А. ЛОБАНОВ, Г. ШТАЙН

Очувстве отмечала наша печать, удалось создать наиболее глубокий, содержательный образ в спектакле. Глядя на его Шуру, понима- ешь, почему Тоня вместе с автором и со зрителем останавливает свой выбор на нем, а не на Володе - поверхностном, мо- лодцеватом и самоуверенном, каким мы часто видели нашего героя на сцене, где именно ему, как правило, отдавали пред- почтение и авторы, и их героини, Тоня предпочла Шуру Володе за глубину и красоту его сердца и его интеллекта. И в этой «смене героев» у Тони, чьи требова- ния выросли, есть поворот, много обясня- ющий нам в симпатиях, проявляемых зри- телем к спектаклю, И в этом, между про- чим, нашла свое выражение та самая ин-  теллигентность, которую не заметили Гур- вич и Мунблит, но почувствовали зрители, Нам кажется, что Юзовский прав, гово- ря о том, что некоторые наши драматурги живут во вчерашнем дне или, во всяком случае, пытаются изобразить наших сов- ременников сегодня такими, какими они были вчера. Между тем, и в том, какими они стали сегодня, немалая роль принад- лежит «среднему образованию», о кото- ром с таким пренебреженнем отзывается Гурвич, третирующий «гимназистов» Ма- люгина. Конечно, это его дело. Однако, почему при этом, говоря об образовании и даже приводя справку из пятилетнего плана о количестве школьников в 1950 году, Гур- вич успокаивает нас тем, что «это обстоя- тельство найдет свое отражение в литера- туре, но оно отразится и в великой литера- туре и в ничтожной и в идейной и в без- идейной», словно речь идето некинх внеш- них признаках, о некоем культминимуме правил хорошего тона, ничем по сущест- ву не отличающихся от таких внешних признаков или явлений, как стандартный покрой платья, модные прически или внед- рение в быт бульонных кубиков. Неужели же не понятно, что нашашкола формирует личность советского молодого человека, его мировоззрение и мироощу- щение? Неужели не ясно, что когда у нас говорят сейчас о нашей советской ин- теллигенции и ее роли в строитель- стве коммунистического общества, то име- ют в виду не просто «совспецов», воору- женных известными техническими, полез- ными пролетариату знаниями, как это име- ло место в прошлом, а о том типе совет- ского интеллигента новой формации, кото- рый вооружен не только известными тех- ническими знаниями, но и передовыми идеями марксизма-ленинизма. Между тем именно такого «совспеца», доктора Супругова из повести Пановой «Спутники», выдвигает Мунблит в качест- ве доказательства мысли о том, что за внешними признаками культуры у челове ка, если он к тому же еще глуп или эгои- стичен, может скрываться мещанство, пошлость и безыдейность. Мунблит противопоставляет такому «ин- теллигенту» другого героя повести - Да- нилова, простого крестьянина, который, начиная с революции, в комсомоле, в пар- тин, в армии, почти непрерывно учился «в специальных школах, на курсах, в круж- ках» и стал повидимому подлинным совет- ским интеллигентом. Но что нам хочет доказать Мунблит этим противопоставлением Ведь в пьесе Ма- люгина речь идет не о людях типа супру- говых и даниловых, а о молодом поколе- нии советской интеллигенции. Это дети даниловых, или, если хотите, тех рабочих и работниц, о которых писал Юзовский, ссы- лаясь на ероев пьесы Светлова «Двадцать лет спустя». Они развиваются в других ус- ловиях, завоеванных для них отцами. Это молодые люди, о которых Юзовский пра- вильно говорит, что в них «даже не то важно, что они… вспоминают любимого пи- сателя, спорят о музыке, или уноминают ют мизинце». Фауста, а то важно, что годами прививае- мая им культура уже вошла в их плоть и кровь, стала для них органичной и и обна- руживается непроизвольно в их жизни во- обще, с отпечатываясь, так сказать, в самом Гурвич предупреждает нас, что «если в пьесе через каждое слово многоточие, а через каждые два пауза, то знайте, пе- ред вамиобольстительные сети пош- лости». Мы понимаем, конечно, что критик ей без всяких пауз и многоточий. Речь идет не просто о технологии. Пси- хологические паузы, многоточия и другие приемы акварельно-тонкого по своей ню- ансировке и богатого подтекстом письма чеховской драматургии, как это понимает, возможно, и сам Гурвич, возникли не по- тому, что Чехов решил таким образом от- личаться от Островского. В этом различии стиля нашло, в какой-то мере, свое выра- жение различие эпох и поколений. несколько сгустил здесь краски, но поче- му же все-таки за паузами и многоточия- ми непременно скрывается пошлость? Пошлость ведь может скрываться и за прямолинейной, тяжеловесной фразеологи-  Эволюционировал в своем интеллек- туальном развитии советский человек. И мимо этого изменения не может пройти современный драматург. Конечно, паузы и многоточия - отнюдь не единст- венная форма, в которой обнаруживают- ся эти изменения. Но и в этой форме они обнаруживаются. Чем богаче и сложнее че- ловеческая личность, тем богаче и слож- нее подтекст ее речи. Актер очень часто может в жесте, паузе, движении выразить чувство и настроение человека полнее и сокровеннее, чем это сделало бы даже точ- но найденное слово. В тонких и разнооб- разных по нюансировке интонациях он мо- жет необычайно обогатить не только речь, но и самый характер своего героя. Однако надо помнить, что все это возможно не вопреки существу характера, созданного драматургом, а именно в силу этого харак-

современности тера, точно и глубоко понятого актером и театром. Об этом могут не догадываться зрители, но это обязательно должен ви- деть и чувствовать, как потенциальную возможность пьесы, анализирующий ее критик. Гурвич заявляет, что герои «Старых дру- зей» шутят ради шуток. Возьмем, на удачу, сцену, в которой ге- рои шутят. В блокированном Ленинграде встреча- ются два друга: Сеня Горин, не попавший в армию по болезни, и его товарищ, толь- ко что вернувшийся из госпиталя Шура Зайцев, добровольно ушедший на фронт в первые же дни войны, Шура спрашивает Сеню, чем он занимается. Сеня. Хвастаться нечем, я классический неудачник. Воевать не приняли - порок сердца. Я и выбрал работу, приличную неудачнику. Шура. Загадки не загадывай. Сеня. Я корректор. Это профессия неу- дачников, Они знают все, о них никто не знает. Шура. Переходишь на собственные афо- ризмы? Не нравится мне твое настроение. Сеня. Мне тоже не нравится. Шура. Надо перестраиваться. Сеня. Настроение вроде погоды, от тебя не зависит. Шура. Ерунда. Плохая погода - несча- стье. Плохое настроение - эгоизм. Как видим, друзья действительно шутят. Но за шутками Шуры, например, скрывает- ся и дружеское участие, и мягкий товари- щеский упрек, и желание ободрить друга. Похоже ли это на «шутки ради шуток», как утверждает Гурвич, заметивший только, что они шутят. Это заметила, между прочим, в пьесе Малюгина и девочка Сима. В финале пьесы она говорит Шуре: «А я и верно иной раз не понимаю, когда в шут- ку, когда серьезно». Шура отвечает ей: «У меня и мама не всегда понимала. Такая школа». «Какая?» наивно спрашивает Сима. «Сто девяносто вторая, средняя, Фрунзенского района», -- невозмутимо от- вечает Шура. Как это ни забавно, в дан- ном случае Гурвич присоединился к Симе и к Шуриной маме. Но почему же все-таки «шутят», а не из ясняются всегда «серьезно» герои пье- сы Малюгина? Потому, думаем мы, что за шутливо-иронической интонацией эти молодые люди, в силу их скромности и отвращения к красивой фразе и красивой позе, скрывают иногда свои самые завет- ные, сокровенные чувства и мысли, что за этой шутливо-иронической интонацией сплошь и рядом у них скрывается их оп- тимистический тонус, ибо юмор есть при- знак духовного здоровья! Представьте себе на минуту, что обе статьи - и Юзовского и Гурвича - поя- вились в печати до того, как пьеса Малю- гина была поставлена театром, Если бы мы согласились с Гурвичем, то «Старые друзья» не увидели бы света, потому что театр, конечно, не захотел бы демонстри- ровать перед своим зрителем людей, уко- торых «нет ничего святого», выдавая их за современную молодежь. И тогда бы мы по совету Гурвича по- ставили, вероятно, «Месяц в деревне» Тургенева. Однако зрители, которым тоже нравится Верочка, почему-то не хотели примириться с тем фактом, что в реперту- аре ермоловского театра долгое время шли счень хорошие пьесы Шекспира, Бальзака, Островского и не шли пьесы наших совре- менников - пусть далеко еще не класси- ков, но драматургов, выражающих инте- ресы, мысли, чаяния и чувства людей се- годняшнего дня. Вот почему и театр, кото- рый ставил и несомненно будет ставить пьесы классиков, будет в то же времист вить и пьесы наших современников и всякий критик заинтересованик разви- тии нашей драматургии, помнить, должен помнить, что не так уж много нам пользы нли ра- дости от того, что он установит, положим, что Андрей Болконский у Толстогоферопольского что Андрей Болконский у Толстого -- бо- лее крупная и интересная человеческая индивидуальность, чем капитан Сафонов у Симонова, или что князь Мышкин По- стоевского - более глубокий и сложный человеческий характер, чем Федор Тала- нов у Леонова, или что Верочка Тургенева поэтичнее Тони Малюгина. Куда важнее критику указать нам на те дорогие и близ- кие нам черты характеров Сафонова, Та- ланова, Тони, в которых нашим драматур- гам удалось передать нечто значительное и новое в облике своих современников. Мы прекрасно знаем все недостатки пье- сы Малюгина. Конечно, можно и должно предявить автору целый ряд серьезных претензий -- и в отношении отдельных об- разов, и в отношении масштаба и глубины произведения в целом. Можно пожелать автору более драматичного построения не… которых конфликтов, да мало ли еще чего можно пожелать ему! Однако все это - недостатки потенциально хорошей, а не потенциально дурной пьесы. Кроме шуток, каламбуров и любви к афоризмам, театр разглядел в героях пье- сы органически им присущие черты совет- ской интеллигентности, а не только внеш- ние признаки культуры. Эти драгоценные черты реализуются и в большом, и в ма- лом, и в любви, и в дружбе, и в отноше- нии к учителю, в надеждах и мечтаниях, в ощущении своей родины, и в готовности к подвигу, на который эти люди молодого нашего поколения идут так же горячо и жертвенно, как их отцы и старшие братья шли двадцать восемь лет назад. Этим ув- лекли театр «Старые друзья» Малюгина. Это заметил в пьесе и спектакле Юзов- ский. 

B. ПЕРЦОВ героя Из истории нашего времени в самом деле любит Павла. И что же? … все это не помещало симпатичному Связ- кину сорвать рабочий митинг у ворот ти- пографии, на котором выступал Павел, и чуть ли не предать молодого революцио- нера в руки полиции. Динамичность романа Ив. Попова обус- ловлена не только резкими переменами в судьбе героя, но и движением напряжен- ной политической мысли, которой живут все действующие лица. При этом разные точки зрения не просто «розданы» персо- нажам. Автор знает дореволюционную русь в ее разных ликах, знает русского человека. Революция 1905 года оставила глубокий след в психологии общества. Автору уда- лось передать силу русского народа, рево- люции, неистребимой в сознании масс, не- смотря на террор реакции. Обаятельны женские образы в романе строгие, несколько аскетические, гол- ные громадной внутренней силы, Такова Агаша которая поднимает народ на стач- ку, Подстать Агаше и Клавдия, Она и Па- вел любят друг друга. Правда, их отно- шения в романе едва намечены. лиз Повествование ведется от первого лица, повтому автор не имеет возможности лть побуждениями. Это помогает понять пси- хологию героя, согревает повествование лиризмом, но в некоторых местах самоана- Павла становится несколько назойли- вым, а к концу книги многословным и ди- дактическим. Это портит впечатление: вместо молодого большевика, чувствующе- го и действующего в 1909 году, настрани- цах книги появляется сам автор, умудрен- ный таким опытом, которого у его героя в то время еще не было. Однако весь роман и образ Павла сохра- няют высокую верность истории. И в этом смысле глубокое впечатление оставляет встреча Павла с Сундуком после побега из ссылки, Сундук расспрашивает Павла * том, что он узнал и сделал в Москве, жу- рит его за легкомыслие, рассуждает о пер- спективах революционной работы, Павел поражен чем-то новым в своем товарище. «И как только стало ясным для меня это чувство, что-то воскресло в памяти, раз уже бывшее со мной… Но что именно? Вот-вот встанет оно, и все до конца будет ясно! И я вспомнил такое же, когда-то ис- пытанное мной резкое ощущение ответст- венности. Когда же и по какому поводу оно было? И что я вижу теперь нового в моем друге Сундуке, сравнительно с тем в нем известно мне? И в голосе его, что походке, и во всем его душевном и в строе? Да! да! Это самое и есть… Нашел, на- щел! Я так загорелся от своей догадки, что сейчас же спросил Сундука: - Ты видел Ленина? Неужели ты успел сездить за границу? Я был уверен, что Сундук обрадуется моей догадке, моей проницательности. Это же видно, Сундук. Ты как-то весь светишься… - Что это за выспрашиванье? -- тихо, но очень гневно сказал Сундук. - Да и как я мог бы за эти восемь-девять дней сездить за границу и вернуться? У Сундука сорвалось резкое бранное слово, и он велел мне «от догадок воздер- жаться». Я понял Сундука и не обиделся. Говорить вслух о таком даже и меж со- бой нельзя - стены могут слышать. Но у меня осталось убеждение, что я все-таки угадал: Сундук приехал сюда, озаренный недавней встречей с Лениным». Главы «Озаренных» печатались в 1942 году в журнале «Октябрь». Повесть о том, как революция, отступая, собирала силы для перехода в новое наступление, глубо- ко гармонировала с грозным временем, ко- торое переживала наша родина в тот пе- риод Отечественной войны. Пожелаем Ив. Попову удачи в заверше- нии его поэтического труда, так удачно начатого.  «Потерянная и возвращенная родина» («Озаренные») Ивана Попова - роман о прошлом, которое для многих ровесников нашего века - еще живая современность. Это книга о лично пережитом, книга не историческая, хотя в ней с замечательной верностью воспроизведена эпоха борьбы партии в тяжкое время реакции. Луч- шие люди рабочего класса и интеллиген- ции в эту страшную пору продолжали бо- роться, хотя борьба и не сулила им бы- стрых и красивых побед. Таков в романе Ивана Попова молодой большевик Павел, таков и его старший товарищ и наставник Ваня Дроздов, по прозвищу Сундук, с ко- торым они совершают побег из ссылки. Вместе с Павлом читатель попадает в Москву 1909 года, знакомится с условия- ми революционного подполья, бездомни- чает на бульварах, участвует в спорах большевиков с ликвидаторами и «левы- ми». Действие пронсходит в Замоскво- речье, где Павел работает партийным ор- ганизатором. В романе нет баррикадных боев, но писатель сумел передать героику повседневной, незаметной борьбы. Книга Ивана Попова читается с неосла- бевающим интересом. Преследуемый шпиками после своего вы- ступлення рабочем митине, ских фабрикантов. Здесь пережидает мо- лодой революционер вызванную им бурю. Но вот он уже опять с массами, направ- ляет их, обясняет им тактику врага и ко- гда это необходимо, подставляет свою грудь под удар врага. Первая часть рома- на заканчивается арестом Павла. Павел растет, мужает на революционной работе. Он один из тех, кто видел Ленина, кому посчастливилось работать под его непосредственным руководством. Озарен- ные - вот слово, которым автор опреде- ляет таких людей, как Павел, и, пожалуй, это слово вернее всего характеризует тех кто в темную пору русской жизни испы- тал на себе влияние Ленина и беззаветно пошел за ним. Лучшие черты большевика … неприми- римость и принципиальность - в образах Павла и его товарищей Сундука, Клавдии воссозданы как черты подлинного гума- низма. Иногда Павел бывает чуточку комичен в своей молодой горячности но неизменна его приверженность великим принципам. В Архангельске во время побега Павел и Сундук останавливаются на ночлег у не- коего Александра Федотыча, к которому они получили явку, С огромным трудом вырвались беглецы из того района, где они были в ссылке и где любой жандарм мог их узнать и задержать, И вот, нако- нец, безопасное убежище, удобная по- стель. Но с первых же слов разговора Пав- ла с хозяином квартиры выясняется, что Александр Федотыч хотя и предоставляет свою квартиру нелегальным, но он против нелегальной партийной организации, что он меньшевик-ликвидатор. Оскорбленный и негодующий Павел, несмотря на проте- сты Сундука, немедленно покидает кварти- ру Александра Федотыча. Александр Федотыч - человек больной, у него чахотка, которой он заболел в тюрьме. Трогательно отношение к нему его жены. Однако читатель не испытывает к нему чувства жалости, он, как и герои, вовлечен в спор, и резкость Павла кажется целиком оправданной. В другом эпизоде Павел не оказался столь последователен и, несмотря на воз- ражения Сундука взял себе в гомощники меньшевика Связкина - старого типо- графского рабочего, который в начале 1905 года рекомендовал Павла в партию. Связ- кин казался таким своим, знакомым, в его уютной квартирке Павла принимали, как родного сына. Связкин обрисован в рома- не очень живо, он располагает к себе и Иван Пспов, «Озаренные». «Советский писа- тель», Москва, 1945 г. В эту книгу вошли - ро- ман «Потерянная и возвращенная родина» и новесть «Под звездой Москвы». 

Драматург Малюгин написал пьесу «Ста- рые друзья». Театр им. Ермоловой поста- вил эту пьесу, Критика Гурвича ни то, ни другое обстоятельство нисколько не заин- тересовало. Критик Юзовский написал статью об этой пьесе и спектакле. Тут Гурвич заин- тересовался. Он читает пьесу. Он удив- ляется, негодует и раздражается, что Юзовский, «желающий руководить движе- нием на Театральной площади», открыл доступ на эту площадь пьесе Малюгина. Почему же Гурвич, если бы он был на месте Юзовского, не пропустил бы «Ста- рых друзей» на «Театральную площадь»? Потому, об ясняет Гурвич, что в этой пьесе «все-и события, и время, и чувства принесены в жертву шутке». Больше того, для героев пьесы, утверждает Гурвич, «ни- чего святого» не существует. Речь, зна- чит, идет о циничных и опустошенных лю- дях. Как можно иначе понять это -- «ни- чего святогоя? Кажется, этого более чем достаточно, чтобы всякий непредубежденный чита- тель решил, что автор этой пьесы, взяв- шись за изображение молодых ленинград- цев, участников Отечественной войны, но вместо них показавший людей, ничего свя- того за душой не имеющих, над всем иро- ниэнрующих, все и самих себя вышучива- ющих, написал, попросту говоря, зло- пыхательский пасквиль на эту молодежь. Хороши герон! Хороша пьеса, идеали- зирующая этих героев! Тем более удивительна непоследова- тельность критика: вместо того, чтобы об- рушиться на театр, взявший явно сомни- тельную пьесу, он делает ему заочные ре- верансы. Однако, дело, повидимому, об ясняется просто. Гурвич пренебрег своим разобла- чением «Старых друзей» как «поводом для серьезного разговора о нашей молодежи и ее образах в драматургии» и стал себе подыскивать другие поводы для разговора с Юзовским, не имеющие отношения ни к пьесе Малюгина, ни к статье Юзовского о «Старых и новых друзьях», положившей начало дискуссии. По его стопам пошел и Г. Мунблит. Соблазнившись возможностью поспорить о драматургии, он ищет аргументы для своей расплывчатой точки зрения в пове- сти Пановой. Мы хотим вернуться к тем истокам дис- куссии, где речь шла о пьесе Малюгина и спектакле ермоловского театра, о том, как понимает эту пьесу театр, о том, как по- нимает ее и спектакль театра Юзовский и, наконец, о том, почему и как отрицаетэту пьесу Гурвич. Для этого необходимо прежде всего об- ратиться к самой пьесе не с тем, чтобы найти в ней аргументы против автора или наших литературных противников, но с тем, чтобы посмотреть, нет ли в пьесе тех положительных тенденций, которые могут и должны стать достоянием зрителя. Обрушив свои тяжеловесные аргументы против «Старых друзей», Гурвич задумал- ся над тем, как могла эта «беспечно ве- селая пьеса Малюгина», в которой «все - и события (война и победа), и вре- мя (годы блокады Ленинграда), и чув- ства (дружбы, любви, ответственности перед Родиной) - принесено в жертву шутке» людьми, «ничего святого» за ду- шой не имеющими, как могла эта пьеса, даже «удачно освещенная светом рампы», превратиться в спектакль о самоотвер- женной, чистой, благородной нашей моло- дежи?! Гурвич недоумевает, как может суще- ствовать «атмосфера интеллигентности», «отделенная от мыслей, чувств, вопросов, от психологической, от общественной жиз- ни человека?» Но ведь это Гурвич сам отделил «атмос- феру интеллигентности» от «мыслей, чувств, психологической жизни» героев пьесы Малюгина. Какие основания были у него сказать о героях пъесы, что у них нет своих «взгля- дов, вкусов, интересов, запросов и мечта… ний»? Разве не мечтает несколько легкомыс- ленный, но всегда горячо увлекающийся Володя Дорохин о том, что ему надо весь «шар земной обойти». взбалмошную, но цельную, чистую и глубокую по своей натуре девушку мы Разве не мечтает Тоня в канун выпуск- ного вечера, стоя, как и ее друзья, на по- роге жизни, о том, что она станет артист- кой, ибо жизнь ведь трудна и надо, чтобы люди радовались… А когда эту немножко встречаем уже повзрослевшей и умудрен- ной годами войны, разлук и одиноких раз- думий, она отказывается от своих наив- ных детских мечтаний. Она уже не хочет быть артисткой. «Понимаешь, - говорит она старому другу Шуре, - настоящие артистки как решали в молодости -- или на сцену, или жизни нет - с обрыва в Волгу, А я во- жусь с ранеными, и мне интересно. Ска- зать честно, я пошла на это дело, как на пюдвиг. Как в романе. Как в старинном романе с ятями и твердыми знаками. Я, как и полагается сестре милосердия, не работала, а занималась самопожертвова- нием. Я любовалась собой -- какая я хо- рошая. А потом выяснилось, что это на- пускное. А главное … возвращать лю- дей к жизни… Я поступлю в медицинский. Это мое призвание. Или к операционному столу, или - с обрыва в Волгу. Понял?» Так шуткой заканчивает свой монолог Тоня, как видим, отнюдь не лишенная ни мыслей, ни чувств, ни запросов, ни мечта- ний. В еще большей мере это относится к Шуре Зайцеву, мечтающему стать учите- лем. Не случайно артисту Якуту, иг- рающему Шуру и тонко ощутивше- му сущность его характера, как это уже

Иллюстрации В. Высоцкого A. Первенцева «Огненная земля» к книге (Во- енгиз).

M. МАКСИМОВ Баллада о часах Мы немца в полночь навестить хотели. Разведчик сверил время. И - в седло. Следы подков запрыгали в метели, и подхватило их, и понесло… …Но без него вернулся конь -- сначала, а после - мы дошшли до сосняка, где из сугроба желтая торчала с ногтями почернелыми рука. Стояли сосны, словно часовые… И слушали мы, губы закусив, как весело -- попрежнему живые - шли на руке у мертвого часы. И взводный снял их, Рукавом шершавым сердито льдинки стер с небритых щек и пальцем -- влево от часов и вправо разгладил на ладони ремешок: - Так, значит, в полночь, хлопцы! Время сверьте!…

И мы впервые поняли в тот миг, как поднимают к мести наши смерти и как шагает время через них! 1943. Немецкий тыл.

 ,,В крымском подполье СИМФЕРОПОЛЬ. (От наш. корр.). Активный участник советского подполья в тылу у немцев И. Козлов заканчивает ра- боту над книгой «В крымском подполье». Материалами для нее послужили воспоми- митета и другие документы. нания автора, протоколы подпольного ко- о где В книге две части. Первая рассказывает событиях в захваченной немцами Керчи, И. Козлов работал секретарем обла- стного подпольного центра в ноябре и де- кабре 1941 года. Вторая часть книги по- священа борьбе под- симферопольской польной организации в 1943-44 гг. В то время и. Козлов руководил работой сим- подпольного горкома ВКП(б), за короткое время об единившего 12 подпольных патриотических групп. Подпольщики имели свою типографию, ра- диостанцию, диверсионные группы, взор- вавшие немецких поездов с босприла- сами и совершившие немало других дивер- снонных актов. - Книга, … говорит И. Козлов, не является дневником или фотографией со- бытий. Описывая подлинных людей и под- линные факты, я беру наиболеее значитель- ные из них, иногда смещая их во времени. Отрывки из второй части книги, оза- главленные «На партизанских тропах», на- печатаны во втором номере сборника «Со- ветский Крым». 

Новые украинские книги В издательстве «Радянський письменник» (Киев) вышли новые книги: рассказы Ва- силия Козаченко «Три лта» о тяжелых временах немецко-фашистской оккупации на Украине. Автор показывает мужество моряков Днепровской флотилии, борьбу народных мстителей -- партизан. В книге В. Кондратенко «Кровью серд- ца» (на русском языке) собраны стихи, на- писанные преимущественно в годы Вели- кой Отечественной войны. Книга «Мiй шлях» принадлежит перу На- дiи Солодюк. Автор - врач. До Отече- ственной войны Н. Солодюк работала в институте академика А. Богомольца, во время войны стала членом партизанского отряда. Литературная обработка ее запи- сок принадлежит Ю. Смоличу. Вышла также книга Ильи Стебуна «Леся Украiнка», состоящая из четырех очерков о жизни и творчестве классика украинской литературы.

От РЕДАКЦИи. Продолжаем обсуждение во- просов современной драматургии. (См. статьи, напечатанные в №№ 10. 14, 15 и 17 «Лит. га- зеты»).

В клубе писателей открылась выставка выставке экспонировано около 50 акварелей: жи. На снимках: портрет писателя Л.

произведений художника Д. Дарана. На жанровые сцены, портреты, пейза- Гумиловского и «Тверской бульвар весной».

 сжий снегу и и так об пейзаж-только повод для тоски по по березам. Право поэта написать Италии, но нет у поэта права, по- бывав в Италии, написать о ней только это. Пять дней живу в пустом немецком ломе. Дни так ползут, как будто воз везут. И нету никого со мною, кроме Моей тоски да двух солдат внизу. И Германия -- только повод для тоски. И Германия нам не стала известной из симоновских стихов. Только в одном стихотворении «На чуж- бине» рассказывается о событии, не столь безнадежно тоскливом. Некий человек, по- видимому, очень важный, потому что он «молчалив и сух», «не вспомнил кого-то в лицо», был с кем-то небрежен, был «дела- ми осажден» и поэтому «не звал гостей и не ходил к знакомым» (в дальнейшем ока- зывается, что этот важный человек сам Симонов), узнает о приезде каких-то лю- дей, повидимому, актеров из Москвы. Про- исходит встреча: …Тот сумасшедший русский разговор С радушьем, шумом, с нежными словами… песни: Пьют водку, поют под гитару русские …Но это ж наша, русская тоска, А на чужбине и тоска, как счастье. Лишь домом бы пахнуло, лишь бы речь Дохнула русской акающей лаской. Все сводится к тому же: только тоска по родине, только тоска по любимой женщине. Взбудораженный, потрясенный катастро- фами, борющийся за счастье мир ничем не тронул поэта. Я не берусь сейчас определять такое ши- рокое и значительное понятие, как поня- тие советского патриотизма, но об одной свойственной ему черте мне бы хотелось напомнить. Думается, что тот русский, которого по- минает Долматовский: Умирает партизан в Савойе, Говорит не по-французски «мама», Русой забубенной головою На восток ложится он упрямо, был патриотом не потому только, что ло- жился головой на восток, но прежде всего потому, что, попав в Савойю, нашел дру-№ зей-партизан и с ними вместе сражался. Мне думается, что русские, умиравшие в Испании, сражаясь с войсками Франко, были патриотами советской страны, и толь- ко поэтому дело республиканской Испании было их кровным делом. Это свойство со- ветского патриотизма определило многое в советской литературе. Нельзя не вспом- нить великого путешественника, который «земной шар чуть не весь обошел». Нельзя не вспомнить поэта, которому все было интересно, который об ехал много стран и ни к чему не остался равнодушным, кото- рый восторгался Бруклинским мостом, не- годовал на свиного короля Свифта, вос- торженно описывал мексиканский пейзаж, издевался над «благочестивейшими като- личками». Он был любопытен и страсген. Ему не приходилось постоянно напоминать о своем патриотизме. Патриотизм определял его отношение ко всему виденному, опре- делял его страстность и любознательность. Он был частицей своей страны, и куда бы он ни ехал, его страна была с ним. Он тосковал по Москве, но жадно хотел все увидеть и все описать, Нам кажется, что в этом интересе к Мексике и к Испании, к Парижу и к Нью-Йорку больше настоящих свойств русского советского человека, больше свойств москвича, чем в непре- станных жалобах на тоску по Москве. В заключение хочется вспомнить строки Маяковского: Я в долгу перед вами, перед Бродвейской лампионией, багдадские небеса, перед Красной армией, перед вишнями Японии, перед всем. про что не успел написать. Большие долги у Долматовского, Симо- нова, Матусовского, так много увидевших и так мало об этом написавших. 18 Литературная газета

Невидящие глаза Заметки писателя Так в книге и не оказалось в сущности ничего о Балканах, о костелах за Вислой, обо всех странах, через которые прошел поэт. «…В стране чужой и невеселой»… поэт с шофером останавливаются на постой. …Хозяин домя, розовый колбасник, До ночи восседает у двери… «А впрочем, -- замечает Долматовский. - до него нам мало деля». Постояльцы устраиваются в комнате. Они привозят дрова, раскладывают «трубки, финский нож и ложки». Поэт прикалывает карточку лю- бимой, после чего: …Покажется, что с самого Арбата Кочует эта комната со мной. После этого Долматовский говорит гордо и пренебрежительно: А мы и не заметим жизнь другую Где приникают к щелям и дверям, Развратничают, молятся, торгуют, Приданое готовят дочерям… Нет сомнения, что у очеркиста, прозаи- ка или поэта бывают минуты, когда тоска по родине и по любимой женщине мешает ему «заметить жизнь другую», но если к стоит говорить об этих минутах, то гово- рить именно как о слабости, а не гордить- ся ими. Это равнодушие к «жизни другой» за- ставляет порой Долматовского писать та- кие строки: Далеко отсюда любимые наши. О чем мы с тобой говорим на чужбине? Я все о Наташе, Наташе, Наташе, А ты все о Нине, о Нине, о Нине. Это же равнодушие к «жизни другой» приводит поэта к прямой бестактности. Где я? Варшава, Бухарест, София иль Не все ль равно!… Белград? Трудно понять, каким образом в 1945 го- ду советскому поэту было все равно, где он находится - в Бухаресте или в Бел- граде. Так, в исторические для Европы дни проехал советский поэт по нескольким  странам, ничего не увидел, ничего не по- демократические государства. Очеркисты рассказывали о Югославии и Болгарии, о Польше и Чехословакии, и как благодарны были читатели за каждую подробность, помогающую понять, что происходит в мире. Вот почему с интересом и нетерпением я открыл сборник Евгения Долматовского «Стихи издалека». Мне хотелось узнать, что перечувствовал и пережил поэт, побы- вавший в Германии, Польше и на Балка- нах, много видевший, много узнавший о побежденных и освобожденных народах о борьбе демократии с фашизмом,овсемтом, что волнует нас всех. Поэт увидел украин- скую девчонку, которой прислуживает немка, бывшая ее хозяйка, немецких бе- женцев, бредущих по шоссе, танкиста, на- шедшего украинское полотенце в немецком доме, разноязычную толпу, освобожден- ных людей Поэт услышал стукдеревянных башмаков на дорогах Европы, и стук этот прозвучал для него, как знак разорения и нищеты. Все это послужило поводом для отдельных стихотворений. Естественна и понятна тоска по родине у человека, оторванного от родной земли. Естественна и понятна гордость своей страной у гражданина Советского Союза. Чувства эти дают силу и волю, заставля-  ют по-особому осмыслить виденное, К со- жалению, Долматовскому эти большие и благородные чувства мешают видеть, ме- шают чувствовать, мешают писать. Поэт сам говорит об этом: Я хотел написать о Балканах, О румынском прохладном вине, О костелах за Вислой, о странах, Где прошли мы в дыму и огне. По на белых страницах тетради Возникают иные края - Тот разбитый блиндаж в Сталинграде, Где окончилась юность моя, Ла кривой городок Новозыбков, Где однажды пришлось почевать. Там до света над крохотной зыбкой То ли пела, то ль плакала мать.

чувствовал и с гордостью рассказал во многих стихах, что он и не хотел ничего видеть и чувствовать, кроме тоски по ро- дине и по любимой. Я стал искать в литературных журналах стихи других поэтов о загранице. Но и в них, правда с меньшей декларативностью, звучит та же самая нота. Только и мечтаю я об этом, Чтоб увидеть снова наяву Легкую, пронизанную светом, Жизнь мою, судьбу мою - Москву, пишет Матусовский («Дальние дороги», «Знамя» № 10). И если б не выстрел в ночной тишине, Что разбудил тоску. Я б, верно, снова видел во сне Ликующую Москву. пишет Бауков («На привале», № 7). Эти строки правомерны. Но от поэта, так многовидевшего, требуется и другое умение почувствовать и осмыслить огром- ные по значению события, свидетелем ко- торых ему довелось быть. Без этих - других стихов кажется, что поэт уехал из Москвы со специальной целью потосковать о ней. В № 9 журнала «Знамя» Константин Си- монов напечатал цикл стихов: «Одиннад- цать стихотворений». Симонов-очер- кист много ездил много видел и многое рассказал. По очеркам все мы знаем, какой у Симонова верный глаз и какое уменье рассказывать, И вот Симонов-поэт, буду- чи за границей, написал одиннадцать сти- хотворений Куда-то исчез наблюдательный рассказчик и остался Симонов-лирик, пи- шущий грустные любовные стихи, лирик, для которого все окружающее его -- толь- ко повод для тоски по родине и по любимой женщине. Много русских поэтов бывало в Италии. Но если судить по стихам, напечатанным в «Знамени», Симонов первый, на которо- го Италия не произвела никакого впечат- ления. Кактусы примечательны только тем, что не похожи на березы, а весь итальян-

Евт. Рысс

Рязанские колхозники, уральские инже- перы, скотоводы из Казахстана, трактори- сты Тамбовщины, рабочие новых заводов- гигантов и члены колхозов-миллионеров, сельские врачи и агрономы, бухгалтеры и комбайнеры, советские люди разных на- циональностей, разных квалификаций, разных культурных уровней, но одной со- ветской души перевалили через Карпаты, пересекли Дунай, Вислу и Одер. Победи- телями они вошли в Берлин, освободителя- ми они вошли в Прагу. Они увидели десять стран, жизнь многих народов, удивитель- ные для нас взаимоотношения людей ка- питалистического мира, Они увидели поме- шика и капиталиста, о которых читали в книгах, и батрака на помещичьем поле, и спекулянта, которому прибыль дороже родной земли. Они встретили благодарный  взгляд парижского рабочего, освобожден- ного из немецкой неволи, они испытали любовь и заботу рядового гражданина Норвегии, Югославии, Чехословакии. И, самое главное, они увидели, что везде, от Средиземного моря до Ледовитого океана, люди борются за свободу. Советские люди вошли в Европу как ак- тивные участники этой борьбы. Они уви- дели черную ночь Европы и непреклонное мужество лучших ее людей. Увиденное обогатило советских людей, сделало их представление о мире полней и реальней, их понимание исторического процесса серьезней и глубже. В рядах Красной Армич шли журнали- сты, прозанки и поэты. Они были свиде- телями величайших исторических событий. Они наблюдали Европу в момент, когда все бурлило, когда отношения и страсти, в обычное время скрытые, трудно разгля- дываемые посторонним взглядом, были об- нажены. Бесконечно ценны были рассказы свидетелей о том, как ждут, как встреча- ют Красную Армию, как рушатся фашист- ские оковы, гнет, как народы создают

«Знамя»

3