изумительно громоздитъ массы, онъ краснорѣчиво завѣряетъ въ своей приверженности благородной антикѣ. И тѣмъ не менѣе подъ всѣмъ этимъ чув
ствуется нравъ парижанина, почти какая-то иронія блестящаго faiseur de bons mots, который для краснаго словца не пожалѣетъ самыхъ внушительныхъ вещей.
И техника у Гюбера Робера слишкомъ живая, слишкомъ бойкая, слишкомъ «фрагонаристая» для такихъ серьёзныхъ сюжетовъ. Кисть его шалитъ, чаруетъ, кокетничаетъ. Подъ ея ловкими ударами и надменныя коринѳійскія капители точно озаряются легкой улыбкой, а обелиски превращаются въ вос
клицательные знаки, заканчивающіе остроумную фразу. Не даромъ Роберъ любитъ изображать ясли, сѣновалы, винные погреба среди развалинъ дворцовъ, или рой голосистыхъ прачекъ, стирающихъ бѣлье въ водахъ величе
ственныхъ бассейновъ, предназначавшихся совершенно для другихъ цѣлей. Во всемъ этомъ сквозитъ полуироническая усмѣшка — sic transit gloria mundi. И краски у Гюбера Робера не строгія, не холодныя, а, напротивъ, онѣ про
питаны свѣтомъ и цвѣтностью. Онъ по иному, нежели Пиранези, понимаетъ общаго кумира передовыхъ художниковъ своего времени — Рембрандта: именно наподобіе своего друга Фрагонара, тоже откровенно выражавшаго свое увле
ГюберЪ РоберЪ. ВидЪ вЪ Марли. Галлерея кн. Юсупова.