Илья ЭРЕНБУРГ

 

Глазами Василия Гроссмана

Книга Вас. Гроссмана может озадачить
иного читателя: повесть, два рассказа и
около тридцати газетных корреспонден-
ций, причем автор не счел нужным как-
либо отделить узаконенный вымысел от
описания подливных событий. Это смеше-
ние мне кажется законным и умным.

По-разному сложилась судьба того или
иного писателя. Для Вас. Гроссмана годы
войны были фронтовыми годами; он не
отмалчивался, не выжидал, не берег себя
для «монументальных полотен»; с Красной
Армией он встретился не на параде Побе-
ды, дали не под Берлином. Он разделил
судьбу своих героев-—учителей, шахтеров,
агрокомов; он не промчался по дорогам
войны, он ‘их исколесил, вяз в их глине.
Он был из тех, кто не спрашивал, что даст
война писателю, кто терзался другим: что
даст писатель войне?’ Он не написал так
называемого «классического романа», не
мог написать хотя бы потому, что был за-
вят другим; но он написал много замеча-
тельных страниц, которые ценны не толь-
ко, как расстрелянные снаряды, а как за-
воеванные душевные плацдармы. «Годы
войных — отчет о вчерашнем дне, и это
материал для завтрашнего дня, для насто-
ящего романа, посвященного Отечествен-
ной войне. Не знаю, кто напишет такой  
роман — Вас. Гроссман или другой, может
быть еще неведомый нам писатель, но
знаю — каждый, кто возвратится к одному
из самых потрясающих событий нашей ис-
торин, найдет в книге «Годы войны» цен-
нейшее: исповедь современника, правди-
вое изображение страстей, сделанное в
ту самую минуту, когда страсти безраз-
дельно владеют сердцем. Это прежде
всего честная книга; такими могли. быть
письма с фронта, если бы люди, далекие
от литературы, не были бы в плену тех
условностей, которые обращают интимное
письмо в газетную статью.

Я назвал книгу «Годы войны» честной;
этот эпитет вообще подходит к Вас.
Гроссману, писателю большому, несколько
неуклюжему, лишенному внешнего блеска,
верному традициям, любящему вслух по-
думать, проникающему в душевный мир
своих героев длительной осадой. Сущест-
вует искусственный мед ил поддельная
лирика. Очерки Вас. Гроссмана написаны
не за письменным столом, а в хатах и в
землянках, написаны для газеты, у которой
свои требования, свои нравы; можно найти
в книге «Годы войны» страницы потуск-
невшие, но нет в ней лжи, нет подделки,
это — воистину честная книга от первого
слова до последнего.

Я сказал, что Вас. Гроссман умно посту-
пил, не отделив беллетристики от газет-
вых корпреспонденций: в его повести и рас-
сказах много публицистики, связанной с
пережитыми годами, а его газетные очер-
ки часто достигают силы болыших худо-
жественных произведений. Повесть «Народ
бессмертен» написана в очень трудное
время — ло наступления немцев на юге.
Есть в ней прекрасные главы; я не мог за-
быть картину пожара Гомеля, перечел сно-
ва три года спустя и увидел, что не
ошибся написано это вдохновенно и
мастерски; так остаются в памяти и солдат
Игнатов с девушкой, и страшные пейзажи
войны. Потом художника отстраняет жи-
вой человек, гражданин, полковой агита-
тор, который взволнованно убеждает, что
немцев можно и должно разбить... Для бу-
дущего романиста будет особенно ценной
именно эта сторона повести, ибо здесь
Вас. Гроссман — не автор, а военный кор-
респондент «Красной звезды», участник от-
ступления, то-есть один из персонажей
ненаписанного романа. Законы искусства

языков, обошли мир. Дело не только в те:
ме: о Сталинграде написано много — и тез
ми, кто провел там страшные месяцы,

кто туда не заглядывал. Удача Вас. Грос-
смана об’ясняется его природой: в обороне
Сталинграда он`нашел свою тему, своих
героев, войну без блеска, без
ской или подкиплинговской романтики, уг-

Гроссман был прежде так же далек от во-
енной тематики, как описанный им Чехов

от снайперской винтовки: пути автора и
героя совпали,

душа автора осталась на Волге, все по-

сознательно отошел в сторону, потрясают

 

строги, они хорошо, известны Вас. Грос-
сману. Если он все же прибавил концовку
к рассказу «Старый. учитель», который ес-
тественно кончается смертью учителя, ес-
ли в. рассказе «Жизнь» к утверждению
жизни героями он добавил свое утвержде-
ние, то это потому, что кроме законов ис-
кусства существуют законы войны, и они
были душевно обязательными для всех че-

стных людей.

Вас. Гроссман. «Годы войны». Гослитиздат,
1945.

 

©:

 

 

Мне нравятся и повесть и рассказы, но
выше их я ставлю сталинградские очерки.
Какие это замечательные страницы! Напи-
санные на линии огня, они сохранили воз-
дух боя. Писатель создал героев повести
— комиссара Богарева и Мерцалова, он
мог приписать любые чувства, предписать
им любые поступки. Защитники Сталин-
града, описанные в газетных корреспон-
денциях, существующие люди; между тем
они выглядят глубже и значительнее пер-
сонажей повести. Снайпер Чехов, броне-
бойщик Громов, сержант Власов, полков-
ник Гуртьев — вот настоящие герои этой
книги, и они навсегда останутся в памяти
читателя.

«Глазами Чехова», «Направление raas-
ного удара», «Власов» и другие сталин-
градскне очерки известны миллионам чи-
тателей, переведены на десятки различных

И

геми, кто туда только заглянул, и теми,

киплингов-

рюмую, тяжелую, честную войну. Вас.

совпали пути писателя и

народа.
Картины нашего наступления бледнее;

следующее он писал так, как будто не пи-
сал, а дописывал.

В статье «Треблинский ад» писатель
точность и сдержанность голоса. Вас.
Гроссман становится публицистом, спере-
жающим время, когда он предупреждает:
«Сегодня мало говорить об ответственно-
сти Германии за то, что произошло. Ce-
годня нужно говорить об ответственности
всех народов и каждого гражданина за
будущее». :

Вас. Гроссман хорошо передал драму
писателя — военного корреспондента: «Но
вот удивительное, странное дело, — ста-
нешь писать корреспонденцию, и все это
почему-то не помещается на бумаге. Пи-
шешь о танковом корпусе, о тяжелой ар-
тиллерии, о прорыве обороны, а тут вдруг
старуха с солдатом разговаривает, или
жеребенок-сосунок, пошатываясь, стоит на
пустынном поле, возле тела убитой матки,
либо в горящей деревне пчелы роятся на
ветке молодой яблони, и босой старик-бе-
лорусс вылезает из окопчика, где хоро-
нился от снарядов, снимает рой, и бойцы
смотрят на него, и, боже мой, сколько
прочтешь в их задумавшихся печальных
глазах! В этих мелочах душа народа, в
них наша война...». Мне хочется к этому
добавить, что Вас. Гроссман сумел пока-
зать душу народа именно в том, что он
называет «мелочами»; о прорыве обороны
писал он не только как о военной опера-
ции, но и как о движении народной сове-
сти, которая жила в старом пчеловоде, в
«задумавшихся печальных глазах» солдат.

Душевные детали войны — вот те камни,
из которых будет построен роман будуще-
го; его автор оставит в стороне блиста-
тельное, но общее описание, потрясавшее
современников событий в ряде романов,
новелл и поэм. Искусство всегда начина-
лось с общего. Вспомним пути литературы
Запада, переход от Роланда и Сида, от сим-
волов к живым людям, к Вийону, Рабле,
Сервантесу, Лопе де Вега; вспомним, как
художники славянского мира преобразили
лики омертвелой Византии в лица людей.
Писателю, который захочет ‘написать ро-
ман о годах войны, придется проникнуть
в тайники души. Большая литература по-
казывает общее через частное, судьбу ле-
са через судьбу дерева.

Приближается время осознания, время
литературы. Тот, кто возьмется за романо
пережитом, обязательно раскроет книгу
«Годы войны» и посмотрит хотя бы раз на
мир глазами снайпера Чехова, глазами
Вас. Гроссмана.

°

 

 

Белоруссия, 1944 г. Танки в наступлении.
А. КОКОРИН. Из фронтового дневника.

 

Евгений КРИГЕР

 

В сборнике военных рассказов Констан-
тина Симонова есть рассказ под названием
<Бессмертная фамилия». Самый маленький
по размеру, — четыре с половиной стра-
нички, — он запомнится читателю надолго
и, может быть, послужит ключом, раскры-
вающим смысл всей книги. Все очень про-
сто в этом рассказе. На Десне во время
бомбежки саперы наводили временный
мост. Автор обратил внимание на руково-
дившего постройкой ‘беспокойного майо-
ра, который нетерпеливо и даже сердито
призывал своих подчиненных продолжать
работу, не обрашая внимания на послед-
ний из неменких самолетов, назойливо
круживший над мостом. Саперы поднялись
из укрытий, топоры снова застучали на

`° переправе, и немецкий самолет вскоре

улетел, убедившись, что, кружи он тут
хоть до вечера, мост все равно будет стро-
иться. Эпизод не настолько значительный,
чтобы запомнился он сам по себе, но слу-
чилось так, что в следующую поездку, уже
на Днепре, автор стал встречать на доро-
жных указателях одну и-ту же фамилию.
«То она была написана на куске фанеры,
прибитом к телеграфному столбу, то на
стене хаты, то мелом на броне полуразби-
того немецкого танка: «Мин нет. Артемь-
ев», или- «Дорога разведана. Артемьев»,
или: «Об’езжать влево. Артемьев», или:
«Мост наведен. Артемьев», или, наконец,
просто: «Артемьев» и стрелка, указываю-
щая «вперед». Выяснилось, что это тот са-
мый майор, человек, знаменитый на своем
участке, один из великих и скромных тру-
жеников фронта, которыми так сильна
Красная Армия. Наступление продолжа-
лось. и надписи Артемьева, подробные и
точные, автор видел потом на Днестре, и в
Бессарабии, и в последний раз на Пруте он
снова прочитал знакомую надпись: «Пере-
права есть. Артемьев».

Ион переправился на ту сторону Прута.

Но там он не нашел знакомой надписи,
там увидел он свеже насыпанный могиль-
ный холмик с прибитой под жестяной звез-
дой дошечкой. «Здесь похоронен, — было
написано Ha ней, — павший славной
смертью сапера при переправе через реку
Прут майор А. Н. Артемьев». И внизу при-
писано крупными красными буквами: «Впе-
ред, на запал».

Наступление поодолжалось, и теперь
больше не ‘участвовал в_нем беспокойный
майор, переправивший свою ‘армию через
множество рек, но дальше, за Прутом с его

 

К_ Симонов. Рассказы. «Советский иисатель».
IL ns.

одинокой могилой на берегу, снова встре-
тилась вдруг та же знакомая надпись:
«Дорога разведана. Артемьев».

«В этом, конечно, не было чуда, — за-
ключает Симонов свой рассказ. — Как и
многие части; в которых долго не менялся
командир, саперный батальон привык себя
называть батальоном Артемьева, и его
люди чтили память погибшего командира,
продолжая открывать дорогу армии и над-
писывать его фамилию там, где они про-
шди. И когда я, вслед за этой надписью,
еще через десять, еще через тридцать, еще
через семьдесят километров снова встречал
все ту же бессмертную фамилию, мне ка-
залось, что когда-нибудь, в недалеком бу-
дущем, на переправах через Неман, через
Одер, через Шпрее я снова встречу фанер-
ную дощечку с надписью: «Дорога разве-
дана. Артемьев».

Этот рассказ запомнился мне больше
всех в книге Симонова. В маленьком, бес-
покойном майоре я узнал великое множе-
ство таких же, как он, доблестных, скром-
ных людей Красной Армии, вынесших на
своих плечах исполинский труд войны.
Рассказ так же суров и прост, как и те па-
мятники, которые воздвигались на  моги-
лах неизвестных солдат. Символическая и
в то же время вполне достоверная, взятая
из самой жизни концовка рассказа делает
поистине бессмертным маленького сапера,
подвиг которого продолжался и после ги-
бели его.

сказе. В нем особенно сильно проявилась
писательская манера Симонова. Он сам
признается в своем послесловии, что, от-
правляясь на фронт в качестве военного
корреспондента «Красной звезды», нё со-
бирался писать рассказы. Он хотел видеть
и показывать войну такой, какая она есть,
во всей достоверности реальных фактов,
событий, людей. Эта склонность сохрани-
лась у него и в последующей работе над
рассказами. Он редко выдумывает сюжет
и, видимо, 6торонится подчеркнуто сюжет-
ных положений, не желая расставаться с
судьбами живых людей, красноармейцев,
офицеров, генералов, с которыми `встре-
чался ва фронте; дружил и сохранил при-
вязанность к ним навсегда. Правильно или
неправильно поступает Симонов, но в рас-
сказах своих, из уважения к жявой досто-
верности людей Красной Армии и событий
войны, он старается как можно реже при-
бегать к выдумке, чуждается всяких лите-
ратурных прикрас, ограничивает себя да-
же в описании природы, тщатедьно уби-

Я не случайно остановился на этом рас-’

 

 

 

 

Иллюстрации О. ВЕРЕЙСКОГО
к книге рассказов Е. Воробьева
«Наследство» (Военгиз)

 

SO: (Oe

Сергей смиРнов СТЕПЬ

Родная степь. Как широка она!
Который день от солнца нет отбоя.
Бескрайняя пшеница. Тишина.

Да небо голубое-голубое.

Да птичка-невеличка где-то в нем
Звенит о чем-то светлом и беспечном.
Она звенит, и кажется, что вечно
Здесь было так же, как сегодня днем.
Но расспроси у деда-чабана:
Скажите мне, а что здесь раньше было?
И ты услышишь, — тут была война...
И вот осталась братская могила,
Притоптанная временем. И к ней
По праздникам приходит вся станица
Погибшим за Стчизну поклониться...
Отсюда пережитое видней...

И тот, кто видел братские холмы,
Тот, памятные дни перебирая,
Поймет, какой неной платили мы
За эту степь от края и до края...

 

Илья ФРЕНКЕЛЬ

Из фронтовой

‘тетради

Здесь, в районе Сандомира.
было трудно для пера —

на мою солдатку-лиру
навалились мессера.

Холят подлые над пелью:

— Эй, писака! Выбиоай

между рифмами и щелью.
Хочешь в землю, хочешь в рай .,

Но когда я рифмой занят,
пусть тогда меня таранят,
пусть бомбят, идут в пике
все стерплю с пером в руке.

я. козловский ВО ДА

Волжанин был один из них.
Жил у Днепоа второй,

А здесь пришлось им на двоих
Делить стакан с водой,

С водой, которая была,

Как в море, солона,

Которой цену степь дала
Столетнего вина...

Пошел с утра под пули взвод.
И помню, как сейчас,
Волжанин вылил в пулемет

Из фляги весь запас-

И сеодцем понял с тем, вторым,
Хотевшим адски пить,

Что без Днепра и Волги им
Вовеки не прожить.

 

РАССКАЗЫ О ЛОБЛЕСТИ

рает все, что хоть в малой степени напо-  

минало бы ‹беллетристику», и дает преж-
де всего художественную стенограмму ви-
денного. Он не хочет писать о войне ‹во-
обще», в его рассказах всегда можно уз-
нать время и место события, пусть даже
они не указаны, обстановку на участке
фронта и во всем ходе войны, и в стро-
гом соответствии с этим самый стиль по-
ведения и боевой работы красноармейцев
и командиров.

Как инженера-сапера Артемьева, так и
всякого человека Красной Армии Симонов
показывает в его тяжком труде; подчас
незаметном, ибо Симонов хорошо знает,
что русские люди по природе своей не
расположены к внешним эффектам. Люби-
тели батальных сцен не найдут ничего
привлекательного для себя в рассказах Си-
монова. Война в его понимании есть. пре-
жде всего труд, требующий от человека
напряжения всех его душевных и физиче-
ских сил. Какой мерой измерить не простое
географическое, а фронтовое, военное
расстояние от Волги до Шпрее? Симонов
знает эту меру: нравственная сила совет-
ского человека, его терпеливая выдержка,
питаемая полной, безоговорочной и по-
русски трезвой’ верой в победу:

В рассказе «Перед атакой» младший лей-

тенант Василий Цыганов лежит на позиции  
перед большим селом, «название которого,

— Загребля — он узнал только сегодня и
которое он забудет завтра, потому что се-
годня это село должно быть взято, и он

пойдет дальше и будет завтра биться под.

другим таким. же селом, названия которо-
го он не. знает». Цыганов’ должен позабо-
титься о патронах для боя, о кухне, кото-
рую еще не подвезли к батальону, о сер-
жанте Коняге.с его распухшими и окро-
вавленными ногами, так что итти Коняге
не было никакой возможности, а он все-
таки шел, — обо всем, чем живет’ баталь-
он перед боем. Цыганов задумывается и
прикидывает в уме, сколько он мог `прой-
ти от Петушков возле Гжатска до этой са-
мой Загребли. Получается — две тысячи
километров. «По карте — мало, а от де-
ревни до деревни—много». От Петушков...

<— Какие Петушки?

— Есть такие Петушки... От Петушков
досюда два года иду. И, скажем, до Герма-
нни еще тоже долго итти будем, не один

  месяц. А вот война кончится, сел в поезд,

раз — и`готово, уже в Харькове. Ну, мо-
жет быть, неделю, в крайнем случае, про-
едешь. Сюда больше двух лет, а обратно
— неделю. Вот когда пехота поездит, —

Александр ДРОЗДОВ

 

«Должно быть, легко вам, сынок, отсту-
пать перед неприятелем и отдавать дедов-
скую землю. Мы в наши времена прытче
были и не допускали германца на Дон. Вид-
но, мне придется вспомнить старое и
снаряжаться к тебе на подмогу. А тебе,
сынок, придется возвернуться в колхоз и
вместе с бабами крутить тут быкам хво-
сты».

Из горьких попреков старого казака Ти-
мофея Рубнова как будто вытекает, что
делов закон, дедовы доблести куда надеж-
ней новых форм жизни. Красная Армия от-
ступает, горят курени, шлях забит бежен-
цами, степь мертва. Чернобыл да осот
глушат нивы. В казачьих садах, «как мерт-
вая, облизанная ветрами кость, белеют го-
лые, об’еденные лошадьми вишневые  
стволы». А старики прытче были и не до-  
пускали германца на Дон...

Что же это? Неужели здесь допущена!
известная доля романтизации казацкой’
старины, пристрастия к донским легендам.  
Или так уж заманчива, так непобедимо
красива старина, что за нею и нынешнего
дня не видно? (

В романе А. Калинина «На Юге» были
нотки любования стариной. В «Товари-
щах» этого нет. Обратимся к сцене, из’
которой я взял слова этого казацкого де-
ma. 1942 год на Дону. Июль месяц. После
прорыва немцами фронта под Харьковом и
в Донбассе, наши юго-западные армии
отступили. Андрей и Петр, молодые сол-
даты, отступают вместе со своей ротой,
отрезанной от батальона. На их пути ——
родная станица Андрея. Старый казак Ти-
мофей не может уйти с армией. Он встре-
чает сына словами: «Отступаете, сынок?»
Тимофей велит и сыну остаться, на пороге
родного куреня вместе со станичниками
задержать врага. «У нас ведь немало есть
таких, какие еще в Первой конной слу-
жили с Ворошиловым, с Буденным». Нет,
он не из тех старичков, которые в <На
юге» красовались царскими георгиями на
груди и пели стародонские песни. Мысли
его обращаются к гражданской войне, он
помнит лихие атаки буденновской конни-
цы, но не знает войны моторов. Он не
знает и того, что на первом этапе Отече-
ственной войны... «и отступая, они про-
должали наступать». Теперь-то всякому
видно, как был похоронен немецкий рас-
чет на блицкриг. Старику Тимофею в тот
час все это, конечно, было непонятно.

Андрей не остался с отцом, а ушел с ар-
мией. Вскоре старик признается, что на ме-
сте сына тоже не нарушил бы приказа на-
чальников 06 отступлении — «должно
быть, для армии еще не пришла: минута ос-
тановиться и обрушиться на врага». При-
каз начальников равносилен приказу роди-
ны. За эту родину, а не за родину атама-
нов красновых воевал он пол знаменами
Ворошилова.
Чтимая в казачестве власть отца изме-
ряется не силою патриархальных тради-
ций, а мерою участия в борьбе за власть
Советов. f 1
Советский народ победил своим единст-
вом. Есть в романе такая сцена: старый
казак разговаривает. с секретарем обкома
Бугровым. «Уважаю и люблю тебя, Мит-
рич, за то, что ты свой. Совсем свой,
будто из одного корня со мною вышел,
как, скажем, мой брат Максим или сын
Андрей. Такое у меня разумение, Митрич,
будто я самолично тебя на это министер-
ское кресло посадил. И если ты обмишу-
ришься, то я же могу тебя обратным ма-
нером  оттуда попросить. А вместо тебя
сядет, скажем, мой Андрей, потому что он
тоже свой. Вот за это самое, Митрич, я
тебя уважаю и люблю».

Здесь отчетливо изображено понимание
старым казаком советского народовластия,
изображен социальный характер Тимофея.

Как вилно из самого названия романа;
задача Калинина — изобразить товарище-
ство, фронтовую дружбу. Так роман и
строится: от самого начала и по конца мы

ыы

 

А. Калинин. «Товаринки», «Новый мир»,

№№ 16 и И-12 за 1945 год.

 

‘кой войны, Калинин

следим за боевой судьбою двух дружков,
Андрея и Петра. Об Андрее мы знаем мно-
го, мы знаем его детство, его семью, его
крестьянскую привязанность к земле, его
уравновешенность в мелочах и в главном.
О прошлом Петра, городского комсомоль-
ца, мы почти ничего не знаем. Тем не ме-
нее Калинин сумел нарисовать его столь
же убедительно, как и Андрея. По темпе-
раменту, по всему комплексу житейских
привычек, по восприятию впечатлений и
реакции на них это юноши не только раз-
ные, но как бы и полярные. Андрей сосре-
доточен, разумен, любовь к хозяйственно-
му порядку сказывается у него во всем,
даже в окопном обиходе, даже у пулеме-
та, даже в атаке. Петр экспрессивен и пы-
лок, он бесшабашно смел, но знает и ми-
нуты учыния, великодушен, но порою и
по-детски эгоист. Оба они любят телефо-
нистку Сашу, пребывая в том состоянии
юношеского под’ема духа, когда, заслышав
шаги любимой, они напропалую теряют
сердце. Любовь их скрытна, Они таятся и
друг перед другом, и перед Сашей, но,
как это всегда и бывает в таких случаях,
все видать сразу, не помогает‘ игра в мол-
чанку. Но что такое Саша? Как фигура ре-
альная, она Калинину оказалась трудна,
куда жизненней и зримей другие его ге-
роини. Саша существует в романе лишь
как поэтическое начало, как своего рода
символ нежной, чистой, немного востор-
женной любви.

Ничто не декларировано, не об’явлено в
романе — все вытекает из поведения, из
душевных побуждений, из самой природы
столь разнородных натур, как Андрей и
Петр. Чем же проверяется эта дружба?
Подвигом и готовностью положить за дру-
га жизнь. Произошла размолвка: истинной
любви нельзя поделить. Но вот Андрей в

\ беде. С пятого этажа, раненый, он прикры-

вает огнем пулемета роту. Здание уже за-

 нято немцами. Петр самоотверженно вы-

носит друга из здания на своих плечах.
Сцена эта очень драматична, хотя и напи-
сана без нажима, в характерной для Кали-
нина задушевной манере. В землянке, в
присутствии Саши и Андрея, Петр в бреду
проговаривается о своей любви. Заклю-
чительная сцена с бредом написана плохо,
какими-то ненайденными словами, да иси-
туация несколько механична: созваны все
виновники происшествий для’ развязки сю-
жета; кажется, что сам автор не знал, что
с ними делать, растерялся, заговорил по-
стным голосом, а сюжета так и не развя-
зал! : .

Все же эта слабая глава не способна ис-
портить романа. Поэтичность произведе-
ния говорит за себя, в нем раскрывается
смысл новых отношений. Вполне воз-
можно — представить дружбу Андрея
и Петра и в мирной — обстановке.
Эта дружба высока прежде всего по-
тому, что Андрей и Петр—отличные сол-
даты. А отличные солдаты они потому, что

они советские солдаты. Нет нужды повто-  

рять то, что ассоциируется у нас с пред-
ставлением о советском солдате. Перечи-
тайте главу, где Петр по наружным косты-
лям в стене лезет к окну многоэтажного
здания, чтобы гранатой снять вражеского
пулеметчика. Это делает советский солдат.
Тот же Петр на переправе бросается в во-
ду за упавшим ребенком. Это делает со-
ветский солдат. Рота обороняет на берегу
Волги. крохотный участок, со всех сторон
обложенный превосходящими силами вра-

‚та, Поглядите, как это. описано, как опи-

саны. советские солдаты. Орлы? Без лиш-
ней скромности. говоря, русские солдаты
всегда были орлами на ратном поле. Дело
в том, что солдат СССР, кроме сноровки
и умения, кроме мужества и терпеливости,
кроме техники, которую давал ему бессон-
ный советский тыл, имел решающее ору-
жие на своем вооружении: под Сталинграз

‚дом, как и под Берлином, он был носите-

лем большевистских идей.

Как современник и участник Отечествен-
показывает эту ре-!
шающую сторону дела изнутри материала.  
Идея большевистского воспитания солда-
та — главная тема романа. Это воспитание

$ <

‚ казывает подлинное воинское

Солдатская дружба.

вом и высоком качестве. Капитан: Батурин
получился у Калинина живым, человечным
и естественным, потому что в этом образе
сосредоточены раздумья Калинина о по-
ведении советского человека на войне, ©
сути и целях самой войны, кровное осоз-
нание правды нашего оружия и правоты
нашего дела. Облик капитана скромен, но
он сразу же притягивает взор. А раз вы
пригляделись к нему и стали следовать за
ним по страницам романа, то он исподволь
раскроет перед вами все сложное богатст-
во своей личности, формируемой условия-
ми советской действительности. По тому,
как он решает вопрос о нарушении Петром
дисциплины (Петр спас девочку, покинув
боевой пост), по тому, как он несет свое
‘личное горе (жена и дочь убиты) и знает,
какое поручение дать Петру, какое Анд-
рею (разные характеры, разные и поруче-
ния), по его находчивости в бою, по его
знанию солдата видно, что это за человек
и командир. «За эти полтора года он
окончательно убедился в том, что каждый
день вносит свом, новые изменения в ста-
рые, академические представления о вой-
не». «К этим мыслям примешивалась ра-
стущая тревога за судьбу роты. Столько
было вложено в нее труда, бессонных но-
чей, сердечного тепла и крови людей. И
вдруг окажется, что с его уходом все это
пойдет прахом. Значит, все держалось
только на нем, на одном человеке? И, зна-
чит, никуда он не годился Kak воспита=
тель роты?» Это уже ясное понимание пу-
тей нашего роста—и не только военного,—
глубокое понимание ответственности Mes
ред страной, т. е. высшая советская нраБ-
ственность.

Есть такой человечек в романе, унылый,
несмотря на всю свою военную парадность,
—<таршина Крутицкий. Служака в самом
убогом смысле слова, армейский карьерист
и потребитель нехитрых благ земных, он
живет в кругу поступков, очерченных оп
ределенной чертой. У Калинина сказано
о нем убийственно метко: «Батурин пере-
вел взгляд на Крутицкого и увидел на его
лице нерастаявшее отражение улыбки на-
чальства». Этот самовлюбленный петух
верит, что после войны образуется каста
военных людей, и жить среди этой касты
будет ему спокойно и сытно.

«Батурин с любопытством посмотрел нз
него и, сощуривая глаза, медленно возра-=
зил:

— Кадры профессионалов, армейское

ядро — да. Каста — нет.

— Я убежден в этом, — сказал Крутиц-
  кий. Он слыхал, как на переправе через
Волгу рассуждали об этом два генерала.

<..ОЙ, да ты не стой, не стой на горе

крутой», —

‚мощно поднял песню слитный голос хора
  мужских голосов. с

— Кастовость, — прислушиваясь, сказал
капитан, — это значит ограниченность“и
отделение от народа. А вы попробуйте за-
переть эту песню среди стен». :

Народ, ясно сознающий свою цель, дал
армии командиров, знающих цели войны,
а поэтому и отдающих ей все силы и зна-
ния. На кульминации событий Калинин по-
творчество
Батурина в бою. Враг будет разбит. Неда-
ром старый Тимофей выходит по ночам
во двор и слушает, как «гукают» орудия у
Сталинграда. Два друга, Андрей и Петр,
генерал и член военного совета, среди
крошащихся стен Сталинграда, в дыму и
огне беспримерного сражения смотрят ‘на
волжские степи и строят на весну план
засева... что за странные люди, что за
фантазеры! А ведь не фантазеры они, а
реалисты, чей реализм напитан несокру-
шимой верой в будущее. а

Признаем же, что Калинин хорошо > Т*
дит своих товарищей по оружию, но ЖноН
НИ И ПО реальной мечте, что стал. писать
он свободно и вдумчиво, хотя слова еще
не всегда достаточно точны, а иные ситуа-

 

  и порождает солдатскую дружбу в ее но- ции раскрыты слишком общё.
>

 

 

Советские боевые корабли в бухте

 

совсем размечтавитись, добавляет он._Бу-
дут поезда ходить».

Далеко тогда было от неизвестной ни-
кому Загребли до Берлина, а младший сер-
жант Цыганов и все его люди ни мало не
сомневались, что Красная Армия дойдет до
Берлина, и с этой мыслью шли на Загреб-
лю и дальше, к неведомым еще деревням
и большим городам, которые нужно было
ВЗЯТЬ.

У Симонова нет любования войною, хотя
все, что он до сих пор написал, так или
иначе связано с войной, но у него есть
любовь к нашей армии, воспитавшей в лю-
  дях постоянную готовность к подвигу, чув-
ство товарищества и дружбы, возросшее
в годы страшного испытания. Я бы ска-
зал, что многие свойства литературной ма-
неры Симонова также воспитаны Красной
Армией, людьми нашего фронта. Подобно
своим героям, Симонов боится быть’. сен-
тиментальным, сдержан в проявлении сво-
их чувств, стремится к предельной просто-
те и ясности изложения, вырабатывает в
себе особую скромность в выборе тем, от-
талкиваясь от всего показного, ложнокра-
сивого, наныщенного,  цветистого. Это
свойства наших армейцев, и, может быть,
  стоило бы отдельно написать о том, как
  благотворно влияла армия на творчество
\ писателя. Даже фронтовая дружба, кото-
рую писатель наблюдал всюду, где он по-
бывал в дни войны, нашла в книге свое-
образное, прямое, я бы сказал, внелитера-
турное отражение. Симонову жаль расета-
ваться и с артиллеристом Корниенко, кото-
рый получил восьмое ранение, стал инва-
лидом, был отчислен из армии и все же на
свой страх и риск пробрался обратно на
фронт, в свою часть («Восьмое ранение»).
Обидно ему прощаться с полковником
Проценко, который во время болезни, в
жару, глотая: таблетки и горячее молоко,
ведет дивизию в наступление и проявляет
большую трезвость и ясность ума, неже-
ли враг его немец, старавшийся перехит-
рить нашего командира и все же разгром-
ленный железной волей Проценко («Зре-
лость»). Не хочет Симонов терять связи с
генералом Прянишниковым, военачальни-
ком сталинградской школы, овладевшим
высшей для командира доблестью — доб-
лестью ума, упорства и выдержки («Третье
лето»). Навсегда сохранил писатель привя-
занность к комиссару Корневу, уверенно-
му, что в одинаковых обстоятельствах
храбрые реже гибнут, чем трусы («Третий
ад’ютант»), к военфельдшеру—семнадцати-
летней Марусе, которая, лежа на крыле са-
нитарной машины, восемьдесят километров
везла своих раненых по страшной и горе-
стной дороге отступления («Малышка»).
Рассказы еб этих людях уже написаны,

 

Порт-Артура. °

долг свой писатель как будто выполнил до
конца, но, верный законам фронтовой
дружбы, он снова и снова возвращается к
ним и пишет послесловие — «Рассказ о
рассказах», Где возвращается к реальным
судьбам своих героев, описывает первые с
ними встречи и то, что случилось с друзья-
ми там, на фронте, за пределами рассказа
и книги. Высокое чувство товарищества и
подлинной любви к человеку, с которым
много прошел фронтовых дорог, несомнен-
но, воспитано у Симонова Красной Арми-
ей.

Положение военного корреспондента
дало возможность писателю понять слож-
ную, многообразную жизнь фронта. On
видел, как изменялись люди в ходе войны,
овладевая сталинским искусством побеж-
дать, и в книге всегда можно почувство-
вать, о каком этапе войны идет речь, —
время дает себя знать в самом поведении
бойцов и командиров, в их отношении к
опасности и в манере воевать.

В рассказе «Третье лето» так говорится
о генерале на крутом повороте сражения:
«Прянишников знал по себе, что командир
дивизии, у которого забрали полк, как бы
хорошо ни понимал обстановку, все рав-
но в душе чувствует себя обокраденным и
все время помнит об этом отобранном ба-
тальоне или полке. Несмотря на серьез-
ность обстановки, Прянишников невольно
улыбнулся и, приободряя Бессонова, ска-
зал, что он держится молодцом.

— Что же касается батальона, — доба-
вил он, — то ты представь себе, что его
никогда у тебя не было. Про него забудь.

Бессонов пробовал что-то возразить.

— Все, — сказал Прянишников. — Все.
Сегодня еше не последний день боев. Еше
завтра бои будут. Держись с тем, что
есть».

Это спокойная выдержка людей, кото-

 

рые прошли уже трудную школу обороны
и наступления под Москвой, под Вороне-
жем, в Сталинграде. Больной полковник
Проценко в рассказе «Зрелость», почувст-
вовав перелом в ходе отчаянно трудного
боя, находит возможным доверить управ-
ление войсками своим подчиненным и так
говорит одному из них: }

<...всёе вам кажется, что вы еще немного
штатский человек. А вы сейчас самый что
ни на есть кадровый, — более кадровый,
чем я сам в начале войны был, хотя до
этого пятнадцать лет в армии пробараба-
нил. Ну, что же, — добавил он уже дру-
гим, официальным тоном, — подыскивайте
помещение для штаба. Распоряжайтесь
преследованием. Мне сейчас Вася кварти-
ру найдет, я лягу до вечера».

После всего, что пережну$ этот чедовек

Вход в бухту Порт-Артура.
В. ВЫСОЦКИЙ. Из фронтового альбома.

чим

в моменты кризиса боя, очень хорошо,
очень уверенно и спокойно звучат его
слова: «Распоряжайтесь преследованием».
Высшая, зрелость армии состоит в том, что
командиры ее даже в самое напряженное
время могут довериться опыту, знаниям,
выдержке своих подчиненных.

Вот эти главные свойства людей Крас-
ной Армии Симонов и стремится прежде
всего показать в своих рассказах. Он хо-
чет быть точным и ясным в описании ве-
ликих и малых событий войны, но порою
его тяготение к аскетической сдержанно-
сти, строгости изложения сковывает твор-=
ческую свободу писателя. Подчас его рас-
сказы становятся прямой стенограммой со-
бытий. Память у него отличная, он во всех
подробностях помнит, как протекал бой,
которым руководил, скажем, Прянишни-
ков, и, работая над рассказом, как будто
боится дополнить виденное, расширить
характеристику героев средствами хуложе-
ственного обобщения. Писатель как будто
видит только войну, и героев своих за-
ставляет говорить только о войне. Диалоги
в рассказах суховаты, самый круг мышле-
ния действующих лиц ограничен боевыми
делами, а это неверно: в самое тяжелое
время люди нашей армии жили интереса-
ми всей страны, жадно присматривались к
окружающей жизни, готовы были целыми
ночами обсуждать самые, казалось бы, да
лекие от фронта вопросы бытия нашего.
Духовная жизнь их чрезвычайно богата и
многообразна. Симонов не коснулся ее.

 

В той же книге помешены опубликован-
ные ранее в журналах военные дневники
Симонова. В них не чувствуется этой аске-
тической скованности. Читатель, который
судил бы о прозе Симонова только по его
рассказам, прочтя затем дневники, с удив-
лением обнаружил бы новые свойства его
таланта — живой и естественный юмор,
наблюдательность, от которой не ускольз-
нет ничто, умение двумя-тремя штрихами
обрисовать характер человека. Но о воен-
ных дневниках Симонова нужно писать
отдельно, так же, как отдельно нужно рас-
сматривать цикл его рассказов, посвящен-
ных партизанам Югославии.

Книга Симонова о людях Красной Ар-
мии — это книга о доблести. О такой вы-
сокой доблести, которая проявляется не
только в минуты вдохновения, но и в тя-
желых однообразных буднях войны, в ве-
ликом труде армии, теснившей врага от
Волги до НИтрее.

 

Литературная газета
№ 9

3