Лев ГУМИЛЕВСКИЙ



«двойной бухгалтерии» в критике     в себя, он ищет слов, чтобы назвать бродящие нем чувства и силы. Он хочет услышать то что поет у него внутри», -- заявляет критик. к Конечно, у нашего читателя много и бод- рости и оптимизма. Но значит ли это, что советский лирик жинет «заемной» бодво- стью и в этом смысле должен плестись по- зади читателя, а не освещать путь народу в будущее, как это полагается инженеру че- ловеческих душ? И если читатель хочет понять самого себя, если он ищет слов, со- ответствующих его чувствам, он, естествен- но, ждет от советского поэта и призывов повседневной борьбе за коммунизм, и стихов, лирически запечатлевших пройден- ный им, советским человеком, путь. Как же можно с таким исключительным легкомыс- лием противопоставлять лирику призыва «лирике самораскрытия» и в то же время ханжески цитировать Маяковского, как это сделал Корнелий Зелинский в нонце своего обзора Совершенно понятно, что при такой ли- берально-обывательской «методологии» у критика получился обзор советской лирики 1945 года, совершенно дезориентирующий читателя. Закономерно, что в таком обзоре он не останавливается на лирике Твардов- ского, не упоминает об Исаковском и о дру- гих наших значительных поэтах. Само собой разумеется, что критик, назвав в оптовом порядке почти сорок молодых лириков, о большинстве из них отозвался пренебрежи- тельно. Ведь ему надо было доказать «об- щее усиление… интимности в нашей поэ- зии».  3. монова, какой нельзя игнорировать и какой может напомнить подобное проникновение поэзии в такие слои, куда она обычно не проникает, например, к хозяйственникам, об ясняется не только тем, что Симонов пре- восходно угадывает то, чем живет в данный момент народ. Так же, как и в своих очер- ках, Симонов и в стихах в высшей степени ясен, конкретен, именно житейски убедите- лен». Но как раз эта ясность и конкретность поэзии Симонова не устраивает критика, Он пишет: «Уязвимость лирики Симонова… в слабом поэтизме его поэзии, в том, что она слишком «заземлена» (сравните его женщину с героинями Блока)… в его лирике нет про- зрачной «таинственности» и т. д. и т. п. Пусть Симонов «превосходно угадывает то, чем живет в данный момент народ». Но это К. Зелинского мало интересует. Он по- веряет ценность поэзии Симонова не жизнью, не запросами народа, а своими литератур- ными реминисценциями. Так же он поверял ценность лирики Щипачева не моральной проблематикой советского общества, а «хмельной поэзией» от Катулла до Есенина. Более того. Чтобы уязвить недостаточно та- инственную поэзию Симонова, он сопоставля- ет образ его лирической героини с «Незна- комкой» Блока. Характерно, что в этих своих литературных аналогиях Зелинский «пере- скакивает» через поэзию Маяковского, до- стоинство когорого было какрази в том что он придавал своей лирике могучую земную силу. «Здесь, на земле, хотим -- не выше жить и не ниже», - восклицал великий поэт революции, который страстной творческой полемикой с образами Блока и других сим- волистов («Незнакомки», «дымки севера» шли на дно, как идут обломки»писал Мая- ковский в поэме «Хорошо!») открывал новые широкие горизонты перед русской и вой лирикой.русской и миро- тем Чем внимательнее мы станем вчитываться в отдельные, на первый взгляд путанные субективно-эстетические оценки Зелинского, отчетливее будем убеждаться, что в этой путанице есть своя система, что в этой ви- что перед нами не только случайная болтов. ня на темы поэзии. Как бы ни «вдвигал» Зе- линский свои критические фразы в «некото- рую замысловатость», он явно опирается в своих оценках на определенную и своеоб- разную эстетическую методологию. Чем дальше читаешь статью, тем нагляднее ста- новится, что критик не отделывается слу- чайными оценками, а стремится поучать на- шу поэтическую молодежь, что он не огра- ничивается обозрением советской лирики минувшего года, а пытается наметить пути дальнейшего развития советской поэзии, формулировать ее задачи. Не случайно свою статью он закончил безапелляционными сло- вами: «Вот к чему мы зовем лирическую по- эзию наших дней». Итак, какова же эстетическая методоло- гия Корнелия Зелинского? И к чему он при- зывает советских поэтов? 2. нет! Весь вопрос в том, как конкретно по-  нимать этот термин. Разумеется, лирический жанр, в отличие от эпического, имеет свои законы, когда писатель, исповедуясь до глу- бины души, раскрывает через свое «я» свое отношение к действительности. Но в том-то и дело, что отношение социалистического человека и к себе и к действительности та- ково, что, будучи выражено в любой лири- ческой форме, оно всегда звучит обществен- но. Оно находит отклик в сердцах сотен тысяч, Разве исповедь Павла Корчагина - Николая Островского, эта подлинная лири- ка самораскрытия не была в то же время проповедью бодрости и борьбы для миллно- нов читателей? Разве не печатались и не звучали призывно на страницах наших газет глубоко лирические стихи советских поэтов? Зелинский формально призывает к обогаще- нию поэзии, проповедуя «лирику саморас- крытия», но фактически он зовет ее к обед- нению, поскольку он противопоставляет «лирику исповедальную» - поэзии призыва, поэзии журналистской. Итак, Корнелий Зелинский направляет свой критический темперамент не против формализма или эстетизма, а против «журна- лизма», который будто бы «оттесняет ли- ризм». Но ведь это значит, что он спорит нe только с традицией поэзии Маяковского, но и с прогрессивной традицией всей истории литературы. Кому не известно, что в сере- дине прошлого века представители дворян- ской эстетики пытались «аннулировать» ценность поэзии Некрасова как раз тем, что обвиняли ее в «журнализме»? Разве не из- вестно Зелинскому (кстати, об этом писа- лось в предыдущем, седьмом номере «Зна- мени»), что современные английские и аме- риканские эстетствующие литераторы, и, в частности, Стивен Спендер, в своей борь- прогрессивными тенденциями искус- ства настойчиво и недобросовестно про- тивопоставляют «журнализм» - поэзии? Но Зелинский, который обычно любит литера- турные сопоставления, этих аналогий не видит, а, напротив, свое выступление про- тив «внешней темы» в лирике пытается да- же социологически обосновать. «Если в двалцатых годауиоценке чтобы поэт шел к своей революционной це- ли, даже наступая «на горло собственной песне», имел смысл в обстановке напряжен- ной классовой борьбы, когда еще не был решен вопрос «кто кого», то сегодня, в се- редине сороковых годов, после Отечествен- ной войны, советское общество являет собой совершенно иную картину, и этот лозунг по- терял смысл», - уверенно заявляет «внут- ренне расторможенный» критик. Правда, несколькими строками дальше Корнелий Зелинский, инстинктивно чувствуя шаткость своей обывательско-либеральной позиции, делает неуверенную оговорку: «Я нисколько не хочу сказать, выдвигая лозунг «свободу собственной песне», что ныне уже совсем отпала и в литературе задача борьбы с пережитками капитализма в сознании» А раз не отпала необходимость в борьбе с пе- режитками капитализма в сознании, то мо- жно ли с такой беззастенчивой легкостью «отменять» воспитательное значение лири- ки? Мы не знаем в точности, что вкладывает Зелинский в термин «лирика человека, живу- щего во все стороны», но нам ясно, что его статья насквозь пропитана рассуждениями «на обе стороны». Он пытается потрафить и «одной стороне» -- представителям «чисто- го», «вечного» искусства, и «другой стороне» - сторонникам демократической линии в ли- тературе. «Если я выдвигаю мысль о всестороннем самораскрытии советского человека в лири- ческой поэзии, то я защищаю одновременно интересы и демократии и искусства», - за- являет критик. Зе В этой фразе самораскрывается Корнелий Зелинский во всей неприглядности его эсте- тической методологии. Советская критика, продолжая традиции передовой русской критики XIX века, борется за демократиче- ское искусство, не представляя себе подлин- ной художественности вне запросов народа, прекрасно понимая и чувствуя, что утверж- дение демократического начала в искусстве есть тем самым утверждение самого искус- ства в его лучшем и высшем проявлении. Между тем Корнелий Зелинский стал в позу человека, пытающегося трактовать раздель- но вопросы демократии и вопросы искусства. Разве не этим об ясняется весь характер его статьи «О лирике», все его оговорки и недо- говоренности? Вот почему он не то одобряет, не то «уязвляет» лирику Симонова и Щипа- чева, очевидно, полагая, что, похвалив их, он «защищает» интересы демократии, а осудив, «защищает» интересы искусства. Советское искусство, а тем более совет- ский народ не нуждаются в этих «согласо- вываниях» и «увязываниях» эстетствующего критика. Но характерно, что, выдвигая свой лозунг «исповедальной лирики», Зелинский захотел придать ему вес, выступая не от своего имени, а от имени каких-то неведомых читателей. «…сегодняшний читатель ждет в поэзии не описания пути. Это он знает. Не призывы. Это он слышал. Он ищет не заправку бод- ростью у колонки поэзии. Он богат ею и сам  может дать взаймы. Он хочет понять самого 

ПРОСТОЕ

длейтес

РЕШЕНИЕ Не оего и старшего, но, вероятно, и младшего возраста по од- ной этой сцене уже догадается, что рассказ пойдет о великом математике. «Нравственное» здесь представлено в дей- ствии, - это хорошо. Но вряд ли можно вызвать интерес и уважение к такой нау- ке, как математика, представляя ее, как счет или даже, как решение и интегриро- вание уравнений. Возбуждающая творче- ские способности суть математики ведь не в вычислениях, которые теперь выпол- няют и счетные машины, а в установлении функциональной зависимости между вели- чинами и, главное, в истолковании получен- ных результатов. И тот же Н. Е. Жуков- ский, о котором много говорится в книге, терпеть не мог «счета» в гимназии, хуже всего отвечал по арифметике и в расцве- те сил делал ошибки в вычислениях, но, к изумлению окружающих, приходил к пра- вильному выроду, руководствуясь гениаль- ной интуицией великого математика, кото- рым он и был. Так же упрощенно, схематично, прямо- линейно строит характеристику Чаплыги- на его биограф и далее. В результате он добивается своего: перед нами возникает образ прилежного, способного, трудолю- бивого, настойчивого, доброго, честного мальчика и прекрасного товарища, который потом становится таким же трудолюбивым, прилежным, талантливым ученым, отзывчи- вым, добрым учителем, любящим отцом, горячим патриотом, великим аналитиком, одним из творцов авиационной науки. Правильно ли, однако, автор оценивает «умственную и нравственную силу» своих читателей, считаясь с которой он так не- умеренно использовал выгоды беллетриза- ции? Нам кажется, что неправильно: со- ветский читатель и в среднем и старшем возрасте обладает уже той умственной и нравственной силой, которая позволяет нам сгокойно говорить с ним и о теневых сто- ронах в быту и в жизни отдельных людей, хотя бы и великих, не скрывая и творче- ских трагедий и тех препятствий, которые могут встретиться на жизненном пути каж- дого. Преодоление трудностей - прекрас- ная школа, в которой формируется челове- ческая личность, И в жизни и в работе Чап- лыгина не все шло так ровно и гладко, так безоблачно и приятно, как рассказы- вается у М. Мораф. Правда, уже в загла- вии книги автор оговаривается, что дает только эпизоды, отдельные страннцы био- графии ученого, но ведь в отборе матери- ала и сказывается художественный такт и чутье писателя! В дневнике Л. Н. Толстого за 7 мая 1901 года имеется такая запись: «Видел во сне тип старика, который у ме- ня предвосхитил Чехов. Старик был тем особенно хорош, что был почти святой, а между тем пьющий и ругатель. Я в пер- вый раз ясно понял ту силу какую при- обретают типы от смелого накладывания теней». Открытие было сделано Толстым на скло- не жизни, но оно сделано, и мы не должны забывать о нем, если хотим иметь художе- ственную литературу, эмоционально воз- действующую на читателя. Достоинство М. Мораф составляет ее слог, который нигде у нее не становится «ребяческим», отсутствие «насмешек, пу- стого острословия, пошлых шуток и анек- дотов», которыми так часто злоупотребля- ют писатели для детей; умеренность в со- общении читателям познавательного мате- риала, органически входящего в ткань по-



суждения об искусстве, когда все неопреде- ленно и все неточно, когда читатель заблу- дившись в туманных и выспренних фразах, в многочисленных оговорках и недоговорен- ностях критика, не сразу улавливает, что именно он отстаивает и что оспаривает, за что борется и чему учит, что утверждает и что он ниспровергает. Такое впечатление производит в первый момент статья Корне- лия Зелинского «О лирике», опубликованная, в порядке дискуссии в № 8-9 журнала «Знамя» и посвященная обзору советской поэзии минувшего года. Допустим, вы захотели бы узнать, как от- носится критик-обозреватель к последним лирическим стихам Щипачева. Оценка щи- пачевской лирики дана критиком не более, не менее, как на фоне всей истории мировой поэзии. Мало того, Основные черты лирики Щипачева Корнелий Зелинский противопо- ставляет всей любовной поэзии прошлого, традиции которой он понимает весьма свое- образно. Критик пишет: -- не «Всей многовековой историей лирики - от Катулла к Горация до Шекспира и Рон- сара (не говоря уже о периоде декадентства ХХ века) освящено давным-давно право на хмель в любви. Все ведьмы и поэты мира варили это любовное зелье. Щипачев пред- лагает вам отрезвляющий напиток. Щипачев поэт сдержанности, поэт верности. Нет, семейного долга, но собранности чувств». Противопоставляя отрезвляющую силу по- эзии Щипачева «ведьмовскому зелью» таких великих поэтов, как Шекспир и Гораций, критик, надо полагать, весьма высоко оце- нивает лирику Степана Щипачева. Может показаться, что поэзия «собранных чувств» встречает явное одобрение Зелинского, Ведь он рассуждает о любовных стихах Шипачо ва, как о «явлении примечательном и прин- ципиальном». Оказывается, однако, что именно эта «собранность чувств» не удовлетворяет обо- зревателя. чтобы ото нехватает лиризму щипачева, ющей стать вссохватывающей и притигива- линский нескольнми абзанами лалице доб ясняет: «Чтобы бы быть лирическим поэтом, нужно быть… внутренне расторможенным… уметь, как говорил Есенин, «кровью чувств ласкать чужие души…» Зелинский поучает Щипачева: «Если в тебе есть такая внутренняя решимость и такой талант внутренней «расторможенности»… ты можешь стать лирическим поэтом. Если нет, ты сумеешь только с той или иной стороны приближаться к истинной лирике, но войти в ее природу ты не сможешь». Как же все-таки критик оценил поэзию Щипачева -- положительно или отрицатель- но? Это не совсем ясно. Но во всяком слу- чае ясно другое: он призвал Шипачева, как и других советских поэтов, не к «собранно- сти чувств», а к «внутренней расторможен- ности» - к надрывному мироощущению людей есенинского склада. Не меньшее недоумение вызывает у чита- теля оценка Зелинским последних стихов Н. Тихонова, Критик пишет: «Н. Тихонову всегда было присуще экспериментаторское отношение к созданию поэтического впечат- ления путем вдвижения своих образов в не- которую замысловатость или тайну». Совет- скому читателю, стороннику поэзии демо- кратической, реалистической, может пока- заться, что своей неуклюжей фразой Зелин- ский дает отрицательную характеристику некоторым стихам Н. Тихонова. Оказывает- ся, совсем обратное! Зелинский утверждает, своих образов в неко- что «путем вдвижения рую замысловатость или тайну» Тихонов «обнаруживает очень тонкое понимание того, что такое поэзия». Зелинский начинает оценку стихов Симо- нова как будто восторженной тирадой: «Я считаю, что выдающийся успех лирики Си-

В 1837 году на соискание Демидовской иремии в Академию наук было представле- но сочинение под заглавием: «Полезное чтение для детей». Некоторое время Акаде- мия была в недоумении: следует ли допус- кать к конкурсу сочинения этого рода, но затем сочла справедливым, имея в виду цель, преследуемую учреждением премий, допустить детскую книгу к конкурсу, и пе- редала ее на отзыв профессору Главного педагогического института А. Г. Ободов- скому, известному ученому и педагогу, ученику Песталоцци и предшественнику Ушинского. Одобрив мнение Ободовского, Академия присудила автору книги премию второй степени, а нам предоставила возможность познакомиться с документом, в котором с академической точностью и ясностью сфор- мулированы классические требования пе- дагогики к научно-художественной лите- ратуре для детей. «Дабы судить о каком-либо сочинении, назначаемом для детей, должно (как при суждении о всяком предмете) установить самый масштаб суждения, - говорится в отзыве. - Оный без сомнения заключает- ся в цели сочинения, которая может быть троякая: просвещение ума, образование сердца и удовольствие. Повнания, сообща- емые детям, должны быть не только по- лезны как для духа, так и для общежития, но и соразмерны возрасту. Все искусство писателя состоит в том, чтобы найти над- лежащую меру, дабы излишком не осла- бить интереса к науке, которую в позд- нейших летах дети будут изучать система- тически. Благоразумие требует, чтобы со- общаемые детям познания не ослабляли последующих впечатлений, но внушали глубокое уважение к науке и, возбуждая в них любознательность, представляли бы им самую науку, как нечто возвышенное, к чему они восходить могут только посте- пенно… Удовольствие, доставляемое детям чтением, должно быть чисто и невинно, как поши, насмешки, нустое острословие, пошлые шутки и анекдоты должны быть изгнаны из детской литературы. Далее пи- сатель не должен смешивать возрастов, ибо каждая степень развития способностей име- ет свою умственную и нравственную си- лу, но при всем том слог никогда не дол- жен быть ребяческим даже и для малолет- них детей» 1. Требования, пред явленные классической русской педагогикой к детской книге, бес- спорны. Удовлетворение же их всегда со- ставляло и составляет очень трудную за- дачу. Простейшим решением этой задачи и на- иболее распространенным решением яв- ляется беллетризованная биография деятеля науки и техники и приключенческая по- весть, где действующие лица при всяком удобном и неудобном случае делятся свои- ми научными или техническими познания- ми друг с другом или со специально вво- димым для этой цели вопрошающим маль- чиком. Распространенность этого метода реше- ния трудной задачи об ясняется многими причинами. Беллетризация предоставляет автору свободу для домысла и вымысла, освобождает его от хлопотливых поисков материала и соблюдения последовательно- сти, позволяет действовать прямолинейно, упрощая и схематизируя материал, нако- нец, придает сочинению внешний вид «ху- дожественного произведения», всегда при- влекательного для читателя. Все это не значит, конечно, что беллетризованная на- ука и техника порочны сами по себе. Если произведения этого того рода не противоречат

Как могло случиться, что Зелинский, критик серьезный, не первый год работаю- щий в советской литературе, мог дойти до такой поразительной путаницы? Разумеется, литературное обозрение - жанр, в крити- ке нелегкий, ответственный. Читая того или иного обозревателя, мы прекрасно понима- ем, что у него возможны «просчеты» в конкретных произведений или авто- оценке конкретных произведений или авто- терски точного подсчета всего положитель- ного и отрицательного, что попало в сферу внимания критика. Но от советского крити- ка-обозревателя мы обязательно ждем, что- бы он, при всех промахах своих вкусовых оценок, судил о литературных явлениях по тому единому, большому и принципиально- му счету, который пред являет нашему ис- кусству история, народ и его авангард- мартия большевиков. Порочность статьи Зелинского - не в том, что он «просчитался», переоценив од- ни произведения, недооценив другие, или не упомянул о третьих. Зелинский мог бы механически вычеркнуть из своей статьи десятки абзацев, вставить в нее новые - более подходящие абзацы, а обзор его ос- тался бы таким же путанным. Порочен са- мый «метод» Зелинского - метод политиче- ского обывателя в критике, который не поверяет литературу жизнью, запросами на- рода, а, формально расшаркиваясь перед этими запросами, в то же время ведет дру- гой «счет» будто бы вечного искусства, а на самом деле - счет узкого мирка эстетов, оторванных от действительности большого искусства. Когда-то, в 1928 году, Виктор Шклов- ский пустил в оборот словечко «гамбург- ский счет», ставшее ходким среди некото- рых литераторов. В своей книге «Гамбург- ский счет» Шкловский сравнивал писате- лей с борцами, которые, «когда борются - жулят и ложатся на лопатки по приказа- нию антрепренера». Он заявлял, что только раз в году в гамбургском трактире «при закрытых дверях и завешанных окнах» «уста- навливаются истинные классы борцов». B. Шкловский требовал, чтобы о литературе судили только по этому гамбургскому сче- ту. Он утверждал, что по такому счету Серасимович и Вересаев не существуют для литературы, а только Хлебников - чемпи- он. Сила литературы никогда (ни в какие времена!) не проверялась «при закрытых дверях и завешанных окнах». Когда-то в Испании тогдашним эстетам казалось, что формально изощренный и пустопорожний Гонгора, а не Сервантес является чемпио- ном искусства. Что осталось существенного от Гонгоры? Писатели, не служившие широ- кому читателю, передовым идеям века, не существуют и для так называемого «вечного искусства». Это уже начали понимать и быв- шие формалисты. Все же остались еще кое- где в нашей литературной среде тайные по- клонники «гамбургского счета», для кото- рых писатель это - не инженер человече- ских душ, а борец, проверяющий свои бицеп… сы вдали от читателя «при завешанных окнах». И они-то занимаются «двойной бух- галтерией» в литературе. Только беспощадно разоблачая этот «двойной счет» в оценке литературных яв- лений, решительно борясь с политической обывательщиной, наша критика выполнит свою почетнейшую задачу - поможет ли- тературе оплатить по тому большому счету, который пред являет к писателям наш народ и все прогрессивное человечество.

Об этом с максимальной отчетливостью го… ворит последняя и самая определенная гла- ва его статьи, названная «Лирика саморас- крытия. Ее настоящее и будущее». Подлин- ная лирика, по мнению Зелинского, должна быть лирикой самораскрытия, «исповедаль- ной лирикой» (как он ее называет, употреб- ляя старый термин Блока). Он противопо- ставляет «исповедальную лирику» лирике описательной, лирике внешней темы, лирике призывов Он жалуется на «гипертрофию внешней темы» в нашей лирике, на то, что «журнализм оттесняет лиризм». «Если говорить об общих недостатках на- шей лирики, - пишет Зелинский, - то они состоят не в обилии технических неточно- стей, эстетизме или формализме…»; «наша лирика, … продолжает несколько далее кри- тик, - слишком описательна, ишет себе опоры в эпическом, во внешнем, а не во внутреннем материале». Странное и, во всяком случае, бесконечно чуждое советскому человеку противопостав… ление внешней темы - внутренней теме! Когда Маяковский в своей поэме «Хорошо!» с исключительной лирической силой спра- шивал: Это было c бойцами Или страной, Или

ясным требованиям педагогики, они могут быть и полезным и занимательным чтени- вествования. Выбрав для поставленной задачи про- ем для детей. Все зависит от того, как стейшее из возможных решений М. Мораф и для какой цели пользуется автор выго- дами своего положения, свойствами жан- ограничила круг своих читателей детьми, ра. хотя по теме и материалу ее книга могла бы найти и более широкую аудиторию.

Предназиаченная для детей среднего и старшего возраста книга М. Мораф «Из жизни Чаплыгина» (Детгиз) представляет жизнеописание замечательного русского ученого. Книга открывается характеристи- кой Чаплыгина в возрасте пяти лет. «К обеду нужен хлеб. Сережа бежит в лавочку. Это поручение он выполняет охот- но. В кулаке у него медные монеты. Их три, и все по две копейки. А хлеб стоит пятак. Лавочник должен дать сдачу. - Одну копейку! - прикидывает в уме Сережа. Он любит считать. - Пошлите Сережу за керосином, - го- ворит мать соседке. - Он быстро сбегает и сдачу получит правильно. И Сережа, схватив бидон, мчится через улицу. А, покупатель пришел, - улыбается продавец. … Ну, давай деньги. Сколько с тебя следует? Сережа отвечает. - Правильно, -- говорит лавочник: - Молодчина! Опять не ошибся. На обратном пути Сережа идет уже мед- леннее. Бидон ему по пояс. Три фунта керосина не так уж легко донести в его возрасте. Но мальчик не замечает тяжести. Мысли его заняты счетом».

150%

в сердце он этими замечательными строками выра- зил то, что характерно для советского чело- века, для которого жизнь родной страны, судьба народа, каждое политическое собы- тие не есть нечто внешнее, а предмет глубо- ких внутренних переживаний. Именно по- этому политическая лирика, ярким предста- вителем которой был Маяковский, так не- обычайно и так разносторонне расцвела нашей стране. Но вся статья Корнелия Зе- линского направлена против традиций поэзии Маяковского, против традиций политической лирики, в которой так называемая «внеш- няя тема» и внутренняя тема даны в органи- ческом, слитном поэтическом единстве! Значит ли это, что, критикуя методологи- ческую позицию Зелинского, мы выступаем  было моем? в против «лирики самораскрытия»? Конечно,1

120%

ВСТРЕТИШЬ  

ПРАЗ

ТЫ

ЧЕМ

1 Шестое присуждение учрежденных П. Н. Демидовым каград. СПБ., 1837 г. В типографии 40 42. Академии наук, стр.

Плакат работы худ. В. Говоркова. Жизнь идет Журнал «Знамя» из номера в номер пе- чатает стихи большей частью молодых по- этов. Сколько грусти во многих из этих стихотворений, сколько безысходной пе- чали, порою переходящей в нытье. Как плакальщицы, разместились поэты на жур- нальных страницах и на все лады выво- дят свои мотивы. Вот Лев Кондырев.

Издательство «Искусство»

 А Перестаньте ныть, - скажем мы им. если не можете, то Отойдите! Вы мешасте Мобилизациям и маневрам. (Маяковский). II. ших людей надо писать снова и снова. Но глядеть в прошлое надо из сегодняшнего дня, глазами живого человека, а не вмерз- шего в лед, пригвожденного к виденью военных лет. Наша жизнь, наша борьба да- ют нам перспективу и для нового раскры- пройденного пути. тия Та же «пригвожденная» нота, хотя и по-иному, звучит и у некоторых других поэтов. В № 5--6 «Знамени» Сергей Орлов пишет: на виги, песни. сегодняшним, Кто говорит о песнях недопетых? Мы жизнь свою, как песню, прокесли… Пусть нам теперь завидуют поэты,- Мы все сложили в жизни, что могли. Как самое великое творенье, Пойдет в века, переживет века Информбюро скупое сообщенье О путь-дороге нашего полка… Да, путь-дорога полка Красной Армии в Отечественной войне это великое творенье, и оно переживет века. Вы пра- вы, Сергей Орлов. Но разве это все, разве на этом все кончено? И вы «все сложили в жизни, что могли»? Что же вы будете делать дальше? Или вы уже больше ниче- го не можете? Но оглянитесь вокруг, ваши однополчане трудятся, строят коммунизм. Одни из них остались в Красной Армии и продолжают укреплять ее, другие возвра- тились к гражданскому труду. А вы уже «сложили в жизни, что могли», и хотите, говоря это, утвердить свое право почить лаврах? Ваша песня допета, и пусть те- перь вам поэты завидуют? Так, что ли? Нет, не так, не выйдет так! «И вечный бой, покой нам только снится». Настали новые времена, нужны новые дела, под- Нельзя жить вчерашним днем или даже А надо рваться в завтра. вперед, Чтоб брюки трещали в шагу. Мы не забудем прошлого: неповторимо- го льда Ленинграда, путь-дороги нашего полка, мы всегда будем помнить и напо- минать о них. Но мы не хотим вмерзать в лед, мы не все сложили в жизни, что мог- ли, мы рвемся в завтра, мы строим ком- мунизм, мы готовы снова и снова бороть- ся за него. И дело поэтов звать за собой, вдохновлять и сплачивать людей в этом великом нашем деле вокруг партии и по ее предначертаниям. Надо вырвать радость у грядущих дней, 3 № Литературная газета 41

«Левинсон обвел молчаливым, влажным еще взглядом это просторное небо и зем- лю, сулившую хлеб и отдых, этих далеких людей на току, которых он должен будет сделать вскоре такими же своими, близки- ми людьми, какими были те восемнадцать, что молча ехали следом, -- и перестал пла- кать; нужно было жить и исполнять свои обязанности». В поэме «Дом у дороги»A. Твардовский рассказывал о войне, о бедствиях семьи советского человека, его жены и детей, побывавших в немецкой неволе. Пришел боец с фронта, дом его разорен, сожжен, нет жены и детей, Своей поэмой отдал Твардовский дань народному горю. Но вика: как изобразил он своего солдата-фронто- Присел на камушек солдат бывшего порога, Больную с палочкою в ряд Свою устроил ногу. Давай, солдат, курить табак, Сходиться люди стали, Не из чего-нибудь, а так … В свидетели печали. Стоят соседи, опершись На грабли, на мотыги. Вздохнул один и молвил: Жизнь… - Как в книге… А третьи только и могли Добавить осторожно: - Еще не все домой пришли Из той дали острожной… И отвести старались взгляд Соседи в разговоре, Чтоб не видать, как он, солдат, Давясь, глотает горе, Не мог он душу освежить Тем трудным, скрытным плачем… Все так, А надо было жить, И жить хозяин начал. Другой сказал: Солдат построил новую хату. Но горько было жить в ней одному. И он пошел к людям. …Пошел солдат с людьми в луга, Чтоб на людях забыться, Чтоб горе делом занялось, Солдат вставал с рассвета И шире, шире гнал прокос … За все четыре лета В труде, вместе с людьми, в возрожде- нии общей жизни, находит он исход свое- му горю. Я привел три примера: старую песню революционеров, строки из Фадеева, от- рывок из новой поэмы Твардовского, Не ясно ли, что здесь решение идейно выше, значительнее, вернее, что оно ведет впе- ред, и что эта революционнная традиция забыта поэтами-плакальщицами, рыданиям которых так много места уделило «Знамя»  на своих страницах.

вперед лобы и безвыходной, размагниченной тос- ки, которая звучит в этих и многих дру- гих стихах. Мы не отрицаем права на грусть. Горе надо пережить, перегоревать. По большая правда нашей жизни состоит в том, что всегда есть и должен быть найден выходс к другим людям, к жизни, к борьбе, и нет у нас места нытью. Но где истоки этих тоскливых настрое- ний? Откуда они возникают? При многих различиях есть один общий источник упадочнической грусти - без- думность, безидейность. Люди не думают над тем, в какое время они живут, для кого и для чего пишут и кто они сами. Забывая о том, каково место поэта в окружающей жизни, они роются в соб- ственных ощущениях и ощущеньицах. И грусть у них чаще всего не настоящая, а литературная, плод влияний старой дека- дентской поэзии и есенинщины, подража- ние, поза, мода. Оборотная сторона этой грусти - равнодушие к жизни. Такие стихи Белинский называл «опоэтизирован- ным эгоизмом». Мы знаем иное отношение к жизни и к смерти, к подлинному горю. Я помню старое революционное стихот- ворение. Судя по воспоминаниям соратни- ков, его любил Ленин. Не плачьте над трупами павших бойцов, Погибших с оружьем в руках, Не пойте над ними надгробных стихов, Слезой не скверните их прах. Не нужно ни гимнов, ни слез мертвецам, Отдайте им лучший почет: Шагайте без страха по мертвым телам, Несите их знамя вперед! Мы остро ощущаем и свое горе и горе на- ших людей Но мы не хотим и не имеем права устраивать плач у стен Вавилонских. Я хочу напомнить, какими словами окан- чивается «Разгром» Фадеева. Левинсон с отрядом пробился сквозь кольцо белых. Дорого обошелся бой от- ряду, много товарищей погибло, погно Бакланов. Левинсон, глубоко потрясенный, сдет во главе отряда. «Всякий раз, как Левинсону удавалось забыться, он начи- нал снова растерянно оглядываться и, вспомнив, что Бакланова нет, снова начи- нал плакать». И вот отряд выехал из лесу.

Федор ЛЕВИН I.

Громадного напряжения всех сил потре- бовала от нашего народа война против не- мецко-фашистских захватчиков. Победа до- алась нам дорогой ценой, Огромные об- ласти нашей родины подверглись разоре- нию и опустошению. У многих очень многих погибли самые близкие люди: мужья, же- ны, дети, родители, братья, сестры, хоро- шие друзья. Великие жертвы принес наш народ, труд- но измерить глубину народного горя, Не скоро зарастут раны в сердцах, до гроба будут помнить матери и отцы о своих по- гибших детях. Не изгладится, не исчезнет память об отдавших свою жизнь за роди- ну, И было бы преступлением забыть об этих жертвах войны. Воспоминания о них наголняют душу горестью и печалью. Никто не смеет пренебречь этими свя- тыми чувствами. Но лучшая дань памяти погибших это продолжение их дела, борьба за те идеалы, во имя которых они отдали свою жизнь, борьба за дальнейший рост и рас- цвет социалистического отечества. Таковы наши великие традиции. Никог- да не давали мы горю обессилить, травми- ровать, поработить нас. Мы не засты- вали в скорбной позе, не впадали в отчая- ние, не предавались безысходным рыдани- ям. Мы грустили, печалились, горевали, но не ныли. Как бы ни были велики жертвы, но на- род живет, народ бессмертен, и жизнь идет вперед. Прошло немало времени со дня окончания войны, со дня одержанной нами великой победы. Новые огромные задачи встали перед нами. Народ с упорным трудолю- бием, с энтузиазмом взялся за возрожде- ние разоренных районов, за выполнение предначертаний новой послевоенной сталин- ской пятилетки. Много трудностей на нашем пути, нелегко возрождать жизнь над пеп- лом, а силы реакции за рубежом снова уси- лили клеветническую кампанию против Со- ветского Союза. Но народы нашей страны бодро, с верой в свои силы творят дело возрождения, дело строительства комму- низма. Что же делают в это время некоторые наши литераторы?

в «Литературной газете» о поэме Ольги Берггольц «Твой путь». Это очень сильная, глубокая поэма. В ней воспет подвиг Ле- нинграда в Отечественной войне. В поэме изображен город-герой. Враги пытались умертвить его, и город умирал: он остал- ся без света, без топлива, без воды, он голодал, мерз, его бомбили и обстрелива- ли. Но жизнь сохранялась в нем, и город боролся и победил, и жизнь снова стала возрождаться, город ожил. И как весь город-герой, жила Ольга Берггольц, Она мерзла, голодала, но работала и боролась. Был момент, когда все в ней сжалось до предела, когда уже не осталось желаний, она готова была умереть. Но пришел че- ловек, который не дал ей умереть, он стал ее «последним желаньем на земле», и это последнее желанье стало первым в ряду новых желаний. И она вернулась к жизни. У человека должно быть много жела- ний. Когда он многого хочет, он живет полной жизнью. Чем меньше желаний у человека, тем меньше в нем жизни. Чем Несколько месяцев тому назад я писал больше хочет сделать человек, чем шире круг его интересов, тем значительнее его жизнь и деятельность. Мы многого хотим. Мы молоды, сколь- ко б нам ни было лет. Но есть строки в поэме Ольги Берг- гольц, которые уже при первом чтении встревожили меня. Я имел их в виду, ког- да писал в той своей статье, что тема Ле- нинграда должна быть первым желанием Берггольц в ряду новых желаний. Я ду- маю об этих строках снова и снова. И ясно мне души моей веленье: Своим стихом на много лет вперед Я к твоему пригвождена виденью, Я вмерзла в твой неповторимый лед. Тема Ленинграда в Отечественной войне только тронута, она еще будет разраба- тываться. Еще много надо написать о Ле- нинграде и ленинградцах, раскрыть перед молодежью силу и значение их подвига, их мужество, бодрость, веру в победу, их ду- ховную красоту. Но приведенные строки Ольги Берггольц говорят о душевной травме. Лед Ленинграда растаял. Пришла весна победы, Ленинград вместе со всей стра- ной живет китучей жизнью. Жизнь идет вперед. Мы двигаем ее вперед. О ленинградской блокаде, о подвиге на-

Полынь-трава, Полынь-трава! Кому тоски твоей слова? Куда от ветра по откосам Ты вдоль степи бежишь стремглав. Полынь-трава, Полынь-трава! О чем кричит тебе сова С вершины бранного кургана? Быть может, там твой витязь спит, Откинув свой червленый щит, И бродит конь его буланый. («Знамя» № 2--3) В следующем, четвертом номере «Зна- мени» тоскует Александр Межиров. Когда-нибудь, лет через тридцать пять. Однажды ночью мне наскучит спать, Без сновидений. Утром рано-рано Я выйду на широкий перекресток, И вдруг заноет пулевая рана, Забытая давно… …Товарищ, убеленный сединой, Положит руку на плечо… Тоска… И я скажу ему: «Семен, смотри На эти знаки утренней зари… И замолчу. И не договорю. И снова мы увидим ту зарю … Июньскую, которая прожгла Десятки лет. И снова над Москвой Огонь ее расцветки боевой… И только наша молодость прошла… В № 56 пишет Сергей Орлов: Его зарыли в шар земной, А был он лишь солдат, Всего, друзья, солдат простой Без званий и наград. Ему, как мавзолей, земля На миллион веков, И млечные пути пылят Вокруг него с боков. В седьмом номере «Знамени»Семен Гудзенко: Мы не от старости умрем, - От старых ран умрем. Так разливай по кружкам ром, Трофейный рыжий ром. Я привел здесь эти выдержки для на- глядности, но дело вовсе не в цитатах, а в атмосфере, которой проникнута эта поэ  зия, в той непрерывной ноте ноющей жа-