B. ПЕРЦОВ

Алексей СУРКОВ

ГРОЗНОЕ ОРУЖИЕ Воин должен в совершенстве изучить свое оружие. Этого постоянно требовал Маяковский от поэтов. «Слово - полко- пламен- водец человечьей силы» - вот ный девиз его поэтического мастерства. Маяковский прошел огромный путь поа- тических исканий. Он познал не только «силу слов, слов набат», но и «магию» слова, то трудно поддающееся учету, но совершенно реальное психологическое воз- действие языка поэзии, который одному ему свойственным путем доводит идею до самых таинственных глубин мозга и серд-  ца, завораживает чувство, направляет во- лю и предопределяет поступки человека. В молодости он взывал: Творись, просветленных страданием слов, нечеловечья магия! Огромным трудом, о котором он дал представление в своей статье «Как делать стихи», Маяковский исследовал «тысячи тонн словесной руды», ничем не пренеб- рег в едва уловимых, на первый взгляд, но страшно важных для разрешения поэ- тической задачи особенностях слова, как материала поэзии, не отверг и магию поэ- тического языка, а подчинил ее выявле- нию стиха «весомого, грубого, зримого», стиха наступательного, мобилизующего чувства и волю на отпор врагу. После Октябрьской революции в творче- стве Маяковского происходит перелом: поэт решительно обращается к народным жан- рам и образам в «Мистерии-Буфф» и «150.000.000», к народной речи в «Окнах сатиры РОСТА», в поучительно-веселых «рассказах», адресованных к рядовому красноармейцу и крестьянину. Русский язык, обескровленный и обмелевший в поэтической культуре буржуазного дека- данса, вновь воспрянул в его поэзии. И сам Маяковский признавал: Я обкармливал. Я обкармливался деликатесами досыта. Ныне - мозг мой чист. Язык мой гол. Я говорю просто фразами учебника Марго. Всякий, кто имел случай наблюдать, с каким восторгом наша массоваяаудитория узнает свое, родное в метком, богатом разговорными оттенками, задорном и ум- ном просторечии Маяковского, не можетсилы не сказать себе: какой русский поэт лучший поэт нашей эпохи! «Ищем речи точной и нагой», - го- ворил Маяковский, обращаясь к Пушки- ну. И невольно вспоминается пушкин- ское: «Прелесть нагой простоты так еще для нас непонятна, что даже в прозе мы гоняемся за обветшалыми украшениями, поэзию же, освобожденную от услов- ных украшений стихотворства, мы еще не понимаем». Маяковский возвращал поэтическому языку силу и свежесть языка жизни, Он приблизил новый русский стих к народ- ным сказовым истокам. Языковое нова- торство Маяковского почвенно - оно в кровном родстве с фольклором, своими корнями оно уходит в историческую тол- щу русского языка. Многие ошеломляю- ще оригинальные его метафоры представ- ляют лишь переделку пословиц и погово- рок. C исключительной силой советского патриотизма утвердил Маяковский в сво- ей поэзии величие русского языка, спла-

МАЯКОВСКИЙ СЕГОДНЯ  творчество лучших наших поэтов, разных по манере и темпераменту, в наиболее значительных из созданных за месяцы войны произведений, перешагивает грань, отделяющую иллюстрацию к истории от ого, чем поэзия должна быть т. гопоса истории. Именно этим ценны идо- роги военные стихи Тихонова, Симонова Светлова и некоторых других русских поэтов и поэтов братских советских наро- дов. Желая следовать Маяковскому, наши поэты (да и все наши литераторы), дол- жны особенно твердо помнить его слова: У нас опишет вчерашний гул, а надо событье берет. рваться в завтра, вперед, чтоб брюки трещали в шагу! Этой устремленности «в завтра, вперед» часто не ощущается в произведениях многих наших поэтов и прозаиков, в си- лу чего произведение увядает на другой день после породившего его события. ** Особенно большое значение приобретает для советской поэзии опыт Маяковского поэта-агитатора, Маяковского времен «Окон РОСТА». Нынешняя война естественно вызвала к жизни эту замечательную форму мас- совой агитации средствами пера и ки- сти. Сам Маяковский, вспоминая о работе в «Окнах РОСТА», говорил с гордостью и нежностью: «Пусть вспоминают лирики стишки, под которые влюблялись. Мы рады вспомнить и строки, под которые Деникин бежал от Орла». Разве не то же самое в будущем мо- гут про себя сказать те наши советские поэты, слово которых звучало гневом и призывом, когда Гитлер пятился от Мо- сквы, Ростова, Калинина, когда ленин- градцы железной стеной остановили рвав- шиеся к берегам Невы полчища фон- Лееба? Очень хорошо, что опыт Маяковского- алитатора перенят группой паших ту дожников и поэтов, создающих ныне «Окна ТАСС». Но существенное в опыте Маяковского, к сожалению, не учтено еще многими на- шими поэтами. Наибольшая ценность такой формы агитации, как «Окна РОСТА», заключа- лась в том, что «Окна» были сугубо зло- бодневны, что в них переплетались эле- менты агитации и информации. Это оп- ределяло и стиль и темп работы. «От нас требовалась машинная быстро- та, - писал Маяковский, - бывало, те- леграфное известие о фронтовой победе через сорок минут- час уже висело на улице красочным плакатом». B «Окнах ТАСС», как правило, пла- катно-сатирический или плакатно-патети- ческий комментарий к событию появ- *

чивающего все народы СССР в братской связи и единстве. Он был русский чело- век, родившийся и проведший юные годы своей жизни на Кавказе, в кипящем котле национально-освободительной борьбы про- тив российского самодержавия. И он не- навидел взбесившихся в 1905 году вели- кодержавных российских шовинистов, Во улицах владевший грузинским языком, читал по грузински революционное стихотворение поэта Эвдошвили: Товарищи, идите вперед, вперед, Да не дрогнут ваши сердца, Хоть на груди появится кровавое сударства: Да будь я и негром преклонных годов, и то без унынья и лени я русский бы выучил только за то, что им тавро, А на лбу - ручьи пота. Любовь к своему, родному никогда не заслоняла от Маяковского ценности соз- данного другими народами. Но о русском языке он сказал, обращаясь к юношест- ву всего нашего многонационального го- разговаривал Ленин. Во славу советской родины окрепла в дни войны боевая дружба поэтов всех наших народов. Николай Тихонов, С. Маршак, М. Рыльский, Леонид майский, Самед Вургун, К. Симонов, А. Сурков, Джамбул, А. Малышко, М. Танк а сколько еще и других имен, которым   ства… война дала и новый источник вдохнове- ния, и новый блеск писательского мастер- При всем разнообразии художественных индивидуальностей и поэтических форм эти поэты-бойцы утверждают своим твор- чеством: мы с Маяковским! Маяковский постоянно, настойчиво гово- рил о своей поэзии, как об оружии. И это казалось поэтическим сравнением. Он называл песню и стих «бомбой и знаме- нем», страницы своих книг -- войсками, и даже различал роды войск -- «кавале- рия острот». Все это было не только бле- стящим сравнением. Он не просто упо- доблял слово оружию, физической силе, он добился в своей поэзии физической все стерия, чтоб жизнь, колеса дней торопя, бежала в железном марше… слова. И потому, когда мы думаем о тех, кого нам так нехватает в нашей грозной неру- шимой Москве, с особенным чувством мы вопоминаем Маяковского. Как любил он этот город! Москва и Маяковский были как бы созданными друг для друга, - о каким восторгом принял бы чудесный на- род, отражавший врага на подступах к Москве, набатное слово своего поэта! В поэме «Хорошо!» Маяковский дал клятву от лица всего народа: Мы будем работать, Мы повторяем сегодня эту клятву Мая- ковского.

в Я хочу, чтоб в дебатах потел Госплан, мне давая щего, поэта-бойца. Я знаю силу слов, я знаю слов набат. B. Маяковский. В декабре 1925 г. Маяковский вернулся Москву из большой заграничной поезд- ки. Он очень тосковал за границей. В его письмах к близким тревожное чувство «ужасно хочется в Москву», «…боюсь про- слыть провинциалом, но до чего же мне не хочется ездить…» И в стихах та же тоска по родине и - недоумение: Почему под иностранными дождями вымокать мне, гнить мне и ржаветь? Самое сильное впечатление Маяковского от Москвы - доклад товарища Сталина на XIV сезде партии. Гениальный ста- линский план индустриализации нашей страны, план укрепления ее оборонной мощи заполняет воображение поэта. лад точным сталинским формулам скла- дываются образцы знаменитого стихотво- рения «Домой!». Я себя советским чувствую заводом, вырабатывающим счастье. И дальше: «завод» поэзии должен ра- бстать по плану: задания на год. Огромны требования Маяковского к поэ- зии, к самому себе: стать необходимым, завоевать такое место в жизни страны, так работать, чтобы «о работе стихов от Политбюро… делал доклады Сталин». Разве не осуществилась молодая мечта Маяковского в постановлении правитель- ства о Сталинских премиях? А в этом го- ду в условиях войны слова поэта - «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо» - оправдываются в точности, Поэт-воин, пи- сатель-боец - это уже не метафоры. В творчестве Маяковского, в его отно- шении к поэзии получил свое наиболее глубокое воплощение образ поэта атакую- Без идей не может жить поэзия. Мая- ковскому это приходилось доказывать в его сокрушительных спорах с «футуристи- ками, имажинистиками, акмеистиками, за- путавшимися в паутине рифм». И он тре- бовал от поэта серьезности и в содержа- нии, и в форме стиха, протестуя против недооценки уровия нашего читателя, вы- росшего и поумневшего в опыте войны и революции. Передовой боец советской эпо- хи на фронте культуры, Маяковский и в своей творческой деятельности, и в своей личности стал воплощением героики со- ветского народа - его победного торжест- ва, его трудовой и боевой страды. Стра- стное, не знающее полутонов, полное люб- ви и вражды, точное отношение к дейст- вительности определяло его позицию на каждом историческом этапе нашей борь- бы. Необыкновенно напористый, с очень острым политическим чутьем, с огромным революционным темпераментом, Маяков- ский был рожден для активной обществен- ной деятельности, Его поэзия - лириче- ская автобиография борца, строителя со- циализма. Лирический герой Маяковского это поэт-гражданин, для которого источ- ником поэтического вдохновения оказы- вается вся советская действительность с ее праздниками и буднями, с большими и малыми радостями и заботами, «с бле- ском чудес и с вонью чернил». От грязи на Мясницкой улице до Генуэзской кон- ференции, от текстов к санитарным пла- катам о пользе кипяченой воды - до больших героических поэм «Ленин» и «Хорошо!» Маяковский умел охватить на- родную жизнь в целом и показать нашим людям, за что они борются, за что проли- вают кровь. Его патриотизм был совершенно органи- ческим, патриотизм рабочего и воина в поэзии, при помощи поэзии, Гневно вы- смеивал Маяковский тех, кто не понимал военной угрозы, которая не раз нависала над нашей свободной страной. Где бы Маяковский ни находился и о чем бы он ни писал, он работал для войны, на вой- ну, для победы своего отечества. Но он требовал от себя еще большего. И он, на- писавший столько замечательных оборон- ных стихотворений, создавший классиче- ские произведения о любви к родине, считал себя в долгу перед Красной Арми-   ей, «перед всем, про что не успел напи- сать». Всем своим творчеством, своим образом поэта-бойца Маяковский жив сегодня, Ма- яковский с нами кует стальную, несокру- шимую волю к победе над фашизмом. 

ляется в витрине или на стене, не рань- ше, чем через две недели после собы- тия. Недавно, например, появились пла- каты об окружении 16-й немецкой армии под Старой Руссой с опозданием… на полтора месяца, Из-за такой медлитель- ности, кричаще противоречащей жанру и характеру «Окон» и характеру нашего до края наполненного событиями военного времени, пропадает одно нз пенней качеств «Окон» - злободневность. Надо очень серьезно вдуматься в та- «Не случайно, что многие из этих ра- бот, рассчитанные на день, пройдя Треть- яковскую галлерею, выставки Берлина и кие слова Маяковского: «Этого темпа, этой быстроты требовал характер работы, и от этой быстроты вывешивания вестей об опасности или о победе зависело количество новых бой- цов». «Вне телеграфной, пулеметной быстро- ты этой работы быть не могло. Но мы делали ее не только в полную серьез- ность наших умений, но и революциони- зировали вкус, подымали квалификацию плакатного искусства, искусства агита- ции. Если есть вещь, именуемая в ри- сунке «революционный стиль», это стиль наших «Окон». Парижа, стали через десять лет вещами настоящего, так называемого искусства». Разве можно сказать то же самое о работе в «Окнах ТАСС» таких «текстови- ков», как А. Коган, А. Рохович, Маши- стов и некоторые другие, без «телеграф- ной быстроты» пекущих невыразитель- ные, не всегда элементарно грамотные «стишки» к иногда хорошо сделан- ным плакатам. Обидно становится за жанр, взлелеянный Маяковским, ког- да, проходя по улице Москвы, читаешь приклеенные к огромному красочному плакату серенькие стишки Машистова «Партизанка», которые ни по жанру, ни по качеству не подходят «Окнам», истоль слабы, что и в стенгазете бы их не да печатали. Равняться на опыт Маяковского поэта трибуна, агитатора, - это значит собрать вокруг «Окон ТАСС» талантливых людей, привить им «маяковский» стиль и темп работы и категорически отмести от такого благородного и нужного дела ре- месленников и халтурщиков пера и ки- сти. Живой Маяковский сегодня разговари- вает с живыми защитниками родины, и слова его западают в миллионы сердец, На живого Маяковского должны рав- нять свои усилия и все наши поэты, от- вечая, как это всегда делал Маяковский, за каждое слово полной мерой ответст- венности перед современниками и перед будущим. Дайте чтоб крепкий стих, годочков на сто, чтоб не таял стих, как дым клубимый,

Двенадцатьлет тому назад, подытожи- вая двадцать лет своей жизни в поэзии, Владимир Маяковский через головы со- временников прокричал будущему: шо!»: Я Слушайте, агитатора, горлана-главаря! Заглуша поэзии потоки, я шагну через лирические томики, как живой Прошло двенадцать лет, насыщенных событиями, которых хватило бы на века. Уже подросло первое поколение «товари- щей потомков», которым поэт адресовал строки «Во весь голос». И это поколение уже назвало Маяковского своим совре- менникоя, приняло его стихи. Двенадцать лет, не умолкая, звенел го- лос живого Маяковского по всей стране. В годы народной радости он звенел фан- фарным литым серебром поэмы «Хоро- земной шар чуть не весь обошел, и жизнь и жить товарищи потомки, с живыми говоря… хороша хорошо. В предгрозовые, предвоенные годы го- лос Маяковского гремел, настораживая сердца сограждан: НАШИ и склады, и мосты, и дороги, СОБСТВЕННЫМ, КРОВНЫМ, СвОИМ дорожа, встаньте в караул, бессонный и строгий, сами своей республики сторожа! И ныне, в суровые дни великой осво- бодительной войны против немецко-фа- шистских захватчиков, где-нибудь в смо- ленском лесу, в паре километров от вра га. с импровизированной эстрады звучит заглушая железный крик пушек голос Маяковского, словами любви к родине призывающего на подвиг. Испытанные на резком ветру времени, поэтические строки Маяковского уже об- рели бессмертие, не тускнея, не покры- ваясь окалиной, а с ходом годов напол- няясь все новыми и новыми соками жизни, отливая все новыми, ранее не примеченными оттенками звучания и смысла. Эти с и солнечные знаки бессмертия увен- чали титаническую работу поэта-новато- ра, сравнившего поэзию с добычей радия и не убоявшегося изводить «единого слова ради тысячи тонн словесной руды». В абсолютной слиянности судьбы поэта с судьбой народа, в бестрепетной вере по- эта в силу и правду родной страны, в прозорливости сердца, умеющего чувство- вать в сущем ростки будущего, кроются корни, питающие стихи Маяковского сока- ми неувядаемой свежести и новизны. в сочетании с огромным поэтическим даром эти гражданские и человеческие каче- ства личности поэта и определили то от- ношение народа к нему, которое выраже- но в словах товарища Сталина: «Маяков- ский был и остается лучшим, талантли- вейшим поэтом нашей советской эпохи». ** Маяковский всегда был для нас мери- лом оценки работы советских поэтов, на- ших современников. Сегодня, как никогда в другое время, мы вновь и вновь долж- ны обращаться к творческому опыту Ма- яковского, к его поэтическому подвигу, желая видеть работу наших поэтов на уровне наших трудных и героических дней. В дни, когда сама жизнь «к штыку приравняла перо», когда даже кам- ни на дорогах войны кричат о мще- нии и подвиге, только мертвые сердцем могут молчать или плескаться в тепло- ватой, мутной водице домашней вневре- менной лирики. Вдохновленная примером и подвигом Маяковского, наша поэзия, в лице луч- ших своих представителей, разговаривает с воинами-современниками голосом твер- дым и громким, и голос этот не тонет в железном гаме войны. Оплодотворенное опытом Маяковского,

 

стихом таким Перед временем, звенеть и хвастать перед республикой, перед любимой. *

Нам предстоят битвы, каких не знала история, Маяковский -- знамя поэзии на- шей советской эпохи. Оно вручено нам Сталиным. Будем же достойны своего зна- мени, будем работать честно и неутомимо, чтобы приблизить час нашей победы.

Иосиф УТКИН

ФРОНТОВЫЕ СТИХИ Я ВИДЕЛ САМ! Я видел сам… Но нет, не верю, Не верю собственным глазам, Чтоб то, что я увидел сам, Свершили люди, а не звери! Не верю, нет! Но тише, тише… Я видел сам… Я видел их Невинных, мертвых и нагих, Штыками проткнутых детишек! И, как слепой, руками шаря, Не веря собственным глазам Их матерей в костре пожара, Товарищи, я видел сам! Тяжелый сон? Ну нет, едва ли, Приснятся нам такие сны! …Пилотки сняв, потрясены, Безмолвно мы вокруг стояли. Стояли мы, застыв на месте… И, как взлетали к небесам Слова о беспощадной мести, Товарищи, я слышал сам! УЗБЕКСКАЯ ПЕСНЯ Сел узбек на коня, Натянул уздечку: Не забудь про меня Просит он узбечку. Привстал на коне, Приподнялся выше: Ты еще обо мне, Услышишь!… Услышишь!… Мчится сокол степной, Рубит слева, справа. И кружит за спиной У героя слава. Звонко слава звучит. Серебром уздечки. Громко сердце стучит Под рукой узбечки. Побледнела она, Радость грудь колышет: - Слышу, - шепчет она, - Слышу, милый, слышу!…

МХАТ СССР им. Горького

«Кремлевские куранты» в

Слева направо: А. Грибов в роли В. И. Ленина; Б. Ливанов в роли матроса Рыбакова. Евгений ПЕТРВ приучилменяксуровой критике ибоялся и в то же время жаждал моего мнения, так же, как я жаждал и боялся его сухо- ватых, иногда злых, но совершенно точ ных и честных слов, Мне очень понрави- лось то, что он написал. Я не хотел бы ничего убавить или прибавить к написан- ному. «Значит, выходит, с ужасом думал я, что все, что мы написали до сих пор вместе, сочинил Ильф, а я, очевидно, был лишь техническим помощником». Мне нравится, сказал я, по- моему, ничего не надо изменять. да ву те Я - Вы думаете? спросил он, не скры вая радости. -- Когда я работал, мне все время казалось, что я пишу какую-то че- пуху. Я вынул из бокового кармана свою гла- и хотел бодро сказать: «Теперь прочти- этот бред» или что-нибудь в таком же роде; но не смог произнести ни слова. молча протянул ему рукопись. Я всег- волнуюсь, когда чужой глаз впервые глядит на мою страницу. Но никогда, ни до, ни после, я не испытывал такого волнения, как тогда. Потому что то был не чужой глаз. И то был все-таки не мой глаз. Бероятно, подобное чувство пережи-- вает ччеловек, когда в тяжелую для себя минуту обращается к своей совести. ру-  Ильф долго, внимательно читал мою копись. Потом сказал: - Мне нравится. По-моему, хорошо. Как быстро разрешилось то, что нас мучило! Оказалось, что за десять лет ра- боты вместе у нас выработался единый стиль. А стиль нельзя создать искусст- венно, потому что стиль - это литера- турное выражение пишущего человека со всеми его духовными и даже физически- ми особенностями. На мой взгляд, стиль это то, что не поддается даже анализу (во всяком случае, уже после смерти Иль- фа один чрезвычайно умный, острый и знающий критик проанализировал нашу «Одноэтажную Америку» в твердом убеж- дении, что он легко определит, кто какую главу написал; но не смог правильно оп- ределить ни одной главы). Очевидно, стиль, который выработался у нас с Ильфом, был выражением духовных и фи- зических особенностей нас обоих. Очевид- но, когда писал Ильф отдельно от меня или я отдельно от Ильфа, мы выражали не только каждый себя, но и обоих вме стS.

Итак, книга была написана быстро и без особенных мучений в течению лета. Но зимой 3637 годов мы снова стали писать вместе, как писали всегда. Мы на- писали так большой рассказ «Тоня» и несколько фельетонов. В начале апреля я спустился в обычное время к Ильфу. Он лежал на широкой тахте (он обычно опал на ней, а на день постельные принадлежности прятались в ящик) и читал Маяковского. На тахте и на полу лежали газеты, которые он уже просмотрел, и несколько книг. Ильф чи- тал очень много и очень любил специаль- ную, в особенности военную и морекую литературу. Я помню, что когда мы познакомились с ним (в 1923 году), он совершенно очаровал меня, необыкновен- но живо и точно описав мне знаменитый Ютландский бой, о котором он вычитал в четырехтомнике Корбетта, составленном по материалам английского адмиралтейст- ва. «Представьте себе, - говорил он, - совершенно спокойное море был штиль - и между двумя гигантскими флотами, готовящимися уничтожить друг друга, ма- ленькое рыбачье суденышко с повисшими парусами». В тот день он читал Маяковского. Попробуйте перечитать его прозу, сказал Ильф, поднявшись и отложив кни- гу, здесь все отлично. Ильф очень любил Маяковского. Его все восхищало в нем. И талант, и рост, и го- и виртуозное владение словом, а больше всего литературная честность.двери, Мы сели писать. Ильф выглядел худо. Он не спал почти всю ночь. -Может быть, отложим? - спросил я. Нет, я разойдусь - ответил он. Знаете, давайте сначала нарежем бумагу. Я давно собираюсь это сделать. Почему-то эта бумага не дает мне покоя. Недавно кто-то подарил Ильфу добрый пуд бумаги, состоящей из огромных ли- стов. Мы брали по листу, складывали его вдвое, разрезали ножом, потомопятьскла- дывали вдвое и опять разрезали. Сперв? мы разговаривали во время этой работы (когда не хотелось писать, всякая работа была хороша). Потом увлеклись и работа- ли молча и быстро. - Давайте, кто скорей, - сказал Ильф. Он как-то ловко рационализировал свою работу и резал листы с огромной ско- ростью. Я старался не отставать. Мы ра- ботали, не поднимая глаз. Наконец, я слу-  чайно посмотрел на Ильфа и ужаснулся 

его бледности. Он был весь в поту и ды  шал тяжело и хрипло. - Не нужно, - сказал я, - хватит. Нет, -- ответил он с удивившим ме- ня упрямством, - я должен обязательно до конца. тому что услышал стоны агонизирующего человека. Он спросил, где можно вымыть руки. Никто ему не ответил. И когда он Он все-таки дорезал бумагу. Он был все так же бледен, но улыбался. … Теперь давайте работать. Только я минутку отдохну. Он отклонился на спинку стула и по- сидел так молча минут пять. Потом мы сталиписать юмористический рассказ о начальнике учреждения, ужас- ном бюрократе, который после волны са- мокритических активов решил исправить- ся, стать демократичным и тщетно зазы- вал посетителей в свой кабинет. Писать не хотелось. Писали, как говорится, голой техникой. Мы дописали до половины. Докончим завтра, сказал Ильф. Вечером мы возвращались домой после какого-то заседания. Мы молча поднялись ввлифте и распрощались на площадке четвертого этажа. -Значит, завтра в одиннадцать, сказал Ильф. - Завтра в одиннадцать. Тяжелая дверь лифта закрылась. Я ус- лышал звонок - последний звонок, вы- званный рукой Ильфа. Выходя на своем этаже, я услышал, как захлопнулась дверь. В последний раз захлопнулась дверь за живым Ильфом. Я никогда не забуду этот лифт, и эти и эти лестницы, слабо освещенные, кое-где заляпанные известью лестницы нового московского дома. Четыре дня я бегал по этим лестницам, звонил у этих дверей с номером «25» и возил в лифте легкие, как бы готовые улететь, синие по- душки с кислородом. Я твердо верил тог- да в их спасительную силу, хотя с детст- ва знал, что, когда носят подушки с кис- лородом, - это конец. И твердо верил, что, когда приедет знаменитый профессор, которого ждали уже часа два, он сделает что-то такое. чего не смогли сделать дру- гие доктора, хотя по грустному виду этих доктотов, с торопливой готовностью согла- сившихся позватьзнаменитого профессора, я мог бы понять, что все пропало, И зна- менитый профессор приехал и уже в пе- редней, не онимая шубы, сморщился, по- вошел в комнату, где умирал Ильф, его

уже никто ни о чем не спрашивал, да и сам он не задавал вопросов. Наверно, он чувствовал себя неловко, как гость, кото- рый пришел не во-время. И вот наступил конец. Ильф лежал на своей тахте, вытянув руки по швам, с закрытыми глазами и очень спокойным лицом, которое вдруг, в одну минуту, ста- ло белым. Комната была ярко освещена. Был поздний вечер. Окно было широко раскрыто, и по комнате свободно гулял холодный апрельский ветер, шевеливший листы нарезанной Ильфом бумаги. За ок- ном было черно и звездно. Это случилось пять лет назад. Об этом последнем своем апреле Ильф написал в записной книжке: «Люблю красноносую весну». Пять лет - очень короткий срок для истории. Но событий, которые произошли за эти пять лет, хватило бы ученому, чтобы написать историю века. Я всегда думаю, что сказал бы Ильф об этих событиях, если бы был их свидете- лем. Что он сказал бы и что делал те- перь, во время отечественной войны? Ко- нечно, он делал бы то, что делаем все мы, советские люди, - жил бы для вой- ны и победы и жил бы только войной и победой. Это был настоящий советский человек, а следовательно, патриот своей родины. Когда я думаю о сущности советского че- ловека, т. е. человека совершенно новой формации, я всегда вспоминаю Ильфа, и мне всегда хочется быть таким, каким был Ильф. Он был принципиален до ще- петильности, всегда откровенно говорил то, что думает, никогда не хвастал, глу- боко и свирепо ненавидел все виды иска- тельства и подхалимства (и особенно са- мую противную его разновидность - ли- тературное подхалимство). Он прекрасно знал цену дутой славы и боялся ее. Поэ- тому он никогда не занимался так назы- ваемым устройством литературных дел, не просил и не желал никаких литера- турных привилегий. Это ему принадле- жит выражение - «Полюбить советскую власть -- этого мало, Надо, чтобы совет- ская власть тебя полюбила». И он смело и гордо взял на себя тяжелый и часто неблагодарный труд сатирика, расчищаю- щего путь к нашему светлому и блестя- щему коммунистическому булущему, труд человека. по выражению Маяковского, вылизывающего «чахоткины плевки шер- шавым языком плаката».

Из воспоминаний об Ильфе Мы вместе поднимались в лифте. Ильф жил на четвертом этаже, я -- на пятом, как раз над ним, Мы прощались и гово- рили: -Так завтра в десять? - Давайте лучше в одиннадцать. - Я к вам или вы ко мне? - Давайте лучше вы ко мне. - Так значит в одиннадцать. Покойной ночи, Женя. - До завтра, Илюша. Железная дверь лифта тяжело, с дро- жанием закрывалась тряслась металличес- кая сетка. Я слышал, как Ильф звонил у своей двери. Лифт со скрипом поднимал- ся еще на один этаж. Я выходил на пло- щадку и слышал, как внизу хлопала дверь. что писатеь должен писать, и мы с Иль- фом встречались каждый день и писали. Я вспоминаю, что вначале, когда мы ста-Я ли писать вместе, мы не только сочиняли каждое слово, сидя рядом или друг против другаза столом (это было вроде двух циа- нистов, исполняющих пьесу на двух роя- лях), но писали вместе даже деловые письма и вместе ходили по редакциям и издательствам. Привычка думать и писать вместе была так велика, что, приступая к сочинению нашей последней книги - «Одноэтажной Америки», которую мы писали порознь, по главам, мы очень мучились. Ильф был уже болен в то время, и мы жили летом 36-го года в совершенно противоположных дачных районах. Мы составили план и, так сказать, для затравки вместе написа- ли первую главу. Потом раз ехались по домам, распределив, кто какую главу бу- дет писать. Мы решили встретиться че- рез месяц с громадными рукописями. Помню, что я просидел за пустым ли- Так было почти каждый день, потому стом бумаги целый день, и целую ночь, и потом опять целый день - и не мог со-  2 5-ЛЕТИЮ СО ДНЯ СМЕРТИ чинить ни строчки. Все мешало мне: и собачий лай, и гармоника, и радио на со- седней даче, и даже вороны, устроившие базар на высоких елях. В отчаянии я поехал к Ильфу, вКрас- ково, где он снял на лето маленький до- мик. Там была песчаная почва и сосны, и считалось, что это подходящее место для больного туберкулезом. меня ничего не получается. олстыми, толщиной с мизинец стеклами, протер глаза костяшками пальцев, сновa надел пенсне и посмотрел на меня, как Ильф очень мне обрадовался даже то неестественно бурно обрадовался. Мы сразу же, как заговорщики, ушли в сад. Меня он усадил в гамак, а сам сел ря- дом, на скамеечку. - Знаете, Женя, -- сказал он, Он снял свое маленькое голое пенсне с встрепанный. сказал, что приехал к нему с такою же печальной новостью. Мы даже не рас- смеялись. Дело было слишком серьезное. Мы долго думали и, наконец, решили, что нас обоих устрашил обем задачи и что нам следует написать всего лишь по од- ной главе, и тогда я приеду к нему, мы выправим рукопись, подробно обсудим следующие две главы, снова встретимся, и так далее, пока не кончим книгу. Мы ре- шили писать смело, ведь все равно по- том мы вместе будем править. У Я очень волновался, когда через три дня ехал к Ильфу со своей первой в жизни самостоятельно написанной гла-- мы написали ее вместе Ильф давно уже вой. Никогда я так не боялся критики, как тогда. Сначала Ильф показал мне свою главу. Пока ячитал ее он то загля- дывал мне через плечо, то прохаживался по террасе, тяжело дыша, Видно, он ис- пытывал то же чувство, что и я. Я читал и не верил своим глазам. Гла- ва Ильфа была написана так, как будто   2

ЛиТЕРАТУРА И ИСкуССТВО