pe
¥
Поззия Есенина, грустная и размашис-.
тая, шемящая и озорная, давно нашла свой
уголок в душе нашего современника. зака-
лизшейся в суровых невзгодах и бурях ве-
Ka.
Многое из того, что мучило Есенина, отд-
шло и кануло ‘в прошлое, а образы, создан-
ные в этих муках, сохранили всю свою пле-
нительность и наполнились новым смыслом
И можно сказать, что новый русский чита:
тель, чувствующий себя законным наслед-
ником красоты и правды великой русской
литературы, сумел оценить есенинский
благородный, страстный порыв к новому
Обаятелен есенинский образ родины ee
крывший его поэзии все сердца, Русь
«страна березового ситца», русская равнина
с ее неоглядными далями, пропахшая потом
крестьянина-труженика, — вот родная зем-
ля, о которой Есенин всегда говорил с вос-
торженной нежностью,
Россия, русское представлялись ему в
картинах и воспоминаниях родного фязан-
ского края, Он мог бы всерьез сказать о
своем рязанском селе то; что ка-
oe Пушкин ска
Нам целый мир чужбина,
Отечестто нам Царское Село.
‚ В зрелом периоде творчества Есенин хо-
тел, чтобы все стало иначе, и упрекал себя
за узость своего поэтического круговора:
Другие юноши поют другие гесни,
Они, пожалуй, будут интересней —
Уж ме село, а вся земля им мать.
Привязанность поэта к родным местам, к
ях природе в обычаям сильнее его тяги к
«нездешнему».
Если крикнет рать святая:
— Кинь ты Русь, живи в раю!
Я скажу: не надо рая,
Цайте родину мсю.
Есенина рано посетили религиозные сом-
нения. В детстве у него были резкие пере-
„ходы: то полоса молитвенная, то необычай-
ное’ озорство, вплоть до желания кошунст-
ствовать и богохульствовать. Первые стихи,
которые написал Есенин еще в детстве, бы-
ли духовные. Но и после революции, когда
Есенин рвал со своей детской религиоз-
ностью, называя мотивы своих ранних сти-
хов «протухшими настроениями», он все-
таки не мог расстаться со сказочными пред-
ставлениями религии.
Он славил революцию в образе родины:
«Мать моя — родина, я — большевик». В
одущевленном пейзаже родного края самые
люди становились, так сказать, «грезами
природы» (Тютчев):
О всех ушедших грезит коноплянник
С широким месяцем под голубым крылом.
или;
Темным елям снится
Гомон косарей.
Характерен здесь для Есенина образ: не
косарям снятся ели, а елям енятся косари.
Живыми были для него каждый колос,
каждый сноп: 1
Режет серп тяжелые колосья,
Как под горло режут лебедей.
Все его стихи о животных и среди них—
«Корова», «Табун», «Лисица». «Песня о со-
баке» и «Собаке Качалова» — представляют
собой шелевры русской лирики, О горе <о-
баки, у которой отняли щенят, Есенин на-
писал, как о человеческом горе. В связи <
этими стихами хорошю сказал о Есенине
А, М, Горький: «..невольно подумалось, что
Сергей Есенин не столько человек, сколько
ортан, созданный. природой . исключительно
для поэзии, для выражения . неисчерпаемой
«печали полей», любви ко всему живому в
мире и милосердия, которое более всего
иного — заслужено человеком»,
Как к живому существу, относился он к
родной природе, так подсказывалн ему Ha-
родные поверья и предания. В его стихах
волк выл на звезлы,. и это означало, что
небо закрыто тучами, дождь был небесным
молоком, а рыжий месяц жеребенком 3a-
прягался в сани. Есенинская образность пи-
талась: русской мифологией, поэтическими
воззрениями славян на природу, которые
поэт ревностно изучал, — знаменитой кни-
той А, Афанасьева он зачитывался.
Это был сказочный мир, ‘который имел
над поэтом непонятную власть, И он лю-
бил, любил все это сказочно-прекрасное, все
эти коньки на крышах, в которых он видел
уподобление мужицкой хаты колеснице, пе-
тухов на ставнях, как бы начоминавших ©
том, что хозяин дома живет по солнцу, тру-
дясь в поте лица своего, голубей на князьке
крыльца-—знак привета входящему, цваточ-
ное узорочье крестьянских полотенец, Свою
Русь не хотел Есенин покинуть ради рая.
„То была любовь земная «до радости, до
боли», порождающая тоску, потому что для
любящего, для одержимого всепоглощаю-
щей страстью сердца нет меры любви,
Картины русской природы, созданные Есе-
ниным, нельзя назвать обычными певзажа-
ми. В них природа и человек о поменялись
местами. В его березке, засмотревшейся B
пруд, столько человеческого, русского, что,
полюбив ее, нельзя не полюбить русского
человека, нельзя не пережить чузства тоски
по тому огромному, что зовем мы родиной:
Говорят, что лондонские туманы «открыл»
в искусстве знаменитый английский живо-
писец, так, можно сказать, русская березка
„Тень 6e-
©
В. ПЕРЦОВ р
°
резы в воде—энак мира, «глупого счастья»
которого жаждет мятежный человек. Ря-°
дом с тонкой березкой-девушкой дерзкий
ветер чувствует себя отроком, а лунные
лучи хотят стать гребешком для её «кос-
ветвей», Эти фантастические образы из дет-
ской сказки так близки каждому любяще-
му поэзию сердцу, и кажется, что ‘чем. су-
ровей дело, которое творит человек во имя
«любви ко всему живому в мире», тем боль-
ше они нужны ему.
Странным кажется, что в гуманизме ран-
него Есенина нет ощущения тревоги за бу-
дущее, нет и намека на мечту об изменении
жизни. Это тем более удивительно, что
Есенин в своем образе Руси, как известно,
во многом шел за Блоком, всем существом
которого, как художника, владело предчув-
ствие катастрофы «страшного мира». Эта
струна в творчестве Блока оставила Есени-
на равнодушным, но именно эта струна, в
которой по-новому жила в поэзии ХХ века
традиция Некрасова, оказалась ‹озвучна
молодому Маяковскому. В творчестве Есе-
нина задрожала другая струна блоковской
лирики — от романсовой поэзии Аполлона
Григорьева с ее мотивами отчаянии и буй-
ного размета богатой натуры, чьи силы не
находят себе применения.
Октябрьская социалистическая револю-
ция разбудила в Есенине мечту о свободной
человеческой жизни. Он горячо принял ре-
С. ЕСЕНИН.
Неопубликованная фотография, хранящаяся
в Государственном литературном архиве OCCP
волюцию, Но ее общественный идеал пред-
ставлялся ему в виде утопического мужиц-
кого рая, где «люди блаженно и мудро бу-
дут хороводно отдыхать под тенистыми
ветвями одного преогромнейшего древа, имя
которого социализм». Нужно сказать, что
после` революциш в творчестве Есенина, ©
одной стороны, усилились религиозные мо-
тивы, а < другой — яростные атаки на’ ре-
лигию, подобно тому, как в детстве он
переходил от полосы молитвенной к полосе
богохульной. В «Инонии» — поэме о пасту:
шеском рае — Есенин писал:
Языком вылижу на иконах я
Лики мучеников и святых,
Аа Обещаю вам град. Инонию,
Где живет божество живых.
Мятежная тобка по <вободе и счастью
породила его “замечательную _ революцион-
ную драматическую поэму «Пугачев». Ол-
нако сильнее, чем революционный гнев,
слышится в ней боль но поводу неудачи
крестьянского восстания.
Боже мой,
Неужели приптла пора... ;
Неужели под душой так же падаепть,
как под ношей?
А кавзлось... кавалось еше вчера...
Дорогие мои... дорогие.,. хор-роние.,:
В год смерти Ленина поэт посвятил ему
стихотворение, в котором чувствуется пре-
Хх
Обложки новых книг,
выходящих в Детгизе: А. Гайдар «Мои товарищи», С.
Г. Х. Андерсен «Стойкий оловянный солдатик», «Коза дереза», Р. Киплинг <
невозможна для нас без Есенина.
276467.
клонение перед личностью Владимира Иль-
ича, но с обезоруживающей искренностью
поет признается —
„Ваетенчивый, простой и милый,
Он вроде сфеньса предо мной.
Я не пойму, какою силой
Сумел потрясть он шар земной?
Твердость, закалка революционера, геро-
ика подвига и самопожертвования были чу-
жды есенинской поэзии.
В «Анне Снегиной» — одном из наиболее’
светлых есенинских творений, есть прекра-
сная сцена, где поэт отвечает крестьянам на
вопрос о новых порядках в деревне: ?
— Скажи,
Кто такое Ленин?
Я тихо ответил:
— Он — вы.
Едва ли не раныне других советских по-
этов Есенин побывал за границей. В разлу-
ке ‹ родиной он особенно остро почувство-
вал свою <вязь < ней. В одном из писем дру-
гу в 1922 году из Европы Есенин восклица-
ет: «Здесь такая тоска, такая бездарнейшая
северянинщина жизни». Возвратившись из
Америки в 1923 году, он восторженно опи-
сывает чудеса американской индустрии, но
свою статью о том, что он видел в людях
за рубежом, он озаглавил: «Железный Мир-
город». :
Есенин понимал высокую идейную и
нравственную силу советской России. С тем
большей душевной болью он говорит о <е-
бе:
Я не знаю, что будет со мною,
Может в новую жизнь не гожусь,
Но и все же хочу стальною
Видеть’ бедную, нищую Русь.
Стихийно сочувствуя новой жизни, Есе-
нин не смог избавиться от болезненного со-
знания своей неустроенности в новом мире.
В ряде стихов он говорит о себе, како
«последнем поэте деревни», на которую как
будто надвигается новый, невидимый, непо-
нятный враг, идущий откуда-то из города в
образе машины. Есенин не понял, что со-
циалистический город не враг, а друг де-
ревни, и, не поняв этого, Есенин настойчиво
заговорил © своей обреченности, как поэта.
Скоро; скоро часы деревянные
Прохргпят мой двенадцатый час.
Стихи его наполнены жалобами на то,
что молодость прошла, силы растрачены,
Он верит в новую tied ial HO He BepHT B ce-
бя. Из этого противоречия между общим и
личным в его поэзии возникает тема вины
перед родиной, отразившаяся в цикле сти:
хов «Русь советская». Это противоречие и
приводит его к трагическому концу.
У Есенина нё было недостатка в «поклон-
никах», которые беззастенчиво подыгрыва-
лись к его душевной драме, превращая иные
его стихи в знамя упадочных настроений.
Зрелище поэта, ревущего, как раненый
зверь о своей тоске по здоровой жизни,
«скандалиста», исступленно обнажающего. в
любом московском переулке свою окро-
вавленную душу, привлекало многих. И не-
которым оно казалось привлекательным.
Страшно подумать, какой зловещий
окружал Есенина в последние годы его
жизни. Никто резче Маяковского не провел
границы между Есениным и «есенинщиной»,
не вступился с такой силой за поэта, за-
клеймив тех, кто хотел спекулировать на
его духовной драме. :
...У народа,
‚у языкотворца
умер -
звонкий
забуллыга подмастерье.
Есенин был честен в своих порывах К но-
вому. И если Есенин казнился тем, что не
дал родине всего, что мог и хотел дать на
ее новом пути, то в этом сказывалея его
искренний советский патриотизм. Ничто не
могло для него сравниться < любовью к
родной земле:
.H тогда, 5
Когда по всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, —
Я буду воспевать Е
Всем существом в поэте
ПТестую часть земли
ОС названьем кратким «Русь».
ine iOpen BOM
Разговор © повести Б. Леонидова «Третья
палата», напечатанной в восьмой книжке
«Нового мира», имеет не только литератур-
ное значение, Скажем в самом начале: автор
дал критикам много оснований для упреков.
В повести есть погрешности против добро-
то литературного вкуса, особенно заметные
в характеристике героини повести. Во внеш-
них описаниях героев, в пейзаже словарь пи-
сателя бледноват, шаблонен. Внимание чита”
теля иногла отвлекается на мелочи, He HME-
ющие никакого значения, а © вещах более
важных сказано скороговоркой. _
Но все это — детали и частности, к кото”
рым мы еще вернемся, И дело не в этих
деталях и частностях, а в ТОМ, что Б, Лео-
Нилов написал хорошую, простую и челове-
чную повесть. Хорошую He только пПото-
му, что тема «актуальна», но и потому, что
большие жизненные вопросы писатель по”
ставил честно и правдиво. Попав В ere
тлазную палату военного госпиталя, М :
проникли в мир, полный трагических ва
лизий, физических страданий и Bee ae
надлома. Закрыв КНИГУ, мы покидаем мА
мир с чувством горя, удивления и надежд у
Что же происходит в третьей палате er
винциального военного госпиталя? В He
как-будто ничего не. происходит, На своих
койках лежат шестеро раненых, nT PA
ших на войне зрение’ полностью А
стично, Тоскливо и монотонно Зина Л :
ничный день. Для троих — капитана ATOM
цева, лейтенанта Тимченко, красноармейна
Титова — дня, собственно, уже не ео
ствует: слепые, они живут в Ree ET Se
ночи. Но и трое других — офицеры Я
и Добров, красноармен Петрусь, п ae
шие зрение частично, еше не оправив —
от ран, живут в бездействии, нелодвиж
сти. и
Томительны неторопливые дни, РАЯ
пы бессонные ночи — да, здесь как а
внешиице проявл
не происходит ничего,
ЖИЗНИ соедены. до минимума. В. Леонидов
повествования. Даже разговоров, которые
при данных обстоятельствах могли бы стать
чересчур пространными, в повести не так
много. Основа ее внутренний° монолог
центрального персонажа, капитана Питом-
цева, Здесь Б. Леонидов обнаруживает хо-
роший литературный такт, живость речи,
психологическую убедительность. О мыслях
Питомцева рассказано так, что вы. чув
ствуете естественность’ его размышлений.
Это создает, если можно так сформулиро-
вать, ошущение живого, прерывистого ды-
хания мысли. А в разговорах < товарищами
по палате у Питомцева сочная, своеобразно
интонированная, «своя» речь, естественна
выражающая особенности его характера.
Больничная приглушенность жизни, моно-
тонная смена дня и ночи — лишь обманчи-
вая внешность, В третьей палате кипит
внутренняя напряженная жизнь, происходит
борьба, столкновение различных характе-
ров, темпераментов, мироощущений. Сю-
жетная основа ° повести — история любви
капитана Питомцева и слепой девушки
Зои Федоровны, обучающей раненых азбуке
для слепых. Но не в любовной истории дра-
матический конфликт «Третьей палаты», не
в ней — тема вещи. Думается, что любовная
линия повести могла-бы отойти на второй
план: быть может, повесть стала бы лучше,
Зоя Федоровна — мелодраматична, черес-
чур наивна и сентиментальна, все эпизоды,
связанные < ней, растянуты и скучноваты.
«Третья палата» — повесть не о любви, а
о могуществе душевных сил человека, ©
незримых подвигах воли, о торжестве жиз-
ни. «Ненавижу всяческую мертвечину, обо-
жаю всяческую жизнь» — эти строки Мая-
ковского могли бы служить эпиграфом
книги.
Одну из глав повести начинает неточно
сформулированная фраза. о том, что в тре-
льей палате несчастье не чувствовалось.
Это сказано плохо и противоречит всему
рассказанному до И после этой фразы. Нет,
не идет по линии наименьшего Be
ния — не прибегает к Иустин В
мам для усиления внешней динам MHOC
удушливая атмосфера несчастья ясно чув-
ствуется, она гнетет двадцатилетнего лет”
чика Тимченко, лежащего е обожженным
лицом и пустыми глазницами, она тяжко
давит на сознание ослепшего красноармей-
ца Титова и сохранившего один глаз лей-
тенанта Егорьева. И здесь, в этой атмосфе-
ре непоправимого несчастья, средн полных
отчаяния жалоб Тимченко и желчных реп-
лик Егорьева, вдруг начинает звучать го-
лос Питомцева — упрямый, сначала раздра-
жающий раздавленных несчастьем людей,
непокорный голос надежды.
Питомцев сам несчастен глубоко и мучи-
тельно: ему угрожает полная слепота, и это.
для него — конец жизни, ибо он не пред-
ставляет ее без полного и всестороннего
проявления всех своих душевных сил в
труде, в борьбе, в любви. Писатель вводит
нас в душевный мир героя, полный бурь,
битв с подступающим отчаянием, побед и
поражений, мир напряженной и страстной
борьбы. Питомцев подходит к своему не-
счастью, как к жизненному факту, и Выход
из него ищет на путях жизни. Он не имеет
сам и не пробуждает у других никаких ил-
люзий — да, жить будет трудно, потребует-
ся много ‘душевных усилий, каждодневного,
невидного героизма, но зато — будет
жизнь, а не прозябание калеки. Обитателей
третьей палаты не беспокоит вопрос © кус-
ке хлеба — они знают, что о них пПозабо-
тится государство (только Петрусь, батрак
из Западной Украины, попавший в Красную
Армию, не знает этого). Другой, гораздо 6о-
лее важный вопрос волнует их, вызывает
тоскливые, горькие мысли: как утвердить
себя в жизни, в чем найти выход из пассив-
ности, на которую обрекает. слепота.
сброд-
т
$ ><
Почти все обитатели третьей палаты на-,
ходят ответ на этот вопрос, и Б. Леонидов
показывает это без «утешительства», н® об-
ходя реальные трудности жизни. Счастли-
вый конеп истории каждого приходит не по-
тому, что так хочется писателю. а потому,
что ето герои выстрадали, завоевали, лобы-
‘ли себе право на возвращение в жизнь,
Капитан Питомцев, обогащенный” огром-
ным жизненным опытом, приобретенным на
Рисунки М. Ю. Лермонтова: «Дуэль» (из ювкерской тетради); «Бивуак лейб-гвардей ского гусарского полк& под Красным Се-
лом» (акварель),
Н. МИХАЙЛОВ
Наконец-то завязалось обсуждение про-
блем научно-художественного жанра — рас-
тущего, многообещающего. В. № 5—6 «Но-
вого мира» напечатана статья Льва Гуми-
левского «Проблема литературы и науки».
Хочется приветствовать писателя за ини-
циативу в споре, за привлечение внимания
х теме. Л. Гумилевский прав, считая, что в
Художественной биографии ученых подроб-
ности творчества важнее подробностей
быта. Но со взглядами Л. Гумилевского
на сущность научно-художественного жанра
я не могу согласиться.
Перед читателем вырастает контраверза.
С одной стороны, «популяризатор должен
быть прежде всего художником», а с дру-
гой — «обращаясь к художественному об-
следованию материала науки, писатель не
становится популяризатором»...
Заинтригованный противоречием чита-
тель < особым вниманием следит за ходом
мыслей автора, не без труда . приподнимая
покров из плотно сотканных бесспорных
истин и неопровержимых цитат (до 30 ссы-
лок на авторитеты).
Вот выезжает тяжело нагруженная каре-
та научно-художественной литературы. Сре-
ди пассажиров всякие ученые—ведь любая
наука. может быть изложена «так, чтобы
стать доступной для всех». Но ученых с об-
щедоступным языком скоро как-то неза-
метно высаживают; остаются ученые с
художественным чутьем — ведь между их
произведениями и художественной литера-`
турой «нельзя провести строгого различия».
Чуть проехали, и этих ученых уже нет, оста-
лись одни литераторы. Вот маневр цитата-
ми — и из кареты вываливаются писатели
детской познавательной литературы, они
отнесены к «элементарной популяризации»:
Теперь в просторной карете можно без по-
мехи заняться тем, что об’явлено сутью на-
учно-художественного жанра — «описанием
исследовательского процесса». Но вдруг на
ходу, из-за боязни «беллетристики», ради
«точности научных определений», высыпа-
ются эпитеты и образы. Через минуту и са-
ма наука летит вон — ведь, как говорит Л.
Гумилевский, важно не «что» открыто, а
«как» открыто, «привлекательна не тайна,
а процесс ее раскрытия», «в биографии Фа-
радея мы ищем не свёдений об электро-
магнитной индукции, а раскрытия твоэче-
ской личности»... Но — мы спрашиваем —
как же можно рассказать о процессе откры-
тия, не раскрывая сути самого открытия?
Мы ждем художественного рассказа о раз-
витии науки, а нам преллагают «сокровен-
ные подробности, среди которых разви-
вается творческий и исследовательский про-
цесс», «страсть ума и сердца», «трагедию и
счастье изобретательства»... Останавливаем
экипаж, раскрываем дверцу, заглядываем
внутрь, — научно-художественная карета
{ пуста! Е
1 Важность и ценность раскрытия психоло-
гии и эмоций научного творчества я сам рад
всемерно подчеркнуть. Но суть научно-ху-
дожественного жанра вижу в другом.
Поэт постигает мир, все многообразие
мира — «и гад морских® подводный ход, и
дольней лозы прозябанье». Сюда входят не
только труд, любовь, борьба, — сюда вхо-
дит и мир науки — расщепляются атомы,
превращаются вещества, клокочут вулка-
ны, фосфорисцируют глубоководные рыбы,
по сосудам древесины бегут восходящие
соки, зеленые листья улавливают энергию
солнца... Вовлечение этого мира в круг ху-
дожественной литературы и есть задача
научно-художественного жанра. Поэт пости-
тает суть вещей не всегда в процессе их
открытия ученым. Он сам силой своего та-
ланта — вместе CO своим пытливым чита-
телем — открывает этот мир!
Ф®Ф>®
Критерий научно-художественного жанра
я вижу:
во-первых, в научном материале, —безраз-
лично, уже открытом или еще только от-
крываемом. Но при условии художествен-
ности, —и в этом отличие от нехудожест-
‚венной популяризации, а не в том, идет ли
речь о тайне или о ее раскрытии;
во-вторых, в художественности, дости-
гаемой любыми средствами искусства, вклю-
чая, конечно; и образы. Но при условии на-
учного материала — и в этом, а не в отсут-
ствии образов, отличие от «беллетристики».
Водораздел проходит перпендикулярно к
проведенному Л. Гумилевским.
Свою точку зрения Л. Гумилевский пояс-
няет примером. Прибегну к нему и я с той
же целью. В статье упоминается сборник
«Море». в свое время вышедший в Деггизе.
Это. книга о жизни моря — о волнах, о
течениях, о’ планктоне, © миграции рыб.
Описывается суть вещей. Но вот не сказа-
но, как они были открыты. Охотно со3-
наюсь, это было бы очень интересно и по-
лезно узнать. Однако этого нет. Л. Гуми-
левский исключает книгу из числа научно-
художественных. И подчеркивает свою по-
следовательность — в самом деле замеча-
тельную — словами сожаления: «а написа-
на-то она отлично!» Тут меня Так и под-
мывает сказать: я < радостью променял бы
все эти теоретические рассуждения о кни-
гах на одну отлично написанную книгу...
Если б только такая была. Но, на мой
взгляд, сборник «Море», ‘безупречный по
материалу, к ‘сожалению, лишен поэтиче-
ского замысла, примитивно построен, сух
по языку. Для научно-хуложественной кни-
ги смертельно то, что планктон описан
скучно и нехудожественно, а не то, что ав-
торы опустили психологические подробно-
сти его исследования. А вдруг они расска-
зали бы об этом суконными словами, что
тогда?
Спор идет не о тонкостях, и тем более не
о мелочах. Злесь таится источник многих,
далеко илущих следствий. Отмечу только
три.
Первое. Превращая «подробности творче-
ского процесса» в высший критерий научно-
художественного жанра, Л. Гумилевский
тем самым по существу своднт этот жанр
к художественной биографии ученых.
Вполне естественно, что область, в ко-
Торой сам работаешь, может показаться
самой важной. Она действительно очень
важна и в художественном и в воспитатель-
ном отношениях. Не будем спорить о значе-
нии наших участков в общей работе, Но я
не рискнул бы сказать: «в серии книг
«Жизнь замечательных людей» появились
наши первые опыты обращения к научной и
технической теме». Не уясняю, чьи «на-
ши»-—-русские, советские, автора? Научно-
художественный жанр, — скажем словами
Л. Гумилевского: «художественное обсле-
‘дование. матернала_. науки» — существовал
от. века. Был, например, Ломоносов...
В советские годы: различными писателями
создан ряд хороших научно-художествен-
ных книг не в форме биографий. В них сред-
ствами искусства ‘раскрывается суть мно-
гих вещей из области науки, это книги O
машинах и минералах, о химических веще-
ствах и биологических процессах, о пере-
стройке советскими люльми своей страны.
Но раз в них нет «подробностей процесса»,
то это не искусство... Даже М, Ильина
Л. Гумилевский не избавляет от перевода
из разряда художественной литературы
в разряд «элементарной популяризации и
школьной педагогики». :
‚Итак, опасность номер один: писатели
оцениваются не по их достоинствам.
Второе. Л. Гумилевский пишет: «попу-
ляризация как искусство», «искусство науч-
фронте, переосмыслил все, связанное <
его довоенной профессией инженера, про-
ник живой мыслью рационализатора во все
детали производственного процесса на сво
ем заводе и нашел точку приложения своих
сил, место, где, даже будучи слепым, он бу-
дет выполнять важную и необходимую
функцию.
Солдат Титов, бывший на войне связи-
стом, в госпитале научился вслепую соби-
рать телефонный аппарат. Оба вышли из ог-
ромного несчастья, но вышли не по автор-
CKOMY соизволению, а в итоге больного во-.
левого напряжения.
В том-то и состоит удача Б. Леонидова,
что он просто и правдиво рассказал о двух
важных свойствах сознания советских лю-
‘дей. Они стремятся утвердить себя в труде,
быть полноценными участниками общена-
родного дела. Общественно-полезный труд,
как основа и радость жизни, активный, жиз-
неутверждающий оптимизм — ведь это и
есть основа нашей советской идеологии,
Б. Леонидов показал, что это уже стало ор-
ганической чертой сознания советского че-
ловека.
Особенно удачно раскрывает эту мысль
писатель в центральной идейной коллизии
повести — споре Питомиева с Егорьевым.
Оба они честно воевали за победу над фа-
шизмом, оба стремятся утвердить себя в
новой нелегкой жизни, предстоящей им. И в.
то же время — это совсем разные Люди, В
сознании Егорьева сильны еще элементы
консервативности, косности. Это сказывает-
сяи в характере человека — нерешитель-
вом до робости, замкнутом, желчном. Пи-
томцев — новатор, пролагатель новых пу-
тей, обладатель активного и волевого ха-
рактера, Они оба покидают третью палату,
возвращаясь в жизнь. За Питомцева мы
спокойны, —- этот будет жить, радоваться,
радовать. А Егорьев — человек оглядки,
мизантропических” настроений, постоянных
сомнений?... Нет, у нас нет уверенности в
праве этого героя на «счастливый конец».
Несчастным покилает третью палату и
лейтенант Тимченко, — нас не вводит в за-
блуждение ни его радость при свидании с
матерью, ни вспьика надежд при встрече. с
любимой девушкой, которая не любит его.
`Михалков «Быль для детей», Г. Х. Андерсен «Дикие лебеди», Жюль Верн «Черная Индия»,
Рикки Тикки Тави» и В. Одоевский «Городок в та бакерке». с
PPP IIL LPL LE LLL ODL LAA DADA LAD ADANL AL”
Тимченко еще не дошел до конца того не-
вероятно трудного пути, который уже прой-
ден Питомцевым, не выстрадал еще воли к
жизни. Но он— не Егорьев, и мы верим в
него.
Персонажи повести Б. Леонидова облада-
ют живыми Индивидуальностями, ясно
очерченными характерами. Питомцев выле-
плен пластично, зримо, выразительно. Этот
образ пробуждает мысль, влечет к обобще-
ниям, сравнению. Вспомннаешь Николая
Островского с его отвращением к страда-
нию, неистребимой активностью, страстью
к творческой жизни. Эту очень важную
черту характера большевика, определяю-
щую весь его душевный облик, правильно и
глубоко понял Б. Леонидов.
Прочитав повесть, задумываешься над.
тем, что составляет ее подтекст, думаешь о
самом удивительном явлении советского
строя —© людях новой психологической
структуры, которых становится все больше
и больше; о пройденных нашим’ народом
тягчайших испытаниях, закаливших души
людей; о чудесной человечности нашей
идеологий, всегда активной, всегда откры-
вающей широкие горизонты. Все эти мысли
возникают в непосредственной связи с по-
вестью, с ее ситуациями, с разговорами и
делами её героев. И происходит это потому,
что Б. Леонидов умеет вызвать у читателя
живое движение мысли. Вот ЦПетрусь, бат-
рак из Западной Украины, темный, забитый
паренек, попавший в Красную Армию, ра-
ненный и эвакуированный в советский тыл.
Здесь все непонятно ему: и отношения
между офицерами и солдатами, так несхо-
жие с нравами армии панской Польши, и
общественная забота о раненых, и — глав-
ное — отношение людей к работе, к труду.
Полагая, что так же, как и в панской Поль-
ше, он не сможет по выходе из госпиталя
добыть себе работу, он мечтает стать пово-
дырем слепого Титова, вместе с ним соби-
рать милостыню. Питомцев и Титов научи-
ли этого паренька трудовой гордости. до-
стоинству рабочего человека. Так Петрусь
обрел свое место в’ жизни. свое счастье.
Б. Леонидов лишь пунктиром наметил’ этот
образ, лишь тронул огромную тему, но сде-
лал это так, что читатель додумал, дорисо-
вал все необходимое,
СУТЬ ВЕ
#
ЕЙ
ного изложения»... В каком смысле «искус-
ство»? Искусство как поэзия, как изящная
литература; или искусство как о опытность,-
как уменье? Здесь — смешение понятий.
Популяризация может быть искусством,
если автор — поэт, если он пользуется ху-
дожественным методом, — даже ив том
случае, пусть менее желательном, когда
раскрывается только научная тайна, а не ее
раскрытие. И популяризация может быть
искусной — дельной, умелой, интересной,
но не иметь непосредственного отношения К
искусству. Меня хороню поймут писатели,
пришедшие K научно-художественному
жанру не ‘от. литературы, а от науки. Они —
специалисты, знатоки своего дела, и кроме
научно-художественных поэтических книг
им то и лело — в силу острой общественной
потребности — приходится писать «просто»
популярные книги, содержательные, обще-
доступные, но без претензий на поэзию.
Возьмите, например, талантливого писате-
ля-бнолога В. Сафонова. Вы найдете у него’
и «искусную популяризацию» и «популярн-
зацию — искусство», В первом случае он
растолковывает материал науки, во втором:
— раскрывает поэзию мира науки. Разу-
меется, провести здесь резкую грань невоз-:
можно, одно перехолит в другое, и чем да-
ровитее автор. тем скорее в его творчестве
вторая ступень сменяет первую.
Итак, опасность номер два: если мы за-
тушуем художественный критерий, то пус>
тим в научно-художественную литературу
халтурщиков. Научно-художественная ли-
тёратура ‘есть особый род’ поэзии, а к поз»
зии относится то, что относится к поэзии. ^
Третье. Л. Гумилевский против обра-
зов. Но sent, образы бывают разные.
Изображение атомов в виде танцующих
большеголовых человечков — тоже образ,”
но образ внешний, декоративный, не вытез
кающий из сути вещей. Вместе с Л. Гуми-
левским мы не любим такие образы. Однако
имеются не только декоративные, но и по-
знавательные образы, — а в них-то как раз
и заключается ‘суть научно-художествен-
ного жанра.
Пушкин: «От финских хладных скал до
пламенной Колхилы»...
Герцен: «Смоленск — ключ России»...
Фольклор: «Москва белокаменная»...
Ломоносов: «Звездам числа нет, безлне—
дна»...
Это не ‘служебные образы, не внешний
прием оживления. Это— образное постиже-
ние сути вещей, это — поэтическое ошулще-
ние мира в широком смысле слова. Позна-
вательные образы созданы из научного’ ма-
териала, а лучатся светом поэзии. С ними
в литературу врывается увиденная псэтэм
красота самой науки, красота мироздания.
Проблема образа — основная пооблема
научно-художественного ° жанра. ИМ мне
жаль, что М. Ильин в своей правильной и
интересной статье «Образ в познавательной
книге» («Известия» от 13 октября) высту- -_
паёт в защиту образов вообще, не диферен-
цируя их. не углубляя темы. Вот пример из
книги «Горы и люди» самого М. Ильина.
«В пустыне тучи без дождя, реки без усть-
ев, ‘леса без тени» — чудесный познаватель-
ный образ, поэтически ощущенная <утВ’ ве-
щей. «Реки берутся за руки» — оченьз хоро-
шо, но, мне кажется, этот образ дальше от
сути вещей, он ниже рангом...
Так вот, из-за боязни «беллетристики»
отказываясь от образов и не различая их,
Л. Гумилевский отказывается и от пюзнава-
тельного образа, а это есть отказ OT
специфического научно - художественного
мышления—видения. Конечно, познаватель-
ный образ — дело трудное: чтобы его соз-
дать, надо владеть самой наукой. Проше
обратиться к жизнеописанию ученых, к 0со-
бой «научной» беллетристике.
Итак, опасность номер три: отказ от по-
знавательного образа есть отказ от средства
поэтически постичь суть науки. Остается
жизнеописание. И демонстративно изгнан:
ная «беллетристика» снова тут как тут...
Жизнеописания ученых, история открытий
могут стать особой формой научно-художе-
ственного жанра лишь в том случае, ‘если
они художественно раскрывают суть науки.
Следуя за извечной мечтой, Л. Гумилев-
‘ский вместе с нами ждет «елияния науки и
искусства». Он понимает это так: надо по-
вести трагедию и счастье изобретательства
и открытий до ‘читателя. Задача, слов нет,
чрезвычайно важная. Но тайна слияния
науки и искусства лежит гораздо глубже.
В данном случае дело He в изображении
психологии ученого, Пусть будет и это. во
главное — в другом. Дело в характере вос-
приятия самого автора, в единстве его ума
и чувства, в сращении понятия и образа. в
слиянии правды и красоты. Дело в таланте
поэтического. ощущения мира, как целого.
Менее всего удалась автору повести Зоя
Федоровна. Образ. этот написан по сенти-
ментальному шаблону, о любовных пережи-
ваниях Зой Федоровны рассказано стертыми,
потерявшими выразительность словами. Ря-
дом с ярким, полнокровным Питомцевым
она бледна и анемична. Наивность ее вызы-
вает недоверие. От длинных пересказов меч-
таний Зои Федоровны веет скукой. Горазло
ярче, выразительнее, трогательнее дана в
повести другая любовная ситуация. Титов,
выписываемый из госпиталя, опасается, что
его жена, суровая, энергичная, скупая на
ласку женщина, не захочет жить <0 слё-
пым калекой, и семья его развалится. Опа:
сения его оказываются неосновательными. и
читателя по-настоящему волнуют подробно-
сти встречи Титова с женой. Это — подлин-
ная «просто любовь», без психологического
самоистязания, без эгоистической истерики.
А в истории Питомпева—Зои Федоровны нет
ни подлинно сильных чувств, ни поэзии
любви. Здесь особенно сказывается серьез-
ный недостаток повествовательной манеры
Б. Леонидова — незкономность, чрезмерная,
подчас раздражающая * детализания описа-
ний всяческих пустяков: как встал, как сел
герой, введение излишних подробностей и
даже лишних персонажей. Зачем Б. Леони-
дову понадобилось скучной «короговоркой
‚рассказывать полробности биографиететуш-
ки Зои Федоровны, также ничем не свя-
занной с развитием повествования? Немило-
сердно растянуто описание обеда Питомцева
у Зои Федоровны, но автор не удовольство-
вался одним обедом и столь же немило-
сердно повторил его.
x удожественная сила отдельных глав,
отдельных кусков повести неравна. Рядом с
прекрасно написанной главой--кто сказал,
что раненому неприлично петь?! — читаем
бледное, вымученное описание городской
весны. И таких диссонансов немало. Б. Лео-
Нилов еще лолжен искать живые слова, ухо-
дить от безжизненного штампа, Но голос
его уже звучит и убедительно рассказывает
о подвигах духа, о доблести воли, о счастье,
завоеванном в борьбе.
Литературная газета
№ 44 3