\ [= le фл 9 a aes fs mero oe va , МАТЬ. Вот, товарищ корреспондент, когда вы ко мне ехали, то, верно, думали, что я— дрях- лая женщина и что меня манной кашей из ложки кормяг. А приехали в наше село, в колхоз «Червоный степ», то спросили, тде здесь живет баба Мотря -Безверха, и вам ответили—вон она живет, где зацвели вишни. И я вышла к вам, и вы увидели, что я не дряхлая,—в огородную бригаду у нас слабосильных не берут. А лет мне уже шестьдесят с гаком, и детей у меня девя- теро: пятеро хлопцев, остальные девчата. Дожилась я счастья, что повсюду теперь узнают, какие у меня дети, а материнское сердце, всем известно, только о детях и думает. И наверное нигде на свете не приз езжают так корреспонденты к матерям, что- бы поговорить о детях и о всем хорошем, как у нас. Я понимаю, что мы, матери, через газету таким путем весть друг друж- ке подаем и радостью делимся в первомай- ский день; Вот моя хата стоит в ложбинке под го- рой, внизу река Ворскла и левады, и село раскинулось по берегу, как писанка. У ме- ня вишни цветут раньше, чем у всех, —то ли почва подходящая, и сад от холодного ветра укрыт, то ли просто счастливая я стала. Начну издалека, как в августе 1914 го- да принесли нам повестку о том, что` мой муж должен явиться в Полтаву к воин- скому начальнику. Заплакали мы в хате— я я, и пятеро детей: оставлял нам муж очень большое хозяйство — одну лошадь и полторы десятины земли. Запрягли мы эту лошаль и повезли нашего батька в Пол- таву на пункт. У сборного пункта остановились, взял мой муж торбу и пошел во двор, & я оста- лась на улице, за слезама света не вижу. Просила, просила, чтобы и меня пропу- стили хоть попрощаться, но кто там на на- ши слезы внимание обращал? Так и вер- нулась домой, а мужа в тот же день по- гнали на станцию и отправили на герман- ский Фронт. Из окопов домой‘редко кто пиезл, ха еще так неразборчиво, что все равно никто нз селе прочитать не мог. Получу письмо, — догадаюсь, что жив, сухарей просит, — вот. мне и достаточно. Жилось очень тяжело, приходилось и днем, ‘и ночью работать, чтобы засеять землю. Летом-то еще кое-как жили, а вот зимой, в лютые морозы, — совсем пропадай с малыми деть- ми. Ходила я в Полтаву на заработки, де- тей оставляла лома, сколько сердце, быва- ло, переболит, пока возвращусь!.. Стану на колени перед иконой, детей вокруг себя по- ставлю, а сама плачу. Думаю, почему у людей дети мрут, а у меня полная хата, и бог не заглянет, не приберет их к себе, не сжалится над моим горем. Жили мы голодные, под страхом, и за что тогда убивали наших мужей на фрон- те мы и сами не знали. ‘ Вернулся мой муж с войны ‘еле живой. Если бы не советская власть, где были бы „ теперь мы и наши дети? Наверное, и ко- стей бы не осталось, и множество матерей наших знает, что я говорю правду. Все мои дети были в комсомоле, комсомол их вос- питал и люльми сделал, у них у всех обра- зованне и дорога в большую жизнь. Вот, давайте, я вам расскажу, как че- тырех сынов своих в Красную Армию от- правила, и не страшно мне, и радуется моя душа, когда я узнаю 0б их успехах. Старший сын, Семен, был призван в 1930 году. Его принимали в Полтаве, в призыв- ной комиссии состоял и мой муж, & его батько. Он подошел к Семену, похлопал по нлечу и сказал: «Годен, я знаю». Теперь Семен служит на польской границе на- чальником заставы и пишет оттуда письма. Недавно получили мы письмо; он пишет, что живет весело, учится, знает больше, чем знали когла-то старые офицеры. Он просит написать ему о работе колхозз, 0 ceBe, спрашивает, как я рабо- таю. Тут я и вспомню, какие письма пи- сал мне муж из действующей армии. Что вши заелают, что фельдфебель гоняет, су- харей просил, и советую всем матерям не забывать и это прошлое помнить. Е НЕВЕ ТЕ: ЗЕЕ ЗН РАССКАЗ Через rox второй мой сын, Юхим, пошел добровольно в кавалерию. Мы с му- жем, конечно, не мешали - ему, только я пожелала Юхиму, чтобы он пошел на са- молет служить, и теперь я так за него pala, что он служит на тяжелых аэропланах н% Дальнем Востоке... Он мне писал, что стал командиром, учится, что жена его Тося и сын Коля живы и здоровы. Потом он еще написал, что на границе охраняет нашу жизнь и социализм и что, как только японцы полезут на нашу землю, он с само- лета будет их бить. И я пожелала ему доброго здоровья и хороших успехов. потом исполнилось третьему сыну, Грицько, 21 год, и он тоже загорелея: в армию—и край! Мы не возражали, только дали совет, чтобы не отетавал от Семена и Юхима, как они боевые, так и он. Гриць- ко сейчас учится в кавалерийской школе, пишет, что хорошо идет по учению и даже несколько слов написал по-немецки, а доч- ка моя Оксана и прочитала, —она школяб- ка, теперь на селе всякое письмо прочи- тают. Грицько тоже беспокоится о нашем колхозе, как бывший колхозник; просит Оксанку написать ему, как она учится: Прошлой осенью пошел в Красную Армию четвертый мой сын— Павло. Когда я узна- ла 0б этом, обрадовалаеь, что и четвертый оказался здоровый, подходящий. Он Служит в танковой части, недавно прислал письмо: «Жизнь идет хорошо,—пишет,—служу и учусь, как вам хотелося, чтобы я стал четвертым командиром в нашей семье. Чи- тал я в газете, что у нае на Украине вес- на, начался сев, а здесь еще холодно». В каждом письме мои командиры расска- зывают о своей жизни в Красной: Армии, & мы — о своей, колхозной. Написали мы, что сев ранних провели хоролю, что свеклу посеяли, что озимые взошли лучше не надо: из хаты выйдешь — всюду ‘зеленые посе- вы, поет жаворонок, ‘и очень красиво. Пишем сынам, что вдвоем с отцом зара- ботали больше четырехсот трудодней, жи- вем сытно и не горюем, есть у нас корова, масло, куры, недавно свинья опоросилась. Муж мой колхозной пасекой командует. Вот еще напишите о моем Якове и Ма- русе, они у нас тракториеты. Дочка ночью № работает, готовит землю для посева, а сын днем сеет: Как по шнурку, сеялки Якова идут.. Надеемся, урожай будет, kak наука велит. Еще есть y меня Ганна — доярка и Олександра — студентка. Что о них скажешь? Упорные в жизни, цены им нет, голосистые, запевалы, любому парню в деле не уступят. Это не только я говорю, это каждый скажет. i Как-то зашел ко мне приезжий. Насилу я его узнала, давно не видела. «Здрав- ствуй,—говорит,—Мотря!» «Доброго здо- ровья, — отвечаю, — отец Симеон». «Сча- стливо живешь?» — спрашивает. «Of, счастливо, батюшка», — отвечаю. «Видишь ли, — говорит, — надо обязательно цер- ковь открыть. Прошли черные годы, сам бог советскую власть признал, благоден- ствие посылает, силу на врагов». «А Сталинскую Конституцию, батюшка, — спраптиваю, — тоже бог послал?». «Все от бога, — говорит, — только надо закрытую перковь освятить, чтобы молились все за советскую власть, за ее процветание и успехи». «Батюшка, — говорю, — разве ж мы за советскую власть не молимся? Сын мой Семен на польской границе молится, а Юхим — на Дальнем Востоке, Грицько — в кавалерии, Павло на танке молится. Мы-— в колхозе гуртом молимся, — кто в огород- ной бригаде, кто на пасеке, кто на трак- торе, кто где может». Рассерхилея поп Симеон и ушел. Еще мы с мужем написали товарищу Сталину письмо. Мой муж писал, что, не- смотря на его годы, он станет вместе с сыновьями на защиту родины, если это будет нужно. Чуете, сыны, будьте храбры на грани- цах, чтобы матери вами гордились, а отцы радовались. С первым мая! Юрий ЯНОВСКИЙ. (Перевод с украинского). Харьков. g ПРАВД А. КОЛЬЦО 0б ехав с концертами Свердловск и Пермь, И ровно двенадцать тысяч колец и многие города, Экспреесом в Челябинск, на Энский завод, приехала кинозвезда. С экранов театров песня ее входит в сердца и в дом, И голос ее, и образ ее миллионам людей знаком. И за песенный дар, и за светлый талант, исполненный глубины, Высокое званье присвоило ей правительство нашей страны. Весть о приезде ее на завод тотчас разнеблась окрест, Й сели две тысячи человек в зал на тысячу мест. Гарлеробщики приняли тонны одежд, настал выступленья час. Перед концертом волненье ее охватывало каждый раз. А нынче, — столько народа! И вот. — прекрасной тревоги полна, Из крошечной комнатки для актеров на сцену вышла она. А люди ждали песен ee и сидели в такой тиши, Как будто бы в зале на тысячу душ не было ни души. И грусть Чайковского хлынула в зал, с серднами людей говоря, И слесаря затаили дыханье, и ахнули токаря. Буря оваций взлетела вверх и разлилась вокруг. Били две тысячи человек в четыре тысячи рук. И тогда запела она, $. волненьем полна вдвойне, Простые песни, могучие песни, песни о нашей стране, 0 наших делах и о нашей любви, 0 ветре далеких дорог. Когда она смолкла — старик Петров волненье сдержать не смог. Он вышел на спену и кратко сказал: «— Вы-пели, товарищ, так... Мы вам пветы принесли, но цветы — растенье, трава, пустяк. И даже лучшим из этих цветов 3 не выразить наших сердец. Мы десять тысяч в смену даем поршневых, прочных колеп. Й мы ответим своим трудом песням прекрасным таким В детских яслях подмосковной фабрики № 2 «Мосчулок» мы через неделю дадим». Конечно, овации вновь поднялись серебряной стаей вверх, - Я по домам своим разошлись две тысячи человек. Актриса уехала в Магнитогорск, о кольцах забыв тотчав, Решив, что многое можно сказать в такой торжественный час. А через неделю поезд ее обратно в Челябинск примчал, И. снова был переполнен зал, и голос ее звучал. Й преподнес ей старик Петров, — сияло его лицо, — Двенадцать тысяч двести десятое поршневое кольцо. Она всегда имела успех! Он был грандиозен, друзья. В городе Курске ей подарили курского соловья. Гордый Свердловск благодарил яшмой и рубином ее. В Туле ей, маленькой, преподнесли свирепого вида ружьё. Й отдыхали в квартире у ней, полные красоты, Мурманские и тбилисские, и киевские цветы. Она привыкла к таким вещам, но тут, понимаете, тут Ей люди свой трул принесли в награду за ее несравненный труд. Она поняла, что песня ее в работе им помогла, Й тут, признаться, она веплакнула ` и Петрова она обняла. А ночью поезд ее умчал, гудок протяжно орал. Шел мелкий дождик, и за окном пробегал молодой Урал. Она стояла, глядела в окно Е `и думала, верно, о том, Что крепко спаяны наши бердца нашим великим трудом. И время прошло, и Челябинск вдали, но если ей иногда Вдруг без причины становится грустно иль ее встречает беда, a Или волненье ей горло сжимает Г в концертный, тревожный час, — 0 том кольне она вепоминает, и песни ее звучат. Виктор ГУСЕВ. (Красногорский район). На снимке: Витя Александров (слева) и Валя Власова. } Фото С. Коршунова. Е Е ЕЕ НИЕ РИСК 1 МАЯ 1937 г., № 120 (7086), FETT Sa ПАНСКАЯ МОГИЛА - В отрогах Карпат проходила старая го- сударственная граница между Россией и Австро-Венгрией. Трудно было найти более живописный и более грязный и сонный го- ролок во всем Юго-Западном крае старой России. Город упоминался в летописях древ- ней Руси, в истории Польши и Украины. Крестьяне, копавшие огороды у заставы, находили обломки копий, запорожские люльки и острия татарских стрел. На ста- ром кладбище, в бурьяне и репейнике, ле- жали древние могильные плиты с гербами польских панов и латинскими надписями. Великолепное, построенное итальянскими зодчими здание старого польского лицея поднималось за кирпичной оградой на пу- стынной базарной плошади. Исправник,-— меланхолический взяточник,—был высшей властью в уезде, Костлявый, рыжеусый жандармский ротмиетр вел свекойную, бла- тостную жизнь ушедшего на пенсию офице- ра. Он обеспокоился только однажды, когла в город прислали студентов, уволенных из Киевского университета. Студентам забрили л0б и сдали в солдаты за участие в универ- ситетских беспорядках. Но студенты отбыли срок, «уехали, и снова наступило затишье. 1905 год не разбудил сонного уездного болота. Сюда приходили веети о лемонстра- циях, о восстаниях, но все это было где-то далеко, даже не в губернии, & в очень да- леком Киеве. Киев ощущался здесь таким же отдаленным, как Вена или Париж. И олнако случилось так, что именно в этом тихом заштатном городишке, на главной улице. называемой Широкой, произошла первомайская демонстрация. Был в этой глуши маленький чугуно- литейный заводик, принадлежавший разбо- гатевшему купцу. Сотня рабочих была един- ственным отрядом пролетариев в городе чи- новников, попов, мелких купцов и поме- щиков. Если бы жандармский ротмистр Ка- набих не был так глубоко уверен в поднад- зорном ему населении, его обеспокоило бы появление в этом городе проезжего челове- ка. Это был черноволосый, статный парень в синей косоворотке и- стареньком выцветшем студенческом картузе. Только позже, когда полетели телеграммы в губернию и Петер- бург, лознались, что именно делал в городе и на заводе Берга -человек., которого назы- вали рабочие. «товарищ Степан». В ночь на первое мая шел теплый дождь. Пирамидальные тополя на главной улице мгновенно оделись в прозрачную, нежно зеленую дымку. Дождь размыл проселочную дорогу, полнимающуюся в гору. Гора назы- валась романтично и довольно зловеще: «Панская могила». И в день “нервого мая здесь началось необычное движение. Прошли ‘рослые парни в чистых белых косоворотках: Они приоделись и вымылись, только руки их были покрыты ‘несмываемой копотью и сажей. Прошла девушка с книжкой и буке- тиком красной гвоздики. Железнодорожник & камышевой тросточкой и худой, с впалой трудью, переплетчик. Пробежал великовоз- растный гимназист, выросший из узкой и потертой гимназической куртки. Его руки были подозрительно выпачканы фиолетовы- ми-копировальными чернилами: ‘Так’ люди, точне незнакомые, шли, обгоняя друг друга, до перекрестка. Там стоял почерневший придорожный крест. Резная, засиженная воробъями, раскрашенная фигурка’ глядела слепыми глазами с креста на молодую па- ру, молча сидевшую у дороги. Можно было подумать, что это была влюбленная пара. Не поднимая глаз, девушка говорила нро- хожим, куда итти. И прохожие проходили, не злороваясь, хотя хорошо знали, что ле- вушка — учительница народной школы, а парень — конторщик завода Берга. Так, под внимательным взглядом пикетчиков, прохожие спускались в низину под. горой, называемой «Панская могила». Неожиданно среди мокрых стволов MO- лодого орешника, в просветах кустов дикой сирени показалось много людей. Они раз- бирали еще не просохшие белые листки. Великовозрастный гимназист видел это ночью в полутемной кухоньке, в ржавой кастрюльке варили на плите странный сту- день. Вокруг сильно пахло желатином и ко- пировальными чернилами. Рялом с кухонным столом сидел черноволосый человек и тща- тельно вырисовывал красивые печатные буквы: «Пролетарии всех стран, соединяй- тесь!» Юноше было интересно следить, кав черно-фиолетовые печатные буквы перехо- дили на застывшую масеу тектографа и чи- тались уже наоборот, как бы отраженные в зеркале. Потом накладывали на застыв- нгую массу чистый лист бумаги, недолго водили круглой нолированной палкой по этому листу, и на листе отпечатывались запретные и заветные слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Теперь эти оттиски были в руках рабо- чих завода Берга. Затем раздалась песнь. Прекрасно и гордо звучит боевая револю- ционная песнь на Красной площади. Поют серебряные трубы, и сто тысяч людей стоят смирно, приложив руки к фуражкам. Даже люди в иностранной военной форме отдают честь гимну’ трудящихся — гимну советской страны. И так же гордо и волную- ще звучала эта песня много лет назад, когла ее хотели заглушить переливчатым поли- цейским свистом, звоном конских, подков и ружейными залпами: Вдруг нал первой неж- ной листвой, над нераспустившейся ви- ренью вспыхнул красный флаг. Под этим флагом стоял человек в синей косоворотке, 0. котором знали только то, что он двадцать дней назад бежал из губернской тюрьмы. Он говорил просто и грозно о том, что при- дет время и рабочие возьмут в руки заводы и власть. Он говорил о том, что этот свет- лый майский день — всемирный праздник трудового народа, и непременно придет вре- мя, когда миллионы людей будут бесстрашно и гордо праздновать день первого мая. Вни- зу. пол горой, лежал город попов, офине- ров, царских чиновников и хлеботорговцев. А здесь, на горе, над Панской могилой, реял красный флаг, и далеко разносилаеь боевая песнь революции. Мечтать о социализме и социальной справедливости и, крадучись и прячась, возвращаться в хибарки сонного уездного городишки? Нет! _ Был тот послеобеденный час, когда горох спал дурным и тяжелым сном, и вдруг над спящим в садах городком, над столетними Еровлями польского лицея взвилась и про- гремела революционная ‘песнь. Город про- сыпался от столетнего сна. Дрожащие руки поднимали оконные занавески, перекошен- ные испугом опухшие от сна лица по- являлись в окнах. Мимо старого польского лицея, мимо собора и костела, синагоги и тюрьмы шли двести человек и пели рево- люционные песни. Второпях седлали ко- ней полицейские стражники. Ротмистр Канабих, обливаясь холодным пбтом, натя- гивал сапоги: На крыльцо полицейского управления выбежал усатый человек в нижнем белье и, окаменев, глядел вслех уходящей колонне. Верхово ли, мчался в имение графа Валевского, где третьи сутки пили по блучаю серебряной свадьбы командир полка’ и окрестные поме- щики. И, когда, наконец, выехал на рысях из драгунских казарм эскадрон, никого уже не было на главной улице городка. Только ‚на дверях полицейского управления трепе- тал белый листок — первомайская прокла- мация. В ту же ночь, через австрийскую `тницу, уходил черноволосый «товарищ тепан». Он торопился, его нетерпеливо ждали в Швейцарии, на берегу Женевского озера. Тридцать один год прошел с того дня. Ничто не изменилось в заштатном го- родишке в отрогах Карпат. Этот город лежит по ту сторону наших пограничных столбов. Но вместо черного австрийского орла границу стережет белый ‚польский орел. Л. НИКУЛИН. БЕСПО Председателем Тарасовбкого сельсовета работает Матвей Квашин, румяный, коре- настый, бритоголовый здоровяк-мужчина. Оттого, что до недавних пор люди по уши были погружены в колхозные дела, а в сельсоветекую работу не вникали, Ввашин донельзя обленился и, как говорят иные тарасовцы, «стал об себе воображать». Он только и делал, что подписывал бу- маги, председательствовал на заседаниях \ президиума, ла еще ездил на бричке но по- лям и фермам, покрикивал, распоряжался. Иногда бывали пленумы сельсовета, и случалось, что на эти пленумы приходили колхозники, колхозницы. Войдя в сельсо- вет, они учтивости ради спрашивали: «Можно?» Матвей Квашин не говорил ни ха, ни нет и даже не смотрел на вопро- шавших, и это следовало понимать так: «Можно, но нежелательно». Колхозники, однако, присаживались, слушали, а иногда и залавали вопросы. По большей части во- просы были неприятны, неудобны, колючи, и Матвей Квашин, хак бы не раселышав их, произносил сурово: `— Итак, будем придерживаться прин- „ципу, и давайте высказываться по суще- CTBY. Но порой на пленумах обсуждались та- кие волнующие дела, что иная колхозница, нё получив ответа, поднималась с0 скамьи и начинала жаркое слово. Раньше, года два тому назад, Квашин глушил таких орато- ров на редкость зычным тенором: «Точка!.. Ставлю тебе тут категорическую точку». Но однажды в областной газете появи- лась статейка: «Бюрократ с тенором», и © тех пор Ввашин уже не кричал на орато- ров и не стучал кулаком по столу, а при- обрел записную, в багровом переплете книжку. Если, бывало, оратор скажет что- нибуль 0с0бо ехидное, то Квашин вытянет из пиджака ту книжку и, сожалеюще улы- баясь, что-то пишет. Шут его знает, что он там пишет. Иные тревожились. Бритая круглая голова Квашина была битком набита всякими установками — действующими и уже лавным-давно отме- ненными, писанными и неписанными, — поди разберись, где правда, где неправда. Ал. КОЛОСОВ КО А когда Квашину возразить было нечего и никакой установки вспомнить или ВЫ- думать он не мог, то он заводил речь об «идейно-теоретическом уровне»: Как-то однажды друг Квашина Иван Уте- шев завез в кооператив около ста пар га- лош номер 9. А ноги у тарасовцев большие, на такие ноги лезут только номера 12 и 13. Тарасовцы ходили за галошами в _Су- дейкино: там были номера на всякую ногу. П вот, когла колхозник Трохин произнес неголующую речь, а Марья Степухина на- звала кооператора «жуком» («Когда это, господи, нереведем мы у себя всех жу- ков!}), Квашин поднялся и, сожалеюще ухмыляясь, проговорил: — Если бы Марья Степухина и ува- жаемый Василий Авдеич Трохин имели хоть сколечко-нибудь илейно-теоретичееко- го уровня, то они ие ставили бы данный вопрос в совершенно недопустимую плос- кость. ; Покула тарасовекие колхозники (в Tapa- сове и смежных с ним деревушках— семь колхозов} мало интересовались сельсовет- скими делами, Квашину жилось преотлич- но. В революционные праздники он нале- вал шерстяную тройку, великолепные жел- тые ботинки и выходил на народ. Оттого, что ему не было еще и сорока лет и он был здоров, наряден, грамотен и безответ- ственен, и еще оттого, что он кушал по утрам пироги и кашу с гусиным салом, у него в ати праздничные часы почти всегла бывало расчудесное настроение. Он шутил, хохотал, слушал рассказы колхозников, но и в эти часы на лице его и в осанке и в жестах уловимо было ощущение всяческого превосходства нал колхозниками. II - В июне 1936 года из Судейкина, район- ного центра, приехали пять беседчиков. Они стали созывать народ в кружки, тол- ковать проект Конституции, записывать разные предложения. Матвей Квашин ездил на бричке с со- брания на собрание, и вид у него был та- кой хозяйский, словно это он написал Кон- ституцию и теперь следит, все ли ее по- нимают, как надобно. НАЯ ПОРА На собраниях то и дело возникали раз- говоры, казавниеся Квашину неуместны- ми, не увязанными © проектом. Так, обсу= жлая статью сто двадцать вторую, гле ска- зано о равноправии мужчины и женщины, колхозники очень хвалили Наталью Ива- новну Корешкову. Ее звено ‘устроило на речке Жове плотинку и в засушливое это лето полило свою свеклу девять раз. Те- перь на свеклу «страшно смотреть: не меньше’ восьмисот центнеров на гектаре». Нные заключали, что «если бы вот такая рукастая, беспокойная баба заправляла не звеном, & сельсоветом, то, небось, на Па- ляве, Маляве и Жове теперь были бы пер- вейшие плотины». Матвей Квашин-нагибалея к беседчикам и беспокойно шептал: — Тут является противопоставление личностей. ? Колхозники говорили еще о кирпичном заводе, о паровой мельнице, о медицинском пункте и опять заключали, что «если бы в сельсовете сидели люди, то неё надо было бы ездить за кирпичом в Овсянкино, мо- „лоть хлеб — в Паневино, трясти захворав- шего человека в Вешки». Квашин говорил на 970: — Замечается уклонение в сторону. Но на него почти не обращали внимания, и только однажды Прохор Святкин, злой на язык мужик, прикурив от папиросы Ква- шина, кивнул головой на беселчика: — Вроде как панихилу комуй-то читает. Право слово!.. Ш Это было недавно: Протокол вел Яков Свиридов. В начале собрания к нему подошел инструктор рай- кома, сказал: — Прения записывайте, пожалуйста, полнее, ‘и копию протокола дадите мне. Ин- тересные реплики тоже, пожалуйста, запи- сывайте. Яков Свиридов начал протокол так: «Тов. Квашин об`являет, что ворит, что на данном собрании ствует тов. Солонепц из райкома партии и в его лице нало приветствовать райком пар- тии ВКП(б), но тов. Солонец подает репли- сошлось. большинство, которые приглашены, и го-, присут- ку и говорит, что не должно быть никакого холуйства. Тов. Квашин берет слово для от- чета и говорит, что райком партии ВКП(б} и райисполком дали сельсовету установку собирать актив и делать с ним собрания на базе критики, также самокритики, кото- рая, может быть, придется кому-нибудь че по зубам. Тов. Квашин говорит, что неко- торые колхозы, как-то: «Буденный», «Но- вая жизнь» и «Красный пахарь», к севу не подготовились по-большевистеки. Тов. Со- лонен подает реплику и говорит, что пусть на ланном активе тов. Квашин лучше рас- скажет про себя: в чем его работа и руко- водетво. На это подает реплику Семен Го- лохвостов и говорит, что сельсовет у нас дырка ‘от бублика и никакой работы ‘нет и никогда не было. На это тов. Квашин говорит, что у дан- ного гражланина С. Голохвостова есть клей- мо, так как в 1932 году он выходил из колхоза, и прежде, чем критиковать сель- ский совет, пускай Голохвостов прежде по- думает. На это гр. Голохвостов подает реп- лику и говорит: «Из-за таких дуроломов и выходил, как ты да Василий Уголов». Тов. Солонец делает замечание, что на собрании нет президиума. и предлагает избрать, ка- ковой избран большинством голосов. ` Гр. Корешкова, как председатель собра- ния, говорит: будет или не будет тов. Ёва- шин делать отчет? На это илут реплики от различных граждан, которые говорят: «Пускай об’ясняет про бездействие: мы бы сейчас и не горевали бы ни о чем и, мо- жет, одни патефоны слушали, если бы сельсовет с людьми увязку имел. А то семь колхозов и кажлый сам по с6бе, а в сель- совете — ноль с бритой головой». Гр. Корешкова говорит: «Будешь или не будешь делать, товарищ Квашин, самэ- критику?» Тов. Квашин говорит: «Я не знаю, товарищ Солонец, как у нас прохо- дит настоящее собрание. Считаю, что это ненормально, и прошу тебя, как предста- вителя райкома, раз’яснить данным гра- жланам». На это тов. Солонеп подает ре- плику и говорит, что требование собрания здоровое и надо говорить под углом само- критики. Ha это тов. Квашин продолжаег доклад, но все время идут реплики: «Про себя говори: почему у нас того не имеется, Что имеется в других селениях». На это тов. Квашин продолжает доклад, но проис- ходит срыв через сильный шум голосов; «Довольно». «Не хотим его слушать». Тов. Корешкова говорит: «Действитель- но, товарищ Квашин обанкрутился, хотя мы и сами в том виноватые: мы его за é — Деньги-то, Матвей Антоныч, у тебя воротник должны давно трясти. Ведь все есть? видим, что работы нет никакой. Хоть пло- тины взять. Хоть родильный дом взять. Где они у нас?» Тут мы пропускаем две страницы и вы- писываем речь Анны Тютиковой: — Ну, я сродственница ему, и хоть не часто, а хожу к ним. Сказать, чтобы он пил или чт0, не скажу, а если и выпьет когла, то тихо и благородно. Либо с Уте- шевым Иваном Егорычем выпьет, либо вон с Макаткиным Андреем. Выпьют и разго- варивают меж ‘собой — кого оштрафовать, кому речь какую говорить, какую бумагу в район написать. Но вот, сколь я ни си- дела, сколь ни слушала, хоть одно ‘бы когда словечко про нашу женщину, про дитё, про ясли или что. Говорю ему: «Матвей, брюхо-то ты растишь, а народ недовольный: вон в других местах сады детские наладили, родильни, а у нас нет ничего». Говорила я тебе это, Матвей, Много раз говорила, а ты башкой, как бык, мотал: «дескать, бабские твои разговоры!» И вот довел себя до того, что сидишь пе- рело всем народом, как мимоза. Гр. Корёшкова на это говорит: «Тов. Тютикова, какой он ни есть, а оскорбле- ния не делай». Гр. Тютикова говорит, что: она оскорбле- ния Квашину, не делала. На что гр. Ко- решкова дает’реплику и говорит: «Мы вее знаем, кого зовут мимозами. Это хуже жулика. Продолжай свою речь». Гр. Тютикова говорит, что она все вы- сказала и хочет только, чтобы тов. Квашин сказал народу: «Фальшивый я человек, работу свою, как предназначил товарищ Сталин, не работал, и простите меня, если можно». _ Ходики показывали полночь, а люди хо- тели говорить и говорить. У Свиридова про это написано так: «Гр. Корешкова говорит, что время позд- нее, а желают говорить еще 27 граждан. Прекратить ли прения или собраться еще завтра. На это граждане дали реплики и говорят, что мы жизнь свою намечаем и прения прекратить нельзя, а надо вести их завтра на собрании. Предложение при- нято единогласно». Iy В ту ночь кто-то легонько постучал в окно. Квашин вышел. На крыльце стоял кооператор Иван Утешев, друг. Испуганным полушопотом он сказал: + `Ввашин молчал. —щ Такой, Матвей Антоныч, ветер, сам видишь, какой ветер: нынче из тебя цико- рию жали, а завтра из меня будут жать. Окажут — не имел права товар в. кредит давать. Скажут — y вас йка, лейка и ушат:; Квашин, дескать, Утешева при- крывал, а Утешев ему холуйство делал и товар в кредит давал. Такой ветер, что... Деньги были небольшие — пятьдесят два рубля, и то, что Утешев, испуганный, то- ропливый, какой-то чужой, пришел за ними ночью, вконец растревожило Квашина. Он молча зажег лампу, отсчитал день- ги, положил на стол. Косясь на окна, Утешев бормотал: — Не силю и не сплю: все думаю — нет ли и у меня чего. Такой пошел ветер, что гляди за собой да гляди. Он ушел. За перегородкой спала жена. Во сне она тоненько посвистывала, точно в носу у нее была спрятана маленькая дудочка. Было мутно и одиноко на душе Кваши- на, так мутно и одиноко, как никогда. Он оделся и вышел на улицу. Горели звезды, не лаяли собаки, было тихо, и только возле амбаров, на берегу Палявы, постукивал колотушкой сторож Вавилыч. Квашин пошел туда. Он долго стоял над обрывом, потом спросил: — Ты не помнишь, Егор Вавилыч, барина Страхова плотина ниже губихинско чащи была или выше? — В акурат вон в тот гребешок упира- лась, — не сразу ответил Вавилыч, ули- вленный небывалым явлением. — А вот мы проморгали, — сказал Ква- шин. — Позорно проморгали. И нет на то никаких оправданий. Мы могли бы уже де- сять. плотин поставить. И со всей больше- вистской твердостью надо сказать: это моя вина. И в части родильного дома — опять- таки безусловно моя вина... Вавилыч от удивления крякнул, беспо- койно потопталея и вдруг 6e3 всякой нужды закричал на тихую свою собачку, стоявшую подле ног: «Поди отседа, сучья дочь». Он не знал, что народная самокритика может пронять и потрясти даже Квашина. А тот всё говорил, говорил, и от горьких, впервые вырывавшихся признаний светлело на его душе, и он уже не ощущал одиночества. z if облаке. ER