«Прощание» Иоганнеса Бехера «Прощание» Иоганнеса Bexepa — He только автобиотрафический роман. Значе- ние ето несравненно шире. Это — иото- pHa целого поколения германской интел- лигенции, того поколения, которое всту- пило в жизнь накануне’ первой мировой империалистической войны. Это — широ- кая реалистическая. картина предвоенной Германии. И это прежде всего — coma ально-психологический роман Ha тему о конфликте поколений, об отцах и детях. Вокруг этого центрального конфликта об’- единены все другие повествовательные линии романа. Трагическое, искалеченное детство — не- редкая тема в западной литературе по- следних десятилетий. Низменная проза буржуазной действительности хорошо рас- крывается. если ее показать глазами не- испорченного ребенка. B произведениях западных соратников Горького — Ролла- на, Нексе — ребенок, е малых лет позна- ющий подневольный труд, бесправие, ни- щету, естественно, органически выра- стает в борца. Иной вариант темы дет- ства был дан теми художникади, которые показали буржуазную семью, конфликт внутри этой семьи. Тема борьбы поколе- ний была модной в предвоенной немецкой литературе. В драмах Ведекинда, в «Сы- не» Газенклевера подростки об’являли вой- ну отцам. Но это была борьба внутри ра- мок буржуазного мировоззрения и бур- жуазного общества. В романе Бехера речь идет о буржуаз- ной семье. Однако столкновение родителей и сына вырастает в столкновение социаль- ное. Юный Ганс Гастль, герой романа, пе- реходит, подобно ‘герою ° автобиографиче- ской трилогии французского коммунара Жюля Валлеса, от «защиты прав ребенка» К «защите прав человека»: разрыв с семь- ей знаменует для нето разрыв с буржуаз- вым обществом, И еще одну аюсоциацию се французской литературой ‚вызывает «Прощание» Бехера: оню мнотим перекли- кается. с замечательной реалистической эпопеей Роже Мартен gw Tapa «Семья Тибо». Гане Гастль, мятущийся, творчески одаренный подросток, часто ребячески не- устойчивый, часто ошибающийся, но всет- да страстно ищущий правды и жажду- щий подлинного дела. — многим близок неукротимому бунтарю Жаку Тибо. Korma Бехер рисует нестершимый гнет ханжеской благопристойности, уродующей жизнь ребенка, то он еще резче, чем Мартен дю Гар, подче ет типичность происходящего. Речь идет © средней, нор- мальной буржуазной семье. Гане Гастль — не полусирота, растущий без матери, как сын-Газенклевера или Жак Тибо. Его не бьют, как Жака Вентра у Валлеса. В его семье вовсе нет той леденящей, мертвя- щей атмосферы, тото раюсчитанното равно- душия к ребенку, которое так остро дает почувствовать в своем романе Мартен дю Гар. Напротив, у Бехера повествуется 0 семье. по-своему тармоничной, любящей, Tie отец и мать искренно привязаны друг к другу, где в быт прочно входят и воскресные прогулки за город, и рождест- венские подарки, и веселые каникулы в торах. Отец тероя; прокурор, непохож на того зловещего деспота с окровавленными руками, чей образ неоднократно появлял- ся в стихах Бехера 20-х годов, отмечен- ных еще влиянием экопрессионизма. На- против, это — аккуратный чиновник, вер- ноподданный кайзера, который сидит по- ложенное количество часов над своими папками. а вечером музицирует или ит- рает в шахматы с сыном. Но Бехер. не- подражаемо передает всю свинцовую тя- жесть этого размеренного, самодовольного бюргерского бытия. Отец отпугивает и от- талкивает Ганса не только тем, что маль- чик в нем видит носителя неумолимого правосудия, отправляющею людей на казнь, но и тем, что Ганс емутно видит бессмысленность и внутреннюю фальшь отцовокото существования. Работу отца, который изо дня в день корпит над бу- магами и с регулярностью автомата ходит ‚из дома в суд, из суда домой, Ганс невольно оуподобляет времяпрепровожде- нию заключенного, 0 котором он слмы- ал: этот заключенный, чтобы не сойти с ума в своей темной одиночной камере, разбрасывает по полу и вновь собирает полдюжины булавок — и так без конца. Вся жиэнь семьи Гастль, с редким мастер- ством психологической детализации пере- даваемая Бехером через чуткое восприятие ребенка, — работа, обеды, прогулки, — все носит отпечаток томительного автома- тизма. Ганса раздражают даже чистота и порядок родительского дома, ибо у ето lohannes R, Becher. «Abschied». Einer deutschen Tragédie erster Teil, 1900—1914, Вотап. Международная книга. 1940 г. a Т. МОТЫЛЕВА > родителей забота о порядке самоцель, не облегчает жизнь, а осложняет ee. Забота отца о порядке в бумагах, вечные хлопоты. матери по хозяйству — Рсе это приобретает оттенок надоедливой суетни, как у горыковоких Бессеменовых, у которых стулья в столовой раеставле- ны «6 тошнотворной правильностью». когда аккуратнейший отец в припалке неожиданного гнева бросает на пол вещи, буйствует, кричит на жену, Ганс чувству- ет в этом проявление неосознанного не- довольства такой жизнью. «Не кричит ли он. так’ тромко; чтобы что-то заглушить в самом себе?>. В отношении родителей к самому себе Ганс ‘ощущает все ту же натяжку и фальшь. Родители заботятся о нем, но это — заботливость педантически-назойливая, связывающая мальчика бесчисленными 3а- претами, порождающая в нем гнетущее чувство несвободы. Родители любят его, но мир переживаний ребенка от них скрыт. Они ‘подходят к сыну © заранее ваготовленными. мерками, с готовыми но- нятиями о приличном поведении и при- личной карьере, готовые ‘решить все во- просы его жизни, за него — и огорчают- ся или негодуют, когда он решает их по- своему. Гане отвыкает задавать родителям вопросы: он слишком часто слышит от них: «об этом не опралтивают», или «не порть нам аппетита». Он привыкает к притворству, ибо знает, что ето мысли и поступки истолковываются превратно, что в ето порывы ребяческой влюбленности вклалывается грязный смысл, что в прав- ливости видят дерзость, a в безобидной шалости — проявление преступных Har клонностей. Родители co всей искренно- стью хотят, чтобы сын вырос трудолюби- вым и честным человеком, но сами же вапрещают ему дружбу с сыном портното, прямодушным и ©1особным Хартингером, и поощряют его знакомство с мальчиком из «приличной» семьи, DeKKOM, He подо- что именно под влиянием Фекка Rained превращена в зревая, Ганс лжет, ворует, ленится. Параллельно семье действует школа, — довоенная, не- мецкая школа, тде царствует дух чино- почиталия и повинистической воинствен- ности. Характер Ганса формируется то под влиянием учителя Голля, ставящего хорошие отметки лентяям из ботатых се- Mell, то под воздействием директора HC- правительного пансиона Фертча, изобрета- ющего для учеников пытки, чтобы «без порки» заютавить их сознаться В ite ступках, которых они не совершали. Шаг за шагом, с хирургической остротой ана- лиза, раскрывает Бехер, как ребенку по- степенно и настойчиво прививаются раб- ские чувства, превратные понятия, гряз- ные представления, как обычная, нормаль- ная система буржуазного воспитания по- давляет и стремится учичтожить то хо- рошее, что заложено в характере мальчика. История детства и юности Ганса Гастля — история непрерывной внутренней борь- бы. В сознании Ганса-подростка кристал- лизуются понятия «смирной жизни» и «стойкой жизни». Смирная жизнь — 9т0 все привычное, застойное, обывательское— то, чему Гане не хочет поддаваться. Всем своим существом он тяготеет к иному — ему самому неясному — жизненному иде- алу, Все наиболее чистые и радостные впечатления детства: и дружба с «низки- ми» людьми — нянькой Христиной, со- седским денщиком Ксавером, и любимые книги, и память о бабушке, художнице и вольнодумке, и первая робкая любовь, и случайно услышанная увлекательная весть о восстании русского броненосца, — все это у Ганса группируется вокруг туман- ного и заманчивото представления о «стой- кой жизни». О бунте молодого интеллигента, о раз- рыве его со своей средой неоднократно было раюсказано и до Бехера. Но нозое в «Прощании» то, что в романе с громад- ной убедительностью раскрыто, как сти- хийное стремление вступающего в, жизнь юноши к прямоте и красоте человеческих отношений, к подлинному человеческому существованию — с необходимостью долж- но вести к социализму, к рабочему дви- жению, Ганс’ Гастль вовсе не так уж ин- тересуется политикой. Но он. инстинктив- но стянется к простым людям, стремится стать ближе к рабочему подростку Хар- тинтеру, жадно ловит крохи социалистиче- ского учения, ибо его привлекает то «че- ловеческое блалородетво», которое, по из- вестным словам Маркса, свойственно ре- волюционному пролетариату. Из юноше- ски-свежего восприятия красоты мира ес- тественно вырастают революционные поры- В. ФОМЕНКО БЕЗОТВЕТСТВЕННЫЕ ЗЛАТОУСТЫ Английский поэт Рандалл Суинглер на- писал первый свой роман «Нет выбора». Н. Арбенева перевела его на русский язык. Издательство «Художественная ли- тература» в Ленинграде выпустило книгу, изобразив на переплете штык русской винтовки образца 1891 г. с прикрепленным к нему красным флагом. За исключением, возможно, русской вин- товки, не совсем тут уместной, ни одно из названных обстоятельств не вызывает возражений. Рандалл. Суинглер — близкий нам по направлению писатель. Хотелось бы познакомиться с ним, как с автором, заранее внушающим симпатию, запросто, по-дружески, и так же запросто и откро- венно поговорить о его творчестве. Пред- ставьте же себе, что наше знакомство © ним обставили ритуалом, напоминающим древнюю восточную церемонию; красивые слова, ненужные поклоны, приторные ком- плименты. Примерно так вытлядит пре- дисловие к ero роману, написанное Т. Хмельницкой. - Вынуждены привести несколько фраз из утомительно-витиеватых излияний, при- званных, по мнению Т. Хмельницкой, украсить наши литературные познания. «Нет выбора» — вещь, исполненная глубо- кого лиризма, — читаем мы, — в ней как бы исчезает принципиальная разница между прозой и стихом, основные образы романа символичны и емки и развиваются не по ваконам повествовательной логики и реалистического раскрытия, но в едином потоке все растущего воодушевления пи- сателя, заполняют собой главы, как стро- фы стихотворения, и расширяют реальные черты, в вих заложенные, до каких-то космических смыслов». Боже, как красиво и... непонятно! До того непонятно. что начинаешь теряться: хорошо или плохо, когда образы развива- ЮТСЯ «в едином потоке все растущего во- одушевления» и расширяют реальные чер- TH до «космических смыслов»? Не скупясь ‘на изящные выражения, &в- тор предисловия продолжает «восхвалять» ^ Суинглера. Оказывается, самая замечатель- ная его способность — «умение создать Литературная газета № 14 2 ‘ном, развернутом, лирическое пространство (?!) романа, в котором раскрывается мир природы и п0- эзии, воплощенной в медленном, подроб- как живая бесконеч- ность мироздация, пейзаже», и что он к сложным проблемам общественной жизни подходит‘ вне всяких «умозрений». Читаешь все это, и чудится, будто сло- ва; точно стеклянные бусинки, нанизы- ваются на тонкую, трудно уловимую про- стым глазом нить размышлений автора. Вот ниточка начинает петлить, и слова- бусинки закружились в каком-то причуд- ливом и нестройном хороводе. Вероятно, Т. Хмельницкой такое зрелище, созданное ее собственной рукой, доставляет удоволь- ствие. Но, ей-же-ей, читателю от этого не легче: так рябит в глазах, что он не в со- стоянии разобраться — что же одобряет Т. Хмельницкая в творчестве Р. Суинг- лера и что отвергает, в чем его сила и в чем слабость? В одном случае Т. Хмельницкая прихо- дит к заключению, что ‹примат биологии» мешает передовым теёроям Суинглера мыс- лить и действовать, как подобает подлин- ным революционерам. В другом — она благосклонно расценивает приемы Суин- тлера, заявляя, что для него «тема сек- суального раскрепощения. (слова-то какие! — В. Ф.), тема освобождения тела и естественных инстинктов организмя — He самоцель, а лишь предпосылка социальной свободы человека». Казалось, советскому критику следовало бы с меныпим востор- гом отнестись к творческим концепциям, ставящим с ног на толову реальные вза- имосвязи социального и биологическото. Т. Хмельницкая, наоборот, возводит сла- бость в добродетель. Стремление к «ориги- нальным» обобщениям неудержимо уносит нашего литературоведа куда-то в высь. «С помощью этой биологической наблюдатель- ности, — пишет Т. Хмельницкая, — он (т. е. Суинглёр. — В. Ф.) видит прони- цательнее и острее, он тлубже вскрывает такие об’ективные явления, в социальной жизни, как классовую рознь в английской деревне». apt В простоте душевной мы полагали по сих пор, что художник тем острее вскры- вает социальные явления, чем яснее он их видит, как таковые, без какой-то осо- бой «биологической наблюдательности». \ вы. «Прекрасен мир, прекрасен — и имен- но потому, что он так невыразимо пре- красен, все должно измениться, совсем из- мениться». Так думает, так чувствует Гане. Ho Taney легче понять, что заслуживает отрицания, чем что заслуживает утверж- дения. Ему ‘ясно, что в понятие ненави- стной ему «омирной живни» входит He только застойный быт родительского дома. Сам этот быт — неот’емлемая часть це- moi социальной системы, всей вильгель- мовской Германии. С тротескной язви- тельностью сделана сцена, тде Гане с ро- дителями посещает в психиатрической больнице сумасшедшего ‘дядю Карла. В диком бреде дяди, возомнившего себя им- ператором и сверхчеловеком, Гане улавли- вает некоторые знакомые мотивы отцов- ских разговоров о политике... Но как он. Гане, может немедленно, в своей личной практике, оттолкнуться OT огрицаемого им уклада жизни? Тут Бехер прекрасно вскрывает психологические кор- ни мелкобуржуазного анархического бун- тарства, нашедшего в предвоенной Герма- нии свое художественное выражение в экспрессионизме. Ганс Гастль симпатизи- рует социализму, но его несколько нахто- раживает то, что рассказывает ему его друг Хартинтер о социал-демократической партии, о василье в ней мирных обыва- телей, лишенных боевого духа. И вдоба- вок — Гансу по всему складу своих при- вычек и своето воспитания все-таки труд- но почувствовать себя близким пролета- риату. Зато артистическая ботема Мюнхе- на, писатели и художники, собирающие-. ся в внаменитом кафе «Стефания», при- влекают Ганса своей ‘полной отрешенно- стью от бюргерской морали и привычек. Ганс Гастль привыкает считать выюпгим достижением Моды красный свитер и пи- шет стихи, например, «Марш ревущих до- мов», где бурлящий хаос чувств облечен в оригинально-сумбурную форму. Бехер сам прошел через стадию оэкс- прессионистского бунтарства. И прощание е анархически-богемным прошлым — He менее важная идейная и сюжетная линия романа, чем прощание с бюртерским про- шлым. Постепенно, шат за шагом, захтав- ляет Бехер своего героя убеждаться, что реаэкщионное тупоумие его отца и кфикли- вое оригинальничанье зазсетдатаев «Сте- фании» имеют один и TOT же социаль- ный смысл, Гане привык про себя казы- вать отца и его единомышленников «гун- нами». Но это же слово «гунны» бросает в лицо новым друзьям Ганса, анархист- ствующим поэтам, редактор газеты, куда они пришли, ‘чтобы учинить очередной скандал. Ганс изумлен. Его друзья, бунта- ри, отрицатели мещанской морали, тоже тунны? Он окончательно убеждается в этом только ‘тогда, когда в первые же дни войны самые шумные из «отрицателей» становятся самыми шумными шовиниста- ми, декларирующими свою преданность кайзеру. Итак, Гансу Тастлю приходится совер- math двойной разрыв. Его уход из роди- тельското: дома, отказ, несмотря на наютоя- ние отца, итти на войну — это в. та же вромя и отказ от дальнейшего общения © «взбесивлтимися обывателями», из артисти- ческих кафе, окончательный переход на сторону борцов за чстойкую жизнь» — таких, как Хартингер, оставшийся вер- ным интернационализму. В жизни дело обстояло сложнее. Да и Хартингер, по* жалуй, слишком проницателен в aHa- лизе происходящих событий. Для за- падных Интеллигентов поколения Bexepa путь к революционной правде был еще более тернист и труден, чем это изобра‘ жено в\ романе, и у самою Бехера преодоление экспрессионистекой путаницы длилось долгие годы. (Даже в самом «Прощании», отличающемся реалистиче- ской четкостью письма, временами возни- кает почти экопрессионистский хаос обра- aon, особенно на последних страницах, тде перед героем, покинувшим родитель- ский дом, в одно- мгновение с несколько утомительной быстротой снова проходят все впечатления жизни). Но все это, в конце концов, не столь существенно. Элемент модернизации в по- вествовании о недавнем прошлом — при- ем спорный, но — в рамках общей кон- цепции романа — вполне оправданный, -Пред нами — насыщенный глубоким содержанием документ эпохи и в то же время — шедевр немецкой повествователь- ной прозы, который, надо надеяться, и в русском переводе не потеряет своего пле- нительного своеобразия, Кстати говоря, Т. Хмельницкая оставляет этот термин без пояснений, и он остается «тайной изобретателя» для всех, не посвя- щенных в тонкости ее критических прие- мов. Можно сотласиться с Т. Хмельницкой, что символика Р. Суинглера бесхитростно прямолинейна, и роман его во многом наивен. Вместе с тем никак нельзя не заметить одного очень важного обстоятель- ства: Суинглер преодолевает, точнее, ста- рается преодолеть в себе, ту самую «био- логическую наблюдательность», какую наш критик возвел в сан литературных до- стоинств. И когда это удается ему, он ви- дит окружающий мир таким, каков он есть на самом деле. \ Тогда он заставляет своего героя думать и поступать, как обычно думает и поступает человек про- зревающий. Рольф Тавернер, в начале ро- мана исповедующий какие-то туманные, расплывающиеся в бесплотной мечте исти- ны, отгораживающийся от зкитейских тре- волнений, чтобы в тишине и покое насла- диться личным счастьем, в конце романа распространяет среди солдат «Коммунисти- ческий манифест». Для него, человека че- стного и душевно неподкупного, друтого выбора нет. Оставив в тени главное, что хотел ска- зать английскому читателю Суинтлер, Т. Хмельницкая пространно и «красиво» го- ворит о «сексуальном раскрепощении», умильно улыбается там, где надо сказать суровую правду, может быть, и не сов- сем приятную. ‚ Исключительная способность Т. Хмель- ницкой черное превращать в бейое, при- ходить в неописуемый восторг там, тде нужен прямой, откровенный разговор, не вызвала бы никакого беспокойства, если бы ее сеансы «слововерчения» были огра- ничены кругом любителей заумных кросс- вордов. Но так как ее предисловие к ро- ману Р. Суинглера предназначено для 60- лее широкого употребления, оно достойно внимания. Хочется читателя уберечь от наставников, показывающих в «Кривом зеркале» творчество незнакомото еще пи- сателя, Первороден ли стиль Т, Хмельницкой или заимствован у кого-нибудь — вопрос не столь уж важный. Но нечто подобное можно встретить не только в ее статьях. Как видно, кокетливая вычурность слога прельцает иные редакции. В августов- ской книжке журнала «Знамя» нам до- велось прочитать статью Р. Миллер-Буд- ницкой о романе Джона Стейнбека «Гроздья гнева». В самом начале статьи Биография великого аболиционист: Благородный образ Джова Брауна, «мэе- сии черных рабов», еще при жизни был овеян легендажи. Стоустая молва разноеи- ла по всему миру имя отважного аболици- ониста, слухи © ето подвигах обгоняли официальные ‘сообщения и газетные изве- сетия, поэты, драматурги, романисты опе- режали историков. Й вплоть до еегодняшнего дня образ тероя негритянского освободительного двч- жения вознякает в напем представлении неизменно таким, каким он был создан литературной традицией, сотканный не из научно проверенных фактов, а из апокри- фов и легенд, рожденных народным B000- ражением, версий. ‘вылвинутых творческим вымыслом писателей и преданий, сохра- нившихея в негритянском фольклоре в трустных, мелодичных «епиричуэлз». Ограниченность исторических сведений, скудость документов, обилие белых ‘пя- тен в биографии Брауна — все этз` пря- водило к тому, что ето традиционно-поэти- ческий образ обычно представлялся писа- телями более определенным в своих KOU- турах, более оригинальным и ярким и духовно более содержательным, нежели ето действительный 0браз, © трудом вос- станавливаемый по немногим строго до- стоверным данным. Писатели, творческое внимание которых привлекала колоритная фигура Брауна, гораздо чаще обращались к легенде, чем в истории. В значительной степени эт относитея и к современным американским писателям Майклу Годлу и Майклу Блэнк- форту. авторам драмы «Лжон Браун», и Леонарду Эрлиху, написавшему роман «Муж господнего тнева». Произведения эти знакомы советскому читателю. Биография Джона Брауна, написанная Н. Кальма и вышедшая в серии «Жизнь замечательных людей», представляет собой попытку исторического исследования. По методу своему она принципиально отлич- на от книг американских писателей. Великий аболициониет ‘не парит на страницах этой книги, как ‘некий уже вы- ходящий за границы человеческих про- порций феномен, подавляющий motel своей железной волей, суровым характз- ртом и нравственным аскетизмом, обесщве- чивающий своих еподвижников интеллек- туальным превосходством и стихийной, почти устрашающей одержимостью. Образ Брауна в книге Н. Вальма чужд тех черт фомантической гиперболизации, которыми проникнуты произведения Голда и Блэнк- форта и особенно Эрлиха. Браун изображен на птироком культур- но-историческом фоне в тесной связи с социальным движением эпохи. Он дейст- Н. ‹ НАЛЬМА. «Джон Браун». Серия «Жизнь замечательных людей». Изд. «Мо- подая гвардия». М. 1940 г. 2 И. ФРАДКИН ы => вует в реальтой бытовой обетатовке Аме- рики середины прошлого столетия. Ем окружает шумная и цестрая толпа пред- ставителей самых различных обществен- ных кругов: либеральные адвокаты из Бостона и Нью-Йорка, закаленные HY ROU переселенцы на Запад, свободные негры и невольники, южные нлантаторы, упорные в труле фермеры — потомки пиоверов Но- вой Англии, самоотверженные борцы 3a свободу негров — аболиционисты, эми- гранты из Франции, Пруесии, Авотрии © Италии — революционеры европейских баррикад 1848 г., промьишленники, eBa- шенники, журналисты, квакеры... Широта социального фона не умаляет значения Брауна. но наоборот, придает его образу болышую жизненность. Он действу- ет среди людей, а не над ними. В под- линность его читатель верит. Поялинность эта автору далась с трудом, так ка да- леко He веетда она есть подлинность фактов и документов. Недостаток истори- ческого матёриала подчас заставляет Н. Калыма прибегать к домыслу, восстанав- ливать евязь явлений путем логических догадок. Особенно сложно было «восста- новить» процессе духовного формирования Брауна в годы его детства и юности, 0 которых сохранилось ничтожно мало све- дений. Между тем, первые главы едва ли не наиболее удачные в книге; в них ©0- вершенно нет тех плохих и безвкуеных версий, которые так часто вторгаютея в повествовательную ткань романтизирован- ных биографий. Отуская незначительные подробности, Кальма основное внимание уделяет куль- минационным моментам биографии вели- Koro аболициониста. Это, во-первых, борь- ба за свободный Канзае, /когда в течение нескольких лет старик фермер и его сы- новья, возделывая поле, жили, как библей- кие строители иерусалимского храма, 6 лопаткой каменщика в одной руке и 6 мечом воина — в другой, и, во-вторых, героическое выступление ‘в Харперс-Ферри © последующим судом и казнью. Эти за- ключительные сцены написаны Н. Вальма сдержанно и лаконично. Критический пересмотр традиционного толкования образа Брауна, отказ от ро. мантической стилизации, от мрачного би- блейского колорита, от обычного изобра- жения «Старика Брауна» суровым и трозным пророком религии гнева, — в:8 это оказалось плодотворным для книги В. Кальма. Но подчас в обрисовке духов- ного облика Джона Брауна автор впадает в другую крайность. Это выражается в некоторой модернизации воззрений Брауна, в несколько наивных попытках устранить Четыре иллюстрации художника В. В. Лебедева к книжне С. Я. Маршака «Английские балпады и песни». Книжка выйдет в ближайшее время в изда- тельстве «Советский писатель». читаем; «Книга Стейнбека вся дышит страстью, которой она рождена... Это та страсть, которая, овладевая массами, ста- новится материальной силой, движущей силой исторического развития, которая одна составляет основу и уток великого ковра всемирной истории, расцвечиваемо- то ею всеми красками... Мы вовсе не в претензии, что известная мысль 0 материальной силе идеи, ставшей достоя- нием масс, здесь применена к слову <страсть». Перефразировка, вообще говоря, допустима. Вот ковроткачество тут прямо- таки некстати. Затем — нельзя ли веж- ливее обращаться со всемирно-историче- скими масштабами, пантеистическими и космическими «смыслами». К чему такие преувеличения и выспренность? Р. Миллер-Будницкая называет роман Стейнбека пантеистической поэмой, язы- ческой книгой, Чтение романа воскрешает в ее памяти «картины отдаленного исто- рического прошлого: народ, кочующий по пустыне в своих странствиях к земле обе- тованной; дым костров кочевий под ноч- ным небом пустыни... патриархальные вемьи, тянущиеся длинными вереницами, с женами и детьми, с рабами и воинами, < отарами овец, с табунами коней, с ка- раванами верблюдов; скрип повозок и то- пот коней, мычание и блеяние стад, мед- ленный шат тяжело нагруженного вьючно- го скота, плач младенцев, бряцанье ору- жия, и голос сказителя или певца по но- чаи у костра под тихий рокот струнз, Какой-то историко-мифологический «но- ев ковчег»! Библия и Микула Селянино- вич, полотна Рубенса и «мутный поток гани» фламандской ярмарки, Авраам инкольн и конквистадоры, краснорожий, похотливый Силен и Кромвель, Робин Гуд и праматерь Рахили, эпоха Реформации и первобытный человек... А где же совре- менная Америка, с ее хваленой и разде- той донага Стейнбеком демократией? Увы! Автору нет дела до столь прозаических вещей. Куда увлекательней рисовать апо- калиптические картины, смешав° в одну кучу эпохи и века. Пусть читатель разби- рается во всеобщей свалке! Дело автора— побольше намудрить;:. взгромоздить целые пирамиды замысловатых фраз, а после нас—хоть потоп! Попытаемся все-таки найти смысл в этих трудно читаемых тирадах. Как ут- верждает Р. Миллер-Будницкая, с первых же страниц книги Стейнбека «встает мир варварской мощи и яркости, еще не от- равленный всеразлатающим ядом мапгин- ной капиталистической цивилизации, все = еще близкий к земле и ее жизни». Поми- луйте! — почему же этот мир пересел на волеса и снялся с земли? Неужто пат- риархальные воззрения старых Джоудов, их первобытно-крестьянская психология — это реальная сила в борьбе с капитали- стическим трактором, сносящим их жал- кие хижины? И вообще, разве смысл ро- мана Стейнбека, изображающем трагедию американского фермера, крах сохранив- шихся в крестьянской среде буржуазно- демократических иллюзий, в прославлении «мира варварской мощи»? Мысль о варварах не дает Р. Миллер- Будницкой покоя. Прибетая к, ассоциаци- ям, она живописует: «Вновь звоскресает древний эпический мотив: нашествие вар- варов на богатейшую, но’ перезрелую, уже одряхлевшую, исторически обреченную ци- вилизацию. Отовсюду, со склонов гор, из сердца пустыни, из далеких земель обру- шиваются варвары, страстно алчущие эту плодородную цветущую землю и ee ма- териальные и культурные богатства». Про- стим автору стилистические из’яны. В данном случае не погрешности стиля наибольшее зло. Сама аналогия чрезвычай- но любопытна. Будущая амёриканская ре- волюция и век Атиллы — He слишком ли увлекся наш литературовед? Ведь’ как будто не те времена, и песни как будто должны быть другие. Неосторожное применение ассоциаций и приверженность к «высокому штилю» сыг- Ries злую шутку с Р. Миллер-Будницкой. ызвав духов, она не сумела с ними справиться. И статья о хорошей книге пропиталась идеализацией озверения, оди- ‘чания, к которым приводит современный капитализм крестьянские массы. Какими бы отоворками автор ни заканчивал статью, — от нее, в лучшем случае, силь- но отдает политической наивностью. ‘Все, о чем мы сказали выше, бледнеет в сравнении с «открытиями» П. Громова, автора статьи «Уриэль Акоста» в. Малом театре» (журнал «Ленинград» № 23—24 1940 г.). Оказывается, Акоста — никакой не мыслитель и вообще отсталый тип. Вот де Сильва и де Сантос — это. да! Акоста просто одержим духом сомнения, тогда как де_Сильва — диалектик. Так прямо и на- писано, Вот что говорит П. Громов /по по- воду спора Акосты с Бен-Акибой, де Сан- ‚тосом и де Сильва. Приведя содержание спора, он задает вопрос и тут me отвеа- чает: «Кто же прав? Акоста ли, считаю- щий, что все в мире разрозненно, случай- но, сомнительно, или де Сильва, считаю- щий, что всё в мире органично, связано. закономерно? Конечно, де Сильва. Мыш. из них элементы, устаревигие 6 И зрения современного передового миров зрения, т. е. В недостаточном понимая того исторически своообразного типа волюционного сознания, которо Ha свое полное воплошение В Брауне. Браун был религиозен, и его религи ность нельзя отделить, как нечто no¢ роннее, от его революционных идей, Брауном еше тяготело сознание его 0 ленных предков = пуритан, солдат ре люционной армии Кромвеля, шедших в с пением духовных псалмов. И в патри хальности его семейного быта, в благо етивой строгости его отношений е же и сыновьями скавывалаеь все Та KO, религиозность. Между тем, эта черта Б уна не только не проанализирована ма с должным вниманием, но даже ско затушевана. Описывая отчужденность Брауна от первой жены — святоши, его столкно ния со священниками, официальными кователями христова учения в COOTB eTBUH ¢ интересами плантаторот-рабов лельцев, автор говорит © фактах, вто достоверных. Но при этом он дает им носторонне-тенденциозное освещение, и бражая своего героя человеком, ИНДИ рентным в вопросах веры. Вряд ли Бра нуждается в подобном снисхождении. Книга Н. Кальма обрывается на кая Брауна. Такой конец нельзя призн вполне правомерным, Спустя месяц с ли ним после казни Брауна Марке nme Энгельсу: «По моему мнению, самые ликие события в мире в настоящее в мя — это..с одной стороны, американс лвижение рабов, начавшееся CO CMe Джона] Брауна, с другой стороны движение рабов в России». Марке со свойственной ему гениальн исторической проницалельностью увидле смерти Брауна не трагический коне а лиционизма, а, наоборот, начало велик освободительного движения. Через год небольшим после казни Брауна начале гражданская война, приведшая к отм рабовладения в Соединенных Пилат Победа северных армий была также ит смертной победой Брауна; северяне сраз лись © его именем на устах; Сэмнеров полк аболиционистов сложил о нем пох ную песню: Тело Джона Брауна тлеет в могиле, Но душа ето шествует впереди... Тело Брауна в неприветливую декаб скую ночь 1859 г. было снято с ви лицы и передано вдове для погребения. его «душа» — великие идеи, которым отдал всего себя, — осталась жить победила. Это торжество бессмертной « ши» над бренным «телом» и должно 0 ло, по нашему мнению, стать естеств ным эпилогом книги. ‚ В вину Н. Кальма нужно постави небрежность в обращении с историчеся ми фактами. Предомертную записку Бра на автор выдает за речь, произнесень им с эшафота. Генерала по прозващу «в менный Джексон» Кальма превращает палача и заставляет его затягивать пе на шее Брауна. Список опибок можно 6 ло бы продолжить. Один из соратник Брауна — Лимен, убитый на страну 186-й; воскресает; хабы вновь умереть странице 201-й. Подобные ляпеусы высшей степени неуместны в полезн книге, имеющей познавательное значен t Совещание ‘сказителей СИМФЕРОПОЛЬ. (Наш корр.). Недав Крымский научно-исследовательский 1 ститут языка и литературы имени А. Пушкина созвал республиканское совец ние кедаев, сказителей и научных корр пондентов. Совещание рекомендовало Научно-ис довательскому институту языка и лите туры организовать в 1941 г. экспедиции отдаленные районы Крыма для собиран фольклорных произведений, обращая о бое внимание на современный фолькл Кроме того. институту и Союзу советсв писателей Крыма рекомендовано систе тически оказывать творческую помощь дельным кедаям и сказителям. } ление де Сильва диалектично, Акоста проповедует бесплодный и наивный THILH3M>, Гуцков, продолжает свои открытия Громов, абсолютно никакого понятия имел о диалектическом подходе к истор «Абстрактность, антиисторизм мышлев автора делают героя (т. е. Акосту—В. более отсталым мыслителем, чем осужд мые автором «консерваторы». Да что товорить, с решительным жестом утвер дает П. Громов: «Как бы то ни было, пъесе Акоста об’ективно не прав, и мн литель он только по названию, а не существу». Дальше, как говорили в старину изв чики, ехать некуда. Расправившись в два счета с Гуцков и Акостой, а заодно и с историей, перев нув все вверх дном, П. Громов приступ к разбору спектакля в Малом театре оценке игры актеров. И тут диву даеш как на одной журнальной странице ав умудрился наговорить столько чепухи околесицы. Межинский, играющий де тоса, у П. Громова «крадучись, мя эластично, ‘по-кошачьи вбегает в пер! акте на сцену, и на этом зловешем плавном ритме построен весь образ». Че несколько строк он уже «похож в сво развевающихся одеждах на летучую мы призрак зла; от него ложатся мрачн тени на весь спектакль». Фантасмагой превращений продолжается до тех п пока тот же актер не начинает игр «судорожный, стремительный полет ночн ПТИЦЫ». И когда читатель изрядно Hal тан зоологическими образами, П. Гром смилостивившись над своей жертвой, шептывает: «Пьеса Гуцкова—посредств Ам HO она отмечена резко вы ыми жанровыми признаками. Это трагедия по всему своему стилистичес му составу» (3!) Что сие означает-—пу раз’яснит читателю тез едакця 7 «Ленинград». а С ieee названные нами статьи нельзя, al измерять одним аршином. В перв м чрезмерное пристрастие к here побрякушкам, к туманиым ae аналогиям, в которых то ae ; третьей — просто уйма вся SEK поте, И все-таки их pom ый общее. Ни поза критических 5 т у нн «ученая» фразеология не а редкой безответственности prea три автора используют пр oy о выступления в печати. А & ‚ если не явление, то BO BCAKOM чае — печальный факт.