придать большую .роль кошрутшш-у. Во имя чего делают все подчиненным на -сцепе его физиономии. Не только декорации, грим, но (Душа нынешних актеров скоро закрепостится конструктивизмом.
Однако, не думайте: ни па какие «фронты» в искусство я не посягаю. Бесполезно. Конструктивизм, -если устоит, будет иметь массу поклонников среди нынешней молодежи. И причина очень простая: он, при должном трудо
любии, его последователей необыкновенно может быть доступен любому человеку, не лишенному дара слова и неко
торого образования. В этом большой соблазн для всех стре
мящихся на сцену. Серьезно. Благодаря конструктивизму, смело можно перекраивать, приспособлять безнаказанно к себе, к «моменту», пе только шиллеровские, но даже образы и самого Шекспира, обращая их не то в схемы известных тещенций, не то в неврастенические фигуры. Ах, если бы неврастения значила одно и то же, что и нервы. Стальные римляне с крутыми подбородками и бычачьими шеями были очень нервны. Но такая нервность есть нервы великолепного арабского жеребца, переполненного избытком здоровья, крови, острой чуткости, ревнивого оберегателъства своей красоты и быстрой, кипучей силы во всем. Ну, а неврастения? Худосочие с тяжелым потоком из-под мышек, с хрипу
чим деревянным голосом, тусклым взором, шалой грудью. Правда, и сам Юлий Цезарь был лысый, с худыми, слабыми ногами и слезливостью, но это только для обихода—дома у •себя, но таи, на народе, Цезарь был Цезарь-—с гигант
ским духом, который внезапно давал ему громовой голос, неив’яонмо царственней жест, лучезарность лица, мощь фигуры и, словом, весь -он бывал тогда именно «гармонией сферы». Недаром Шекспир с такой любовью отнесся к этому -образцу.
Как-то, года три назад, в Москве был Шекспировский вечер, на -котором у- меня особенно запечатлелась удиви
тельно знаменательная фраза руководителя Московского Художественного театра., Немировича-Данченко. Он сказал, что классики западной литерачуры, это—-«прорыв в вечность».
Вот именно. И на этом основании классические роли следует играть, как образы, изваянные из бронзы и мрамора (что долговечнее подобпых металлов). Будет также злейшим заблуждением вносить в классиков пашу конечную драму, наш быт. Классический репертуар, по-мОему, должно исполнять, как -музыкальные пьесы, на каком-либо музыкаль
ном инструменте, особенно на рояле. Только при этом условии классики будут естественны по-своему для нашего времени, и только при этом условии не затемнится главная, основная идея каждого из них, не покажется излиш
не изысканным метафоричность, праздничность и даже декламационность их языка.
Классики, очищенные от нашего пресловутого, грубого «нутра», могут доставить неиз’яснимое наслаждение -ка
ждому зрителю, могут настроить его душу на -возвышенный лад, показать зрителю сразу внезапно внутренний смысл самой сложной мысли или тончайших движений сердца.
Если-же пе так, тогда беда, тогда, пожалуй, совсем не надо театра, и лучше честный, здоровый, непосредственный, грубый цирк. Нутро ведь не вдохновение. Мне совсем не
интересно, как чувствует и думает .такой-то актер положим в роли Гамлета, а наоборот, страшно интересно, как чувствует и думает Гамлет в передаче его тем или другим актером. Нутро, конечность, протокол, себеиграние, а вдохновение, о, это уже одаренно свыше, внезапная, непосредственная сила, откровения, даруемая только избранным чело
вечества. Ах, сколько раз уже я твердил об этом и в частных спорах и н-а страницах журналов...
Да, только вдохновение может подсказать актеру внешний и внутренний облик Гамлета, характер печи, поз, жестов, «сеяние дая вечности», выраждающиеся каждым поко
лением актеров в олицетворении благородных традиций, знаменующих высшую аристократичность, экстракт челове
чества, конечно, совершенно независимо от происхождения -из какого бы то ни было класса...
И вряд ли для каких бы то ни было целой можно не считаться на театре с такой аристократичностью. Почти все, если не шиллеровские, то шекспировские трагические образы это «прорыв в вечность». И актер, по представляю
щий себе пластически ясно, что значит эта фраза, никогда не зажжется пи одной искрой Шекспира—поистине поэта из поэтов всех времен и народов.
Возьмем опять Гамлета. Загадочный, траурный принцюноша, noble ycreth с -пленительной мучительностью смотрящий на человечество из мрака средних веков на зори
стихийно, т.-е., говор проще—всесокрушающе ликующего говоря проще—-всесокрушающе ликующего Возрождения.
К постановке „Пиноккио .
(Моск. театр для детей).
Принц-юноша с нездешней зрелостью поэтически философской мысли. Какое очарование для людских сердец.
Принц-юн-оша, впитавший в себя весь умственный цвет былых столетий и в то лее время имеющий «мощную грудьбоевого рыцаря. Какой несравненный материал для трагиче
ского актера. Пришц-юиоша со всеми завидными качествами мужской красоты, силы, -ловкости и с -сердцем неп-ередава-емо-нежно-чутвой, гуманистической женщины. Какая наглядная школа для смягчения вообще грубых нравов и воспитания молодежи. И, разумеется, эти черты гамлетизма должны -быть краеугольным камнем на сцене, и без них нет никакого Галета н-а сцене.
С. И. Хачетуров.
(Режиссер.)
Однако, не думайте: ни па какие «фронты» в искусство я не посягаю. Бесполезно. Конструктивизм, -если устоит, будет иметь массу поклонников среди нынешней молодежи. И причина очень простая: он, при должном трудо
любии, его последователей необыкновенно может быть доступен любому человеку, не лишенному дара слова и неко
торого образования. В этом большой соблазн для всех стре
мящихся на сцену. Серьезно. Благодаря конструктивизму, смело можно перекраивать, приспособлять безнаказанно к себе, к «моменту», пе только шиллеровские, но даже образы и самого Шекспира, обращая их не то в схемы известных тещенций, не то в неврастенические фигуры. Ах, если бы неврастения значила одно и то же, что и нервы. Стальные римляне с крутыми подбородками и бычачьими шеями были очень нервны. Но такая нервность есть нервы великолепного арабского жеребца, переполненного избытком здоровья, крови, острой чуткости, ревнивого оберегателъства своей красоты и быстрой, кипучей силы во всем. Ну, а неврастения? Худосочие с тяжелым потоком из-под мышек, с хрипу
чим деревянным голосом, тусклым взором, шалой грудью. Правда, и сам Юлий Цезарь был лысый, с худыми, слабыми ногами и слезливостью, но это только для обихода—дома у •себя, но таи, на народе, Цезарь был Цезарь-—с гигант
ским духом, который внезапно давал ему громовой голос, неив’яонмо царственней жест, лучезарность лица, мощь фигуры и, словом, весь -он бывал тогда именно «гармонией сферы». Недаром Шекспир с такой любовью отнесся к этому -образцу.
Как-то, года три назад, в Москве был Шекспировский вечер, на -котором у- меня особенно запечатлелась удиви
тельно знаменательная фраза руководителя Московского Художественного театра., Немировича-Данченко. Он сказал, что классики западной литерачуры, это—-«прорыв в вечность».
Вот именно. И на этом основании классические роли следует играть, как образы, изваянные из бронзы и мрамора (что долговечнее подобпых металлов). Будет также злейшим заблуждением вносить в классиков пашу конечную драму, наш быт. Классический репертуар, по-мОему, должно исполнять, как -музыкальные пьесы, на каком-либо музыкаль
ном инструменте, особенно на рояле. Только при этом условии классики будут естественны по-своему для нашего времени, и только при этом условии не затемнится главная, основная идея каждого из них, не покажется излиш
не изысканным метафоричность, праздничность и даже декламационность их языка.
Классики, очищенные от нашего пресловутого, грубого «нутра», могут доставить неиз’яснимое наслаждение -ка
ждому зрителю, могут настроить его душу на -возвышенный лад, показать зрителю сразу внезапно внутренний смысл самой сложной мысли или тончайших движений сердца.
Если-же пе так, тогда беда, тогда, пожалуй, совсем не надо театра, и лучше честный, здоровый, непосредственный, грубый цирк. Нутро ведь не вдохновение. Мне совсем не
интересно, как чувствует и думает .такой-то актер положим в роли Гамлета, а наоборот, страшно интересно, как чувствует и думает Гамлет в передаче его тем или другим актером. Нутро, конечность, протокол, себеиграние, а вдохновение, о, это уже одаренно свыше, внезапная, непосредственная сила, откровения, даруемая только избранным чело
вечества. Ах, сколько раз уже я твердил об этом и в частных спорах и н-а страницах журналов...
Да, только вдохновение может подсказать актеру внешний и внутренний облик Гамлета, характер печи, поз, жестов, «сеяние дая вечности», выраждающиеся каждым поко
лением актеров в олицетворении благородных традиций, знаменующих высшую аристократичность, экстракт челове
чества, конечно, совершенно независимо от происхождения -из какого бы то ни было класса...
И вряд ли для каких бы то ни было целой можно не считаться на театре с такой аристократичностью. Почти все, если не шиллеровские, то шекспировские трагические образы это «прорыв в вечность». И актер, по представляю
щий себе пластически ясно, что значит эта фраза, никогда не зажжется пи одной искрой Шекспира—поистине поэта из поэтов всех времен и народов.
Возьмем опять Гамлета. Загадочный, траурный принцюноша, noble ycreth с -пленительной мучительностью смотрящий на человечество из мрака средних веков на зори
стихийно, т.-е., говор проще—всесокрушающе ликующего говоря проще—-всесокрушающе ликующего Возрождения.
К постановке „Пиноккио .
(Моск. театр для детей).
Принц-юноша с нездешней зрелостью поэтически философской мысли. Какое очарование для людских сердец.
Принц-юн-оша, впитавший в себя весь умственный цвет былых столетий и в то лее время имеющий «мощную грудьбоевого рыцаря. Какой несравненный материал для трагиче
ского актера. Пришц-юиоша со всеми завидными качествами мужской красоты, силы, -ловкости и с -сердцем неп-ередава-емо-нежно-чутвой, гуманистической женщины. Какая наглядная школа для смягчения вообще грубых нравов и воспитания молодежи. И, разумеется, эти черты гамлетизма должны -быть краеугольным камнем на сцене, и без них нет никакого Галета н-а сцене.
С. И. Хачетуров.
(Режиссер.)