МАТЕРИ

Стихотворение Ивана Приблудного. Ждешь меня, как поле дождика,
И, готовая для встреч,
Просишь дуба-придорожника У дорог меня стеречь.
Просишь ветра, чтобы реющий,
Раздувая парус мой,
Прошептал мне о седеющей, О тоскующей родной.
Не проси ж у ветра милостынь
Этих благ у ветра нет.
Он далек—по ком томилась ты И томишься столько лет.
Мой удел мне дан по жребию,
и без кровли мой приют. Много я от жизни требую
И немного мне дают

СВОЯ ВЛАСТЬ

Рассказ Антона Амнуэля.
Я и сам скорблю по хижинам,
Но, стены не проломив,
Но хочу пригти приниженным К гордым далям наших нив.
Только гордым победителем,
Без увечий, без утрат,
Я вернусь к моим обителям,
В пестрый шелест гряд и хат.
Если ж нет,—навек потерянный
Для тебя и для отца,
Я, в победах неуверенный, Буду молча ждать конца.
И когда подбитым соколом
Дрогнет ветер у плетня, Помяни меня далекого, Бесталанного меня.
Иван Приблудный.
Там, где вербы дол окутали
У опражьего угла,
Ты живешь на том же хуторе, Где родилась и цвела.
Та же пасха, та же троица,
Те же шапки у стогов,
Так же речка беспокоится Под покоем берегов.
Тихнет ночь, шумит гармоника
Ветер песенку донес;
Ты сидишь у подоконника, Поседевшая от слез.
Водит небо лунным факелом,
В камышах синеет мгла.
Сколько ж весен ты оплакала?
Сколько горя пролила?
Председатель уисполкома спросил:
— А револьвер, товарищ, у вас исправный?
— Исправный, как будто, — ответил Ерохин,трогая кобуру офицерского образ
ца, привешенную с левого бока ручкой вперед.-—А что?
— Должен вам сказать, что Монаховка, куда вы едете, место глухое. Да и банды там.
— Ничего, наше дело такое.
— Да, конечно.... Только я все-таки должен вас предупредить.
— Ладно, спасибо. Ну, списибо, товарищ.
Председатель подал руку через стол с ободранной клеенкой, изрезанной каки
ми-то вензелями, и но глазам его было видно, что думает он уже о другом. Но всетаки спросил:
— Наряд на лошадей у вас есть? — Есть. Уж и лошадь готова.
— А, ну, отлично. Всего хорошего. Через канцелярию Ерохин прошел на
иа крыльцо. В канцелярии, где торопливо и с каким-то хриплым присвистом стучала пишущая машинка, пахло антонов
скими яблоками и запахами, махорки, сена и конского навоза, долетавшими с площади в открытое окно. И уже по
этим запахам чувствовалось, какой тут далекий и глухой уезд,
У крыльца исполкома стояли лошади, толпились крестьяне. Сеном, лошадьми и навозом тут пахло еще сильнее.
— Эй, товарищи!—негромко окликнул Ерохин, щуря глаза от серебристого света осеннего солнца, ударившего в них.— Кто тут из Монаховки?
— Это гитатора везти, что ли?—спросил кто-то из-за телег.
— Да вот меня.... *
— Мм... Иди, садись. Сейчас, что ли, поедем?
— Можно и сейчас.
— То-то. Потому путь—дальний, а время за обед.
— Вот вещи только возьму.
— Уложено уж. Веща тоже! Пальтишка старая да чемодан. Ездок... поди, все книжки в чемодане-то?
Пробравшись среди лошадей и возов, Ерохин подошел к своей телеге. Возница посматривал на него сердито. Боль
шой, несколько сутулый, смуглый и темноглазый, с растрепанной головой с космами путаных волос, вылезавших изпод старой с желтизной солдатской папахи, походил он на какого-то разбойника с картины на исторический сюжет.
— Эге, брат,—подумал Ерохин, залезая в телегу и усаживаясь на пахучее сено, укрытое полосатой дерюгой.—С тобой надо держать ухо востро, а то пропадешь.
И он опять потрогал револьвер, соображая, как его удобнее и скорее вынуть на случай нужды.
II.
Но какое глубокое спокойствие охватило его среди пустых осенних полей, полных запахом блекнувшего жнивья!
От дороги, по-осеннему укатанной, матово-блестящей, поля отходили вправо по многоверстному пологому спуску. В широком их просторе буро краснел далекий лес да темнела какая-то деревенька, где избы походили на стадо сбившихся
овец. Две крыши, заново перекрытые свежей старновкой, издали блестели, как 8олото. Неподалеку от деревеньки старый ветряк неторпливо махал широкими крыльями, а вдали, почти на самом горизонте, Ерохин увидел два других.
— Работают мельницы,—неопределен
но сказал он вслух, отвечая иа свои мысли о жалобах крестьян на то, что нет зерна.
Возница понял намек и ответил так быстро, точно только и ждал его:
— Работают,—сказал он срывисто, поворачивал к Ерохину свое сердитое лицо.—А поди ка, приступись!
— А что?
— А то...—еще сердитей ответил тот, будто очень недовольный непониманием Ерохина.—Ты поди на мельницу-то: сей
час три фунта с пуда подай. Да еще не меди, сколь хочешь, а сколь велят.
Да и пропутаешься весь день. А то еще поди, квитки выправляй.
— Какие квитки?
— А такие... Без квитка и молоть не станут. Потому им всем дела подай.
— Кому им?
— Кому! Да молотилыцикам-то этим. Бывало, сидит один Макар Петров да
подсыпка-парень. А нынче восемь душ, и все пить-есть просят. И управляющий, и мельник.... На что поповская дочка,— и ту посадили: квитки в книгу пишет.
— Что же это: враги наши или только темнота?—подумал он.—Но ясно одно: тут какое-то недовольство, и разговаривать с ними будет трудно.
И, чтобы оставить этот разговор, он перевел на другое.
— Говорят, будто возле Монаховки банды есть. Правда, что ли?
— Это зеленые-то, что ли? Как же, водятся ...
— Что жо они: за советскую власть или против?
— Да разве у них поймешь?—все с той же сердитой ноткой, но уже неторопливо ответил возница.—Забились в
лес и сидят, ровно волки. Ну, а ежели про власть сказать, так всяко бывает. Потому они больше насчет службы, слу