой было гораздо серьезнее его намерений. Неважно, что вскоре после поездки присмиревший и притихший Чехов успокоительно сообщал тому же Суворину (осенью 1891 года): «Буду воевать, главным образом, против пожизненных наказаний, в которых вижу причину всех зол»,— Страницы «Сахалина» взывали к другому выводу. Книга не вызвала почти никакого обще
ственно-политического резонанса, — кому интересно
знать о жизни каких-то воров и бандитов! Чехов уже сам иронически, почти шутливо говорил: «Мой «Сахалин»— труд академический, и я получу за него пре
мию митрополита Макария (так называлась премия, присуждаемая Академией наук—И. PJ. Медицина не может теперь упрекать меня в измене: я отдал должную дань учености и тому, что старые писатели называли «педантством».
В этом «академическом» труде на каждой странице— страшные картины унижения человеческой личности, звериного деспотизма и жестокости, глубокого равнодушия к страданиям тысяч людей, закованных в кандалы, умертвляемых системой карцеров, порками, истязаниями пьяных прохвостов — чиновников, надзирателей, глумления благотворителей над людьми, поднявшими руку на «священную» частную собственность, до
веденных до отчаяния и преступления капиталистиче
ской системой, которая сама основана на целой системе преступлений, в которой преступник является неизбежным элементом.
«Приходит на ум слово «парий», означающее в обиходе состояние человека, ниже которого уже нельзя упасть».
4 3
И вслед за Мадзини он требует:
«Вы хотите создать народное искусство? Начните с создания народа, — народа с достаточно свободным умом, чтобы им наслаждаться, народа, который имел бы досуг, который не был бы за
давлен нуждой, неправильным трудом, народа, не одурманенного всяческими суевериями... народа— владыки своей судьбы и победителя в борьбе, разыгрывающейся в настоящее времА. (Р о м э н Р о л л а н. Собрание сочинений. Том XII, стр. 101.)
Наш советский народ впервые в истории стал «владыкой своей судьбы и побе
дителем в борьбе». Потому именно ему, и только ему оказалось под силу повести успешную борьбу за подлинную народ
ность культуры, литературы и искусства и создать тот театр, о котором идет речь.
Как на премьеру Большого театра, спешат люди в стены бывшего Мюзик-холла, где. еще вчера подвиза
лись «40 герлс» и юморист-«разговорник» угощал зевающую публику траченными молью остротами и зачерствевшими фельетонами.
Кажутся помолодевшими и самый зал Мюзик-холла и фойе, на стенах которого музыка красок — пейзажей, натюрмортов, жанровых картин, — творчество участни
ков самодеятельных изокружков. Вы садитесь в кресло и ждете поднятия занавеса. Сегодня на афише новая,
уже четвертая программа театра: «Перековка»—показ искусства трудовых коммун НКВД— Люберецкой им. Ягоды и Болшевской. В ваших руках отлично изданная программа, а на сиденьи своего кресла вы находите шестистраничную, отпечатанную в две краски газету: «Коммунар в театре народного творчества». «Специальный выпуск, посвящен
ный искусству и культуре в труд о в ы х коммунах Н К ВД». Всю первую полосу газеты прорезывают слова:
«ИЗ ВСЕХ ЦЕННЫХ КАПИТАЛОВ, ИМЕЮ ЩИХСЯ В МИРЕ, САМЫМ ЦЕННЫМ И РЕША
ЮЩИМ КАПИТАЛОМ ЯВЛЯЮТСЯ ЛЮДИ». (СТАЛИН.)
46 лет тому назад, увязая в грязи, под серым неприютным небом Сахалина бродил А. П. Чехов. В ответ на лицемерные упреки встревоженного А. Суворина в том, что его поездка на Сахалин — ненужная затея,
Первая программа. Выступление красноармейского хора
отрывающая писателя от более серьезных литературных дел, А. П. Чехов писал: «Нет у меня планов ни гумбольтовских, ни даже ренановских... Быть может я не сумею ничего написать, но все-таки, читая, глядя по сторонам и слушая, я много узнаю и выучу». Вот что «выучил и узнал» А. П. Чехов: «Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассужде
ния, варварски мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников, и все это сваливали на тюремных, красноносых смотрителей. Теперь вся образо
ванная Европа знает, что виноваты не смотрители, а все мы, но нам до этого дела нет, это неинтересно. Прославленные шестидесятые годы не сделали ничего для больных и заключенных, нарушив таким образом самую главную заповедь христианской цивилизации».
Чехов мучительно работал над книгой около трех лет, — страшные картины виденных им человеческих страданий, жестокая бессмысленная тупость тюремной администрации подавляли его. «Сахалин представляет
ся мне целым адом»—признался он. И Чехов написал суровую, беспощадную правдивую книгу, значение ко
торой было гораздо серьезнее его намерений. Неважно, что вскоре после поездки присмиревший и притихший Чехов успокоительно сообщал тому же Суворину (осенью 1891 года): «Буду воевать, главным образом, против пожизненных наказаний, в которых вижу причину всех зол»,— Страницы «Сахалина» взывали к другому выводу. Книга не вызвала почти никакого обще
ственно-политического резонанса, — кому интересно
знать о жизни каких-то воров и бандитов! Чехов уже сам иронически, почти шутливо говорил: «Мой «Сахалин»— труд академический, и я получу за него пре
мию митрополита Макария (так называлась премия, присуждаемая Академией наук—И. PJ. Медицина не может теперь упрекать меня в измене: я отдал должную дань учености и тому, что старые писатели называли «педантством».
В этом «академическом» труде на каждой странице— страшные картины унижения человеческой личности, звериного деспотизма и жестокости, глубокого равнодушия к страданиям тысяч людей, закованных в кандалы, умертвляемых системой карцеров, порками, истязаниями пьяных прохвостов — чиновников, надзирателей, глумления благотворителей над людьми, поднявшими руку на «священную» частную собственность, до
веденных до отчаяния и преступления капиталистиче
ской системой, которая сама основана на целой системе преступлений, в которой преступник является неизбежным элементом.
«Приходит на ум слово «парий», означающее в обиходе состояние человека, ниже которого уже нельзя упасть».
4 3
И вслед за Мадзини он требует:
«Вы хотите создать народное искусство? Начните с создания народа, — народа с достаточно свободным умом, чтобы им наслаждаться, народа, который имел бы досуг, который не был бы за
давлен нуждой, неправильным трудом, народа, не одурманенного всяческими суевериями... народа— владыки своей судьбы и победителя в борьбе, разыгрывающейся в настоящее времА. (Р о м э н Р о л л а н. Собрание сочинений. Том XII, стр. 101.)
Наш советский народ впервые в истории стал «владыкой своей судьбы и побе
дителем в борьбе». Потому именно ему, и только ему оказалось под силу повести успешную борьбу за подлинную народ
ность культуры, литературы и искусства и создать тот театр, о котором идет речь.