В этот год уходили люди. Не по-одиночке, скучая, уходили они из жизни,— а человеческой массой, собранной в полки и дивизии, и гренадерский корпус, заткнувший собою прорыв, тысячеголово полег во славу штабных диспозиций.
В Замирье и Погорельцах, могнльно расшитых бомбардировкой, я видел великую чешую солдатских носилок, устлав
ших собою землю и ожидавших погрузки в санитарные и просто товарные поезда. На носилках лежали остатки гренадерского корпуса, отравленного газами. Тогда, после страшных потерь, заработала снова штабная машина, и те же
высокие диспозиции предписали новую группировку войск. Так становилась 2-я армия на место 4-й.
На станции Парфианово, где в ржаном и унылом поле возник , фанерный земсоюзский городок, меня позвали в фанер
ный домик и предложили отправиться в город Несвиж для связи. Из города Не
свижа уходил штаб 4-й, и штаб 2-й, тоесть нашей, становился на смену. И вот, защитный, чудовищный «Каделляк» стал сверлить угрюмые пространства Полесья. На перепутьи — Минск, город штабов, офицеров-венериков, полногрудых евреек и англизированных земсоюзников,—ночь, уносимая ревом машины,—и утром беленький и осенний, фруктовый, магнатский Несвиж.
Здесь все было чудесно провинциально; штабные гуляли, как чины гарнизона упраздняемой крепости, цвели сады, и в огромных неопрятных казармах, ставших первым моим прибежищем, солдаты с треском и грохотом отдирали доски и вы
ламывали котлы. 4-я уходила, и нужно было сделать так, чтобы ничего не досталось 2-й. Вдвоем со спутником отправи
лись мы протестовать. Мы долго ходили по затоптанным коридорам казармы и разыскали, наконец, человека в щегольских сапогах. Я спросил:
— От кого зависит прекратить безобразие санитаров? Они выламывают котлы.
У человека была синяя бритая губа и очень неправильный рот; коричневый фрэнч сидел на нем ловко. Он выслушал нас и по-военному коротко обещал прекратить безобразие. Мне досталась на жительство дежурная комнатушка в казар
ме, со сводчатым потолком и с ведром—• на окне—лиловых и дымчато-белых астр из садов Радзивилла. Из окна казарменной этой дежурки увидел я весь белень
кий и веселый городишко, заваленный фруктами и цветами и залитый доверху дизентериками.
И из этого же окна увидел я еще и такое. Во дворе, внизу, построились шеренгой солдаты; это были унылые и невеселые люди, те самые санитары, что во славу своей 4-й раздирали казармы и выла
мывали котлы, чтобы ничего не досталось нам. Они выстроились шеренгой, и сей
час же из дома очень быстро и лихо вышел человек с синей губой и в корич
невом френче, обещавший прекратить безобразие. Он подошел к санитарам, сказал на ходу: «Я покажу вам, мерзав
цы, как выламывать котлы», и он ткнул в лицо первого, затем второго и третьего, обходя фронт, все это очень быстро и на ходу. Он прошел по всему ряду и так же деловито ушел. Люди разломили фронт, и я увидел их искаженные лица. Все это было столь быстро и потрясающе, что я но успел даже понять всего до конца.
Mi,ij встретили затем в коридоре этого человека, и он сказал нам: «Я приказал, чтобы ничего не смели выламывать». Мне казалось, что он очень доволен своею решительностью и сноровкой, хотя он бил вполне беззащитных людей, по-своему,
Очерк Вл. Г. Лидина.
по-мужицки понимавших, как нужно оберегать добро.
Я жил в пустой казарме очень плохо, п по ночам на мне возились восьмивершко
вые крысы. Дизентерия переливалась в отхожих местах через край. Зеленые и
желтые навозные мухи отяжелели от обилия яств, как жуки. Штабные ма
шины увезли скучающий гарнизон этого Радаивиллова городка. Утешением в ску
ке, пустоте и военном разгроме были сдобные булочки и сероглазая панни в цукерне. Накануне от’езда из города, человек, так лихо командовавший инвалидами, пожалел мое крысиное одиночество и предложил мне:
— Хотите занять мою квартиру?
И он повел меня с собой на квартиру. Он занимал ее в домике у вдовы, окна вы
ходили на огороды, и за огородами был авиационный парк. Это были три ком
наты, обставленные не по-фронтовому, очень любовно, в них была отличная
мебель, за окном прохладно журчали пропеллеры, и, видимо, он жалел бросить все это так...
И я поселился здесь, я поселился в квартире этого че
ловека, и я не знал тогда, что человек этот—будущий Бо
напарт. Я знал, что его зовут Симон Ва
сильевич Петлюра, я знал, что он
у и о л н о м оченный земсоюза, и я знал еще, что он любит повластвовать и упояться собою. Но я не знал ничего о его историческом будущем, и я отнесся к нему нерадиво. И вот, на третий день моей жиз
ни здесь первый еврей просунул в дверь свою многопейсую голову. Он спросил у меня:
— А пан Петлюра уехал - таки?—и тогда он просунул себя совсем и сказал еще:—Так, может, вы, панич, будете те
перь такой добренький и заплатите за мою мебель.... я же не могу давать на прокат диван, и чтобы мне ничего не платили за это.
Так я узнал историю этой квартиры. Я очень долго об’яснял, что могу платить за себя, но не плачу за других; но по
том пришел еще другой еврей и попросил заплатить за письменный стол,—и пошли сменять друг друга евреи города Несвижа, которые все дали мебель на прокат и которым никто не платил за это. Они ожидали меня по утрам, когда уходил я из дома, и они ожидали меня вечерами, когда возвращался я в дом, они снимали рыжие картузы и тихонько постукивали мне в окно и кивали за стеклом головой, и они стали мерещиться мне даже в снах.
Я не знал тогда, почему не платил им Петлюра за мебель, и я думаю теперь, что он велел гнать их прочь вовсе не потому, что жалел им платить, а потому что—как мог он, Симон Петлюра, носивший бонапартовы замыслы, входить в деловые
сношения с несвижским гетто! Так, видел я еще в день приезда, как во дворе пе
хотных казарм расправлялся он с другой низшей расой. Потомки несвижских этих
евреев или сами они вспомнили, Наверное,, этого^человека, которому давали они на бесплатный прокат свою мебель и кото
рый стал Бонапартом. Он расплатился синими щедро так, чтобы они никогда не забывали его имени и завещали его потомкам.
Встречи с людьми случайны, и обольстительно, когда случайно встреча завяжется в узел неповторимых воспоми
наний. Мне жаль теперь, что рассеянно
так прошел я мимо будущего «героя», и мне нечем вспомянуть человека, который зловеще и угрюмо застрял меж страниц истории. Часовщик, ставший выразите
лем народного чувства, остановил этот бесполезный механизм. Я не знал Петлю
ры—водителя и Бонапарта, я видел его лишь в корсиканском младенчестве, когда колыбель земсоюза колыхала его мечты.
В нем и тогда бушевала стихия, и несвижские евреи и санитары из земсоюза могли бы вместе со мной подписать страницу этих воспоминаний. Вл. Лидин.
Годовщина шанхайских расстрелов. 30 мая состоялась годовщина шанхайских расстрелов. За день до годовщины в китайской части города состоялась траурная церемония перенесения останков жертв расстрела. Десятки тысяч рабочих прекратили работы и участвовали в церемонии. Были организованы многочисленные митинги и демонстрации, собравшие более 100 тысяч человек. Несмотря на военное положение в городе, во многих районах китайского города собрались тысячи манифе
стантов. Преодолев сопротивление полиции, демонстранты проникли на территорию иностранного квартала и, собравшись на Нцикинской улице (место расстрелов в прошлом году), внезапно выкинули огромное количество красных флагов и знамен Гоминдана. На снимке—митинг в Шанхае.
Симон Петлюра.
В Замирье и Погорельцах, могнльно расшитых бомбардировкой, я видел великую чешую солдатских носилок, устлав
ших собою землю и ожидавших погрузки в санитарные и просто товарные поезда. На носилках лежали остатки гренадерского корпуса, отравленного газами. Тогда, после страшных потерь, заработала снова штабная машина, и те же
высокие диспозиции предписали новую группировку войск. Так становилась 2-я армия на место 4-й.
На станции Парфианово, где в ржаном и унылом поле возник , фанерный земсоюзский городок, меня позвали в фанер
ный домик и предложили отправиться в город Несвиж для связи. Из города Не
свижа уходил штаб 4-й, и штаб 2-й, тоесть нашей, становился на смену. И вот, защитный, чудовищный «Каделляк» стал сверлить угрюмые пространства Полесья. На перепутьи — Минск, город штабов, офицеров-венериков, полногрудых евреек и англизированных земсоюзников,—ночь, уносимая ревом машины,—и утром беленький и осенний, фруктовый, магнатский Несвиж.
Здесь все было чудесно провинциально; штабные гуляли, как чины гарнизона упраздняемой крепости, цвели сады, и в огромных неопрятных казармах, ставших первым моим прибежищем, солдаты с треском и грохотом отдирали доски и вы
ламывали котлы. 4-я уходила, и нужно было сделать так, чтобы ничего не досталось 2-й. Вдвоем со спутником отправи
лись мы протестовать. Мы долго ходили по затоптанным коридорам казармы и разыскали, наконец, человека в щегольских сапогах. Я спросил:
— От кого зависит прекратить безобразие санитаров? Они выламывают котлы.
У человека была синяя бритая губа и очень неправильный рот; коричневый фрэнч сидел на нем ловко. Он выслушал нас и по-военному коротко обещал прекратить безобразие. Мне досталась на жительство дежурная комнатушка в казар
ме, со сводчатым потолком и с ведром—• на окне—лиловых и дымчато-белых астр из садов Радзивилла. Из окна казарменной этой дежурки увидел я весь белень
кий и веселый городишко, заваленный фруктами и цветами и залитый доверху дизентериками.
И из этого же окна увидел я еще и такое. Во дворе, внизу, построились шеренгой солдаты; это были унылые и невеселые люди, те самые санитары, что во славу своей 4-й раздирали казармы и выла
мывали котлы, чтобы ничего не досталось нам. Они выстроились шеренгой, и сей
час же из дома очень быстро и лихо вышел человек с синей губой и в корич
невом френче, обещавший прекратить безобразие. Он подошел к санитарам, сказал на ходу: «Я покажу вам, мерзав
цы, как выламывать котлы», и он ткнул в лицо первого, затем второго и третьего, обходя фронт, все это очень быстро и на ходу. Он прошел по всему ряду и так же деловито ушел. Люди разломили фронт, и я увидел их искаженные лица. Все это было столь быстро и потрясающе, что я но успел даже понять всего до конца.
Mi,ij встретили затем в коридоре этого человека, и он сказал нам: «Я приказал, чтобы ничего не смели выламывать». Мне казалось, что он очень доволен своею решительностью и сноровкой, хотя он бил вполне беззащитных людей, по-своему,
ВСТРЕЧА
Очерк Вл. Г. Лидина.
по-мужицки понимавших, как нужно оберегать добро.
Я жил в пустой казарме очень плохо, п по ночам на мне возились восьмивершко
вые крысы. Дизентерия переливалась в отхожих местах через край. Зеленые и
желтые навозные мухи отяжелели от обилия яств, как жуки. Штабные ма
шины увезли скучающий гарнизон этого Радаивиллова городка. Утешением в ску
ке, пустоте и военном разгроме были сдобные булочки и сероглазая панни в цукерне. Накануне от’езда из города, человек, так лихо командовавший инвалидами, пожалел мое крысиное одиночество и предложил мне:
— Хотите занять мою квартиру?
И он повел меня с собой на квартиру. Он занимал ее в домике у вдовы, окна вы
ходили на огороды, и за огородами был авиационный парк. Это были три ком
наты, обставленные не по-фронтовому, очень любовно, в них была отличная
мебель, за окном прохладно журчали пропеллеры, и, видимо, он жалел бросить все это так...
И я поселился здесь, я поселился в квартире этого че
ловека, и я не знал тогда, что человек этот—будущий Бо
напарт. Я знал, что его зовут Симон Ва
сильевич Петлюра, я знал, что он
у и о л н о м оченный земсоюза, и я знал еще, что он любит повластвовать и упояться собою. Но я не знал ничего о его историческом будущем, и я отнесся к нему нерадиво. И вот, на третий день моей жиз
ни здесь первый еврей просунул в дверь свою многопейсую голову. Он спросил у меня:
— А пан Петлюра уехал - таки?—и тогда он просунул себя совсем и сказал еще:—Так, может, вы, панич, будете те
перь такой добренький и заплатите за мою мебель.... я же не могу давать на прокат диван, и чтобы мне ничего не платили за это.
Так я узнал историю этой квартиры. Я очень долго об’яснял, что могу платить за себя, но не плачу за других; но по
том пришел еще другой еврей и попросил заплатить за письменный стол,—и пошли сменять друг друга евреи города Несвижа, которые все дали мебель на прокат и которым никто не платил за это. Они ожидали меня по утрам, когда уходил я из дома, и они ожидали меня вечерами, когда возвращался я в дом, они снимали рыжие картузы и тихонько постукивали мне в окно и кивали за стеклом головой, и они стали мерещиться мне даже в снах.
Я не знал тогда, почему не платил им Петлюра за мебель, и я думаю теперь, что он велел гнать их прочь вовсе не потому, что жалел им платить, а потому что—как мог он, Симон Петлюра, носивший бонапартовы замыслы, входить в деловые
сношения с несвижским гетто! Так, видел я еще в день приезда, как во дворе пе
хотных казарм расправлялся он с другой низшей расой. Потомки несвижских этих
евреев или сами они вспомнили, Наверное,, этого^человека, которому давали они на бесплатный прокат свою мебель и кото
рый стал Бонапартом. Он расплатился синими щедро так, чтобы они никогда не забывали его имени и завещали его потомкам.
Встречи с людьми случайны, и обольстительно, когда случайно встреча завяжется в узел неповторимых воспоми
наний. Мне жаль теперь, что рассеянно
так прошел я мимо будущего «героя», и мне нечем вспомянуть человека, который зловеще и угрюмо застрял меж страниц истории. Часовщик, ставший выразите
лем народного чувства, остановил этот бесполезный механизм. Я не знал Петлю
ры—водителя и Бонапарта, я видел его лишь в корсиканском младенчестве, когда колыбель земсоюза колыхала его мечты.
В нем и тогда бушевала стихия, и несвижские евреи и санитары из земсоюза могли бы вместе со мной подписать страницу этих воспоминаний. Вл. Лидин.
Годовщина шанхайских расстрелов. 30 мая состоялась годовщина шанхайских расстрелов. За день до годовщины в китайской части города состоялась траурная церемония перенесения останков жертв расстрела. Десятки тысяч рабочих прекратили работы и участвовали в церемонии. Были организованы многочисленные митинги и демонстрации, собравшие более 100 тысяч человек. Несмотря на военное положение в городе, во многих районах китайского города собрались тысячи манифе
стантов. Преодолев сопротивление полиции, демонстранты проникли на территорию иностранного квартала и, собравшись на Нцикинской улице (место расстрелов в прошлом году), внезапно выкинули огромное количество красных флагов и знамен Гоминдана. На снимке—митинг в Шанхае.
Симон Петлюра.