ФЕЛЬЕТОН ТЕАТРА.

...Это еще один маленький «рассказ» их серии рассказов о молодых силах нашего сегодняшнего театра.
В предыдущих номерах я говорил о русских актерах,— сегодня мой «рассказ» о еврейском актере.
Меньше всего я хочу отделить их, ставить между ними грань как логического, так и внутреннего ударения, ибо еврейский театр сегодняшнего дня питается теми же источниками, что и русский.
Во зато недавнее прошлое еврейского театра является разительным в сравнении с прошлым русского театра.
И теш разительнее результаты.
Пять-семь лет тому назад, когда русский театр уже К гастролям в Москве.
В. Л. Юренева.
имел за собой историю—рщ крупных побед, ряд изумительных достижений—еврейский ютился в балагане, был бала
ганом и жил балаганом. А в 1!Ш—1923 г.г.—через каких
нибудь семь лет—-on до основания разрушает балаганные подмостки, прогоняет кривляк и куплетистов, топчет пресловутый лапсертак (неот’емлемую принадлежность еврей
ского театрального действия), навеки-в-ечные рвет на куски колпак с погремушками—и дает нам Михомьса.
Это—чудесный ответ на скептическое, интеллигентен расслабленное: «быть или не быть»?
Это—лжующий ответ действенной жизни на мертвое схоластическое мудрствование.
Эго—©то великолепный жест живого тела по пайравленшо к судорогам агонирующего трупа.
Б течение каких-нибудь пяти-семи лет суметь подготовить такой ответ втй значит окончательно и бесповоротно утвердить жизнь там, где царила смерть.
Когда жизнь утверждается—она шлет своих вестников. И Михошгьс—первый вестник ее, первый, по, верим, что не последний.
Перейму наша любовь; последующим—ваш горячий привет.
Есть вещи незабываемые—к ним принадлежат: первая встреча, первая любовь, первое слово, произнесенное твоим ребенком, первая зелень после долгой зимы.
Окружите все это кулисами, пад входом прибейте дощечку «еврейский театр», ирищурясь, взгляните, как уходят в небытие серенькие тени балаганного прошлого (ау, где они-!),—и вы в коротеньком обозначении «Михоэльс» все это почувствуете и, почувствовав, поймете, как могут для нас в одном короткой словесном начертании сочетаться и встреча, и любовь, и слово, и весна.
И вое это—первые.
Большая радость приветствовать новое дарование; еще большая, когда за рядом дней, дней внешне легких, но где-то в неизвестной нам глубине таящих в себе долгие часы напряженной оаботы, можешь убедиться, что не ошибся в оценке, что не преувеличил ее.
И. трижды радость, когда отмеченное тобою лицо знаменует собой не только рост данного физического оуб’екта, но и идеи—идеи большого национального порядка: в Михоэльсе, как в фокусе, собрана живая легенда нашего «сего
дня», легенда о том, что Лазарь вйскрос, что запаху тлена нет больше места на «еврейской улице». Ах, эта «еврейская улица», -вся в рытвинах, в ямах, кривая, тесная, бедная, некогда отданная во власть различным Джекелям-блофферам, поучаемая Шомерами, опекаемая Житомирскими, Шигвицами,—как ликующе проносится по ней Гоцмах-Михоэльс, разноцветной полой своего кафтана прогоняя всех старых сов, всех упырей еврейских тупичков, закоулков, и синагогальных чердаков.
Это неправда, что он только театрально мчится но хитроумным лесенкам по Малой Бронной, но лесенкам улицы Бранда-окого,—нет, ой мчится но всем еврейским крышам, сотрясая потолки, субботние подсвечники, он свою остроконечную бородку, лукаво-веселую, сует во все еврей
ские подслеповатые оконца, щели и трещины, будоража, толкая, расталкивая сонных, хмурых тормоша.
Он в беге своем давным-давно уветт’-лся от направляющих режиссерских рук, он уже давным-давно опередил и обогнал учителей.
Ибо -он мчится но за жизнью, а рядом с- нею, ибо— жизнь в нем, а но он в теории и в холодных построениях от ума.
Е-rd могут порой и остановить, изредка удается обломать его, поправить (мы это , к сожалению, видели в «Уриэле Акосте»), но приходит час,—он -рвет путы, опрокидывает формулы и — «поздравляет» нас- по-настоящему и

Молодой театр.

МИХОЭЛЬС.