Литературная

газета

№

71

(707)

Н О В Ы Е П Р О И З В Е Д Е Н И Я

Книжная полка (Отрывок из повести «Северные рассказы». Действие происходит в первый год Октябрьской революции) B

Из нового романа о 1905 г.

Петергофе, в теоной квартирке у столяра и мебельщика Никанора Никити- на происходил переполох. Приятель Никитина - старый рассу- дительный мебельщик Прохор - заболел и прислал сказать, чтобы * К. Паустовский * его строение - свободное, волнистое сложное. и Снова вошел писатель. Он долго рас- спрашивал Никитина о разных тонкостях мебельного дела. Алеша с испугом заме- Предсказанья Харлушкиной оправдались. В ту же ночь артиллерия осадила училище Фидлера на Чистых прудах. Драгуны об- стреляли мирную толпу на Тверской. В на- ших местах и по соседству стали строить баррикады.   * Б. Пастернак *   как построились казаки, и стройно, строй- нее чем входили, вышли на улицу. Отряду скомандовали в седла. Лошадей тронули и с нескольких шагов перешли в галоп. Бес- памятный скок, слышанный мною ночью и как раз возле нас так страшно пресекший- столе заставили стойком поставленной кни- накинутой на плечи ротонде диване, закатив, по своей привычке, глаза под опущенные веки. Из-под полоски бел- ков. Тоня бросилась целовать ее. Покусы- сраубвывободилн ротовно ды и, кривясь от слез, стала с прерывистым шопотом крестить себя и дочку и стены со- бравшей нас столовой. ся, возобновился с прежней гладкостью и стал стихать и замер. Все скрылось, как прерванное сновиденье. На крыльце стояли Глаша с Тоней и дер- гали меня за рукав. - Сейчас. Отвяжитесь, -- отмахивался я, уже сам все им рассказывал. Но Александр Александрович не могвы- молвить ни слова. Невольное унижение не давало ему покоя. У него дрожали губы. Он что-то с трудом в себе превозмогал. Как только отряд тронулся, он подошел к Ерофею. Но тот и сам поднялся без труда. Обморок его был наполовину притворен. У него слегка подбит был глаз, и на скуле кровавилась небольшая ссадинка с содран- ной кожей. Нас отправили по кроватям, и странно, - мы тотчас заснули. Онивстал поздно. Занавеска, как в варенье, вымокала в гранатовом соку заката. Спро- сонья мне показалось, что весна. Со двора неслись влажные чавкающие звуки. Прова- ливаясь в мокрый снег, по нему что-то та- щили. Выла оттепель. Убирали остатки ноч- ного обстрела. И попрежнему воняло, теп- ло и тошнотворно. Я все вспомнил. Не в такой час вставал впервые, Это чувство было ново. Оно зат- мевало ночные воспоминанья. Знакомство с ним так мне понравилось, что я решил искать случая встать еще раз в такое время, У Анны Губертовны обнаружили воспа- ление коленного сустава. Она плохо спала и стонала ночами. Если бы я устерег такую минуту и спустился к ней за сиделку, я за- работал бы это право. Но я эти возможно- сти безбожно просыпал. Я не помню, каким для этого воспользо- вался предлогом. Восстание кончилось. Все полно было сознанием его крушения и слу- хами о расправе. Рассказывали об изувер- стве семеновцев и наглости уличных казачь- их пикетов. Начались выезды военно-поле- вых судов. Александр Александрович ходил сам не свой. Сверх общих огорчений его удручало состояние больной. Чтобы сделать ей при- ятное, он в первый выход в город, когда открыли магазины, купил ей синих и белых гиацинтов, несколько кустов цинерарий д три горшка лакфиоля. Когда вслед за остальными цветами лакфиоль внесли спальню, она раскапризничалась. Оказа- лось, лакфиоля она не любит. Непамятли- вость мужа ее обидела. Лакфиоль постави- ли в столовой. Я проснулся в шестом часу вечера. Как и в первый раз, неведомо как без меня прошедший день был весь позади, Пока я одевался, сгущался сумрак, похожий на облако дорожной пыли, поднятой его от- бытием. С непобедимой грустью смотрел на бордовый глазок заката, как на кондук- торский фонарь в хвосте отошедшего поез- да. И так же болела голова. Я спустился в столовую. Там спиной ко мне стояла Глафира Никитишна, чем-то цветок лиловой занятая. Она только-что полила и расправляла подвернуты края ответила она, наблюдая, как натекает вода в поддонники, чтобы подтереть, если пе- рельется. Улицы опустели. На них было небезопас- но соваться. Бледные ряды зданий в кры- шах, под ездах и чердаках стояли как от- сутствующие, точно пространство отступи- лось от них и повернулось к ним спиною. Что делалось при этом с воздухом! Это заслуживает особого описания. Весь он земли до неба был приобщен к восстанию, и весь, морозный, высокий и безлюдный, вертелся и гудел, как медный волчок, до смерти закруженный выстрелами и взрыва- ми. Они уже не воспринимались раздельно. Оглушенное небо было сплошь пропитано их колебанием. Слуха достигало другое: на- зойливое комариное зудение, усыпительн перемешанное с тихим чоканьем и шеле- стеньем. чал, что Никанор Ильич все смелее раз- говаривает с писателем и вот-вот, как говорила Матрена, сорвется и начнет «че- сать и трепать» без конца. Вы ученый человек, - сказал Ника- нор Ильич, - об ясните мне, дураку, чем это дерево хуже драгоценного камня. Игра есть, блеску - сколько хочешь, цвет луч- ше, чем у граната. Однако это дерево по- казывает себя только при свечах, электри- чество на него не действует. Писатель слушал, хмурился и улыбал- ся. поглядывалЧудесно можно показать,ответилПулей писатель, подошел к окнам и спустил шторы. Стало почти темно. Писатель ушел и вернулся со свечкой. - Ежели бы у вас были свечи и в ком- нате было потемней, я бы вам показал пастоящий вид этого дерева, - хвастливо сказал Никанор Ильич. - А ну-ка светите! - сказал он, и в глазах его Алеша увидел такое же весе- лое любопытство, какое видел у своих приятелей-ребят. - Что получится в этом разе? - В этом разе, - сказал Никанор Иль- ич, - получится полное превращение. Он зажег свечу и поставил ее на полку. Дерево сразу изменилось. Оно казалось теперь бездонным и черным. Пламя све- чи плавало в его глубине, как маленькое туманное солнце. Оно было окружено оре- олом и светилось багровым винным огнем. Алеша слушал. Никитин давал ему книжки - то Пушкина, то Гоголя, то малоизвестного Крестовского, заставлял читать и придирчиво требовал, чтобы Але- ша рассказывал ему содержание прочитан- ного. Но Алеша предпочитал рисовать. Кроме цветных карандашей, у него ниче- го не было, но этими карандашами маль- чик делал рисунки, приводившие Ники- тина в восторг. - Быть тебе Репиным, - говаривал Никитин. - Рука у тебя сама рисует без всякого умственного напряжения. Учить тебя, дурака, надо. На Кронверкском проспекте Никитин и Алеша долго стояли перед высоким се- рым домом. Никанор Ильич на его широкие окна и покашливал. По- том, решившись, вошел в подворотню и Никитин поехал за него доделать книжную полку в Петро- град, на Кронверкский проспект. Дело было обычное. Никитину часто приходилось работать на дому у заказ- чиков. Но сейчас заказчик был необыкно- венный. Даже бестолковая жена Никити- на - Матрена, и то его анала. Имя его было знакомо всей России, Европе, пожа- луй, всему миру - имя одного из вели- чайших писателей передового человече- ства. Никитин поднялся в пять часов утра, всех разбудил, долго брился, поссорился с Матреной и, наконец, сердито сказал: - Алешка со мной поедет. Подручным. Небось, в дом его пустят. Пусть поглядит на настоящего человека. Алеша Тихонов побледнел и одернул в отчаянии от покупки. Комнаты ломились от мебели. В них негде было повернуться. же- Моцарт и Сальери! - сказал неожи- данно Никанор Ильич, и Алеша затрясся от испуга, - предсказание Матрены сбы- валось. Читал я двадцать раз эту пье- Дело было к ночи. Ломовик просил от- су, никак не мог начитаться. Полирую де- рево, а сам все время вспоминаю. Очень слова: «Звучал орган в ста- Останосвнавязчивые Писатель ухмыльнулся в усы и позвал из соседней комнаты каких-то людей. Он показывал им дерево при свете свечи, лю-- бовался и говорил, покашливая, отрыви- стые слова о прелести подлинного искус- ства, будь то литература, или полиров- ка мебели, или плетение лаптей из лыка. Алеша слушал, как в тумане. Почему-то заговорили об архитектуре. Никанор Иль- ич сказал громким и развязным голосом, что Воронихии еред Растрелли - маль- чишка и щенок. Все зашумели, а писа- тель держал Никанора Ильича за руку и говорил, сердясь: ринной церкви нашей, я слушал и заслу- шивался, слезы невольные и сладкие тек- ли». - вам - Это вы, батенька, хватили не туда! A АГорная академияразве плохоупала, Казанский собор? - Тяжести много, Здание должно легко и точно стоять на земле, - ответил Ни- канор Ильич. Писатель засмеялся, взял Никанора Ильича за плечи и сильно встряхнул. По- том разговор перешел на Алешу, и маль- чик не знал, куда деваться. Никанор Ильич начал трепать всем про его рисун- ки и повторил свои любимые слова: - Рука у него сама рисует без всякого умственного напряжения. Вот и ученик,- сказал писа- тель, обращаясь к худому человеку с сер- дитыми глазами. - Все вы позапирались в своих мастерских, учеников не создаете. В стране революция, а вы, как кроты. А как бывало у старинных художников! Ка- кая вокруг них вырастала замечательная семья учеников! Прекрасная была тради- ция. Плодотворная и великая. Надо ее возвратить нашему времени. Скупцы вы, прабабку мою напоминаете. Она ассигна- ции закапывала в землю, чтобы другим не достались. Деньги все сгнили, кра- ска слезла. Она их сушила потом на печ- ке, да что толку, - никто их не брал. Худой человек строго посмотрел на Алешу. Попробую, - сказал он. - Возьму его к себе в Академию.  - Давно пора, - сказал писатель так сердито, как будто он говорил об Алеше этому художнику уже целый год. - В- ликолепные возможности упускаете. Алеша не помнил, как они с Никано- ром Ильичем ушли от писателя. Над без- людным Петроградом стояла белая ночь. Тускло поблескивали многоцветные воды каналов, и на севере, за черными куща- ми островов, зеленела заря. пустить его, Человеку в пальто не хотелось возвращаться нешком по морозу. Он не то- роцил Анну Губертовну, но и не снимал пальто. Это ее нервировало.

Вдруг в дверь заглянул бледный, как смерть, Ерофей и позвал Александра Алек- сандровича. Оба были слишком озабочены, чтобы заниматься мною. Пользуясь заме- шательством, я выбежал за ними. Каждое утро выходил я отсюда при ог- не, на исходе синей зимней ночи. По гим- назической привычке показалось мне, что светает. С улицы стучали в ворота. трещали. Их высаживали силой. - Сбегать бы на парадное, посмотреть кто, ли.-Не успел Александр Александрович договорить, как во двор вбежало человек пять-шесть вооруженных, кто в ватном пальто, кто в полушубке. «Кто хозяин?»-спросила портартурская косма- тая папаха. - «Я», - отвечал Александр Александрович. - «Можно спрятаться?» -я «О, конечно! Прячьтесь, господа. Можно в сарай. Можно в дом, Ерофей, ключи! Впро- чем, уж не знаю как… В доме больные». Дружинники переглянулись. Десятник в папахе, а за ним и другие стали осматри- ваться. - «Что за забором?» - спросил де- сятник. - «Глухой соседский сад». «А сзади?» - «Пустырь со свалками». - «А дальше?» - «Система переулков с выхо- дом на Долгоруковскую». - «Прятаться не будем?» полувопросом, полузаключи- тельно предложил старший. - «Нет … от- вечали остальные.--Двор не велик и стоять не велит». Все рассмеялись. «Правильно. Айда, товарищи», - сказал старший, и все бросились к забору. - «Лестницу, Еро- фей!» - крикнул Александр Александро- вич, Но все до одного уже были по ту сто- рону. Прошле несколько минут. - «А мороз-то злющий», - сказал Александр Александ- рович, и зевнул. - «Как есть злющий. Так точно». - «Ты, Ерофей, смотри. Длинный у тебя язык». - «Что вы? Глыбше могилы… Лестницу прикажете убрать?» - «Да. Да- вай вместе снесем. Фу ты, следов сколько, затоптать бы». Этим и занялись, когда заперли в сарай лестницу. «Заходи от забора, опять ты задом, дуралей!» - кричал Александр Алек- сандрович. - «Я ведь тебе сказал, как, а ты все норовишь по-своему. Надо, чтобы от нас шли следы, а не к нам». В это время переулок огласился тем же топотом, что я слышал, проснувшись. По легкости разбега отряд должен был проле- теть дальше. Вдруг он остановился. Лоша- дей осадили у нашего дома. Они стали, скользя и раз езжаясь. Послышался шум прыжков, шаги и бря- цанье. Ерофей спрятался за сараем. сандр Александрович на стал в дверной коробке. На вбежал и освещенную заревом, вышло несколько спе- шенных казаков. Ремни и винтовки за плечами кургузили их. Все казались окривевшими от водки, мороза и недосыпу. Им было скользко в сапогах, Кавалерийская походка их суту- лила. - Дубровин, пятерых к забору! - орал хорунжий, - Онисименко, я сказал двор- ника! Ах, вот он, каналья. Кому служишь, мать твою в пяла! Приказ градоначальника знаешь? Отчего ворота расстегашкой? От- чего, я спрашиваю, ворота, -- хлясь, хлясв, - я тебя научу, - хлясь, хлясь, - отве- чать, вихлезадый чорт, Иметь наблюденье! Очухается, -- допрошу. Ничего не понимаю, ранортуй толком, Дубровин. Следы? Какие следы? А, следы на снегу!

пробило форточку в домашней ла- боратории Александра Александровича. Пройдя сквозь стену, она сколупнула ку- сок штукатурки с потолка в его кабинете. Нас держали на запоре и экономили ке- росин и дрова, потому что их не запасли и они были на исходе. В эти дии случи- лось несчастье с Анной Губертовной. В ноябре между обеими забастовками лю- битель старины Александр Александрович купил где-то по случаю чудовищных раз- меров гардероб, величиной с екатеринин- скую выездную колымагу. Человек в пальто, доставивший эту вещь на ломовике, внес ее по частям в залу. Возник вопрос, где ее собирать и ставить. Анна Губертовна была

вылинявшую ситцевую рубаху, Матрена крикнула: - Ишь, чего придумал, старый чорт! Тляди, чтобы тебя пустили. спросил человека, подметавшего двор, где живет знаменитый писатель. - Налево, первая дверь, - сказал че- Не одного-то видали твоих подручных. - Тихо! - сказал Никитин. - Слово мое окончательное. Матрена плюнула и сказала в простран- ство: - Одежи у него нет подходящей. - Поедет, в чем ходит. Но все-таки Матрена вытащила рывком из старого рассохшегося комода новую ситцевую рубаху для Алеши и разгладила е на подоконнике. Алеша торопливо на тянул ее. Рубаха была еще горячая и обожгла спину. Куды торопишься! - крикнула Мал- рена. Шею умой… ходишь тут обормо- том. Нет на вас настоящей погибели, на обоих. За чаем Матрена, не глядя на Никити- на, говорила Алеше? - Ты за им смотри. Он знаешь, какой. Нуть что, сейчас язык распустит и пойдет несать, пойдет трепать. вконец. На одном разговоре душа держит- ся. - Молчи, дура! - сказал Никитин. - эчи свои в себе держи. Имей острастку. Когда Никитин и Алеша уехали, Матре- на побежала к соседкам и, гордая, рас- красневшаяся, рассказала, что ее нзверга вместе Алешкой вызвали на работу к знаменитому человеку. Соседки завистли- во вздыхали! - Да что ты, милая! - говорили они нараспев. - Страх-то какой, господи. Да неужто он так-таки и поехал с мальчон- кой? Ему, видать, все нипочем, он у тебя отчаянный мужчина. А между тем, отчаянный мужчина, ша- тая по заросшим травою торцам, по без- людным петроградским проспектам так ох- рип от волн волнения, что с трудом разговари- вал даже с Алешей. Что-то толос у меня стал хриповат, ты не слышишь? - тревожно спрашивал он Алешу. - Син у вас сильный, Никанор Ильич, отвечал Алеша. Чтобы прочистить голос, Никитин зашел В пивную и выпил кружку кислого пива, похожего по вкусу на квас. Алешу Тихонова привезли из деревни в Петергоф полтора года назад. Ему в Петергофе очень нравилось. Мальчик он был боязливый, задумчивый, на все смо- прел долго и внимательно - на серое мо- ре, на дворцы, на матросов, хлопавших клешами по пустым петертофским улицам. Изредка, неизвестно откуда, доносилась отрельоа. Один раз даже забухали пушки, и Алеша робко спросил Никитина, что это значит, Никитин потянул его за нос и от- ветил: - Вот для таких, как ты, стараемся, для несмысленышей. Об яснение было туманное, но Алеша главное понял, а потом путем расспросов выяснил и все остальное, - кто такие большевики, чего хочет Юденич, кто про- летариат и кто буржуазия. Никитин учил мальчишку столярному делу и за неимением собеседника часами разглагольствовал с ним о старинной ме- бели, о различных свойствах дерева, о политуре и о знаменитых мастерах, кото- рые, вечная им память, давно уже помер- ли. Никитин вспоминал золотильщиков, мастеров по бронзе, лепщиков, паркетчи- ков. Он знал тайны многих ремесел и ста- рался втолковать их Алеше. ловек и даже не обернулся. Нахальный человек, малообразован- ный, - сказал Никитин Алеше, когда они подымались по лестнице. Позвонили. Никитин и Алеша плохо помнили, кто им открыл, кто их провел в большую комнату, где не было никого и по стенам стояли полки с книгами. Сот- ни книг, тысячи, может быть, десятки ты- сяч книг стояли на полках, лежали на столах, на стульях, на подоконниках и прямо на полу. Алеше захотелось тут сесть на корточки и рассматривать их с утра до вечера, хотя бы целый год. Никитин огляделся и благоговейно до- тронулся до полки, начатой Прохором. Она была из была из из красного д дерева. Осталось только дерева. Он достал из кармана коробку длин- ных, должно быть заморских папирос, раскрыл и протянул Никитину. Алеша смотрел во все глаза. Никанор Ильич де- ликатно, двумя пальцами, взял папиросу и закурил, хотя не курил никогда в жиз- ни, - неудобно было отказать такому че- Никитин начал работать. Сначала руки у него дрожали, и при каждом шорохе в соседней комнате замирало до тошноты сердце, но потом он успокоился от лю- бимой работы и на постоянные вопросы Алеши: «А сам-то выйдет?» отвечал: ее отполировать. - Откуда я знаю. Что я - бог? Неожиданно дверь отворилась, и в нее, сутулясь и тяжело шагая, вошел высокий седоватый человек с простым курносым и добрым лицом, - настоящий дядя Васи- лий, знакомый и Никитину и Алеше водо- лив с шекенинской баржи, Сутулый че- ловек был одет в серый тонкий костюм, лежавший на нем свободно и мягко. Он пожал громадной рукой руку Ники- тина, измазанную политурой, провел Але- ше по голове от затылка ко лбу, отчего волосы сразу вз ерошились, взглянул на полировку и сказал, покашливая: - Великолепно работаете! Великолепно! Алеша с испугом смотрел на громадно- го человека, - это-то и был знаменитый писатель. ловеку. - Тебя как зовут, пузырь? - спросил писатель Алешу. Алексеем, - сердито пробормотал Алеша. - Алексей - человек божий, зашитый в рогожу, серьезно сказал писатель, но серые ето глаза добродушно, по-стариков- ски улыбались, - гвоздиком прибитый, чтобы не был сердитый. Однако, работай- те. Я вам мешать не буду. Он ушел. Из соседней комнаты погро- мыхивал его глухой бас. Он что-то долго об яснял кому-то и говорил: - Не мне вас, стыдить, не мне! Писа- тель должен знать все сорта яблок, раз о них пишет. Вот, скажем, грушовка или анисовка. Чем разнятся? У меня на Оке был друг садовник, большой души чело- век… Но тут сразу заговорило несколько голо- сов, и слов писателя уже нельзя было ра- зобрать. Алеша в оцепенении смотрел, как рабо- тает Никитин. Мастер делал чудеса. Еще ни разу Алеша не видел, чтобы дерево покрывалось такой тонкой и блестящей полировкой. Закатное солнце косо пада- ло в комнату, и в коричневой глубине де- рева тлели золотые волокна. Дерево каза- лось погруженным в темную, но прозрач- ную воду, и сквозь эту воду было видно

Второпях, за невозможностью выбрать ме- сто получше, решили гардероб временно оставить в зале, как самой просторной ком- нате дома, где он и был в пять минут без шума собран искусником в пальто, кото- рый безмолвно затем откланялся, как ар- тист, исполнивший на большом вечере свой коротенький номер. «Смерть это моя, а не шкап», вздыхала Анна Губертовна, ко- гда проходила мимо него из своей угловуш- ки, Он мозолил всем глаза. Я тоже его воз- ненавидел.

Одиннадцатого вечером, доставая с пыль- ного его верха какой-то узел с теплыми ве- щами, Анна Губертовна ступила в темно- те на борт выдвинутого ящика, ухватилась за край развершки и, потеряв равновесие, усложнив падение тем, что, баланси- руя, повернулась всем корпусом вперед. Она так больно расшибла коленку, что в первые минуты лишилась сознания. Двенадцатого в перестрелке наступило за- тишье. Пользуясь им, в ближайшей окрест- ности разыскали и с трудом уговорили притти врача не по специальности. Хотя он и не установил перелома, но допускал возможность костной трещины и велел при- кладывать лед.

С этой вылазки Глафира яви- победительницей, полная гордого до- лась стоинства. Все ее расспрашивали о виден- ном, но ровням она отвечала неохотно, а в спальне рассказала, что Скотники и при- легающие переулки перегорожены баррика- дами. Народ с них ушел и засел в Верхнем Копытниковском, но к ночи фабричные беспременно спустятся и устроят сраженье на площади.

Из спальни от Анны Губертовны вышла массажистка. Ей должны были сегодня от- казать. Вчера новый доктор пришел в ужас, узнав, что целую неделю материю разго- няли по всему телу. Глафира Никитишна пошла провожать ее. В это время позвонили с улицы, «Ну вот Теперь она про чай забудет…» - подумал я и подошел к горке с лакфиолем, Вдруг в гостиную рядом вихрем ворвался дядя Федя. По каким-то признакам я узнал его. Он нервно прошелся но коврам из угла в угол. Александр Александрович вышел к нему. Разговаривая, они вошли в столовую. Дядя Федя был в страшном возбужде- нии. Слова рвались из него с такой силою, он заплевывал бороду и мычал, утирая губыплатком, чтобы не потерять ни минуты в безгласности. - Ты знаешь, Саша, как я люблю тебя, говорил он. - Но вы чудовищные люди. Ка- жется, свет перевернись, а вы будете раз- влекаться массажами и возделывать ком- натные растения. Приготовься к самому страшному. Где сестра твоя Оля - Если ты что-нибудь знаешь, то гово- ри прямо. - Нет вперед ты. Вспомнил ли ты е потьраз? Догадался ли подумать? - Я разыскиваю ее третий день. И пока безрезультатно, Но это в порядке вещей и меня не смущает. Потому что, согласись, на другой день после подавления, при нынеш- них условиях, отыскать ее, это, понимаешь ли, не лапоть сплесть. - Лапти! Условия! Не то ищешь! Не там ищешь! Тело надо… В приемных покоях… В анатомическом… Александр Александрович уже держал его за руку выше кисти. - Остановись, - крикнул он. - Что ней? - Она убита. - Откуда ты знаешь? - Чувство подсказало. -Но… ты его проверил? - Я был два раза у общих знакомых. О ней ни слуху, ни духу. - Свинья же ты после этого, типун тебе на язык. Спасибо за сведение и… участье. Все равно, с дубу ли, с ветру ль, лишь бы шум и эффект. Во сне ли там приснилось, или под шелудями завелось, он тут как тут. «Чувство подсказало». - Постой, Саша, не горячись. В таком случае, что же… Я не жалею, что пришел. рад. Ты меня успокоил. Мне сообщилась твоя вера. - И это в такое время, когда я букваль- но изнемогаю… Нюта хворает… - А, эта коленка? Бог даст, обойдется. - Ну, конечно, В особенности твоими мо- литвами, К сожалению, я естественник. Су- щество и опасность септических процессов мне известно… И вместо того, чтобы помочь мне, когда я буквально разрываюсь… Его напоили чаем. Он сходил в спальню проведать больную. Потом стал прощаться. Уходя, он сказал: - Я догадываюсь, зачем у вас цветы. Но никакими тут кактусами и рододендро- нами не поможешь. Не заглушают, Переши- бает смрад. Откуда такое?

Александр Александрович посылал ееза льдом и просил не утомлять больной таким вздором, потому что часны боевых друзкити не такие дураки, чтобы укрепляться в яме, по которой можно стрелять сверху из пе- реулков. Глаша обижалась и надувала губы. Нас на несколько минут выпустили во двор.

Состояние, царившее на нем, в обычное время называется тишиной. Однако в те ми- нуты оно казалось лишенным имени и не- об яснимым. Воздух, который столько дней подряд дырявили плеточные щелчки вы- стрелов, поражал нетронутостью и благода- ря заре и сумеркам был румян и гладок, как кожа у девушки.

Тут он оглянулся и забыл об ефрейторе. Он отскочил в сторону и выхватил револь-что вер. - «Застрелю! Ни е места! - закричал он. - Подымите руки! Кто вы такой, ми- дворника бьете? - тихо, спросил Александр Алек- - Прошу меня не учить. После девяти запрещено выходить на улицу. На каком основании вы адесь, и кто вы сами? - Я владелец дома и должен сообщить вам что-то важное. Но вперед велите обы- скать меня. Я не могу отвечать под дулом револьвера. У меня затекают руки. - Фамилия? - Громеко.

В этой тишине и раздался вдруг негром- кий разговор, слышный от слова до слова. Ерофей, старый наш дворник, завел его, беседовал воротном

- Будешь ты человеком, Алексей, окончательное! может быть, нарочно для нас. Он e Мухрыгиным за углом дома, в проходе, Край стены скрывал их от нас. Океан, Борис, от тебя далек, Но и он в твою честь поднимает волны. Прошу тебя, смирно в постели лежи, Слушай врачей, залечивай раны. Слышишь, мы тебя просим жить От имени летчиков и океанов. (Чижов отвечает рупору). Чижов: Пашка, я тогда на границе, Ночью, среди шуршащих ветвей, Думал о тебе, о залетной птице, О жизни твоей и о жизни моей. Я тебе позавидовал, Пашка, птица, Поглядев на воздушное твое житье, А потом, тогда, на границе, Вдруг почувствовал счастье свое. Тревожное, боевое, простое, Похожее на океан? Скажи? (Вошел Нерадов с пивом, остановился у двери, слушает). - В Троицу веровать не диво, - говорил родятся, Да ино поглыбше, так сейчае встрелись семик и антисемик, какие за весну народного осло- божденья, а какому наплевать. И верно про тебя господа сказали -- антисемик, как ты хоша и богомольный, но выходишь супро- тивник семика. Жисти ты настоящей не знаешь, живешь без проветру в каменном помещеньи, как мокрая склизь, или какая- нибудь древесная губа, и тута и кашель твой, и табак, и запой; а дворник завсегда находящий на вольном воздухе, и от этого польза уму и грудям. Среди ночи я проснулся. «Вставай, мы го- рим», - кричала в дверь Тоня, одеваясь. «Тише, дом подымешь. Это костры. У нас отходники качают. Слышишь, какая вонь». И я тотчас захрапел, но понял, что действи- тельно что-то неладно, когда через несколь- ко минут вновь проснулся. Весь дом был на ногах. Внизу хлопали дверьми. Стрельба в городе возобновилась с неиспытанной силой. Верно, это были пушки, Тоня, растолкавшая меня на этот раз, стояла надо мной, одевшись. - Выйди на минуту, - сказал я ей. На- кинув одеяло, я вскочил на подоконник и распахнул форточку. Меня обдало прежним зловоньем, но раз ощутив его, я уже боль- ше его не слышал. Его очистила дикая тре- вога, исходившая от зрелища. Небо лопалось и дышало огнем и гулом орудий. Его опоясывали зарева нескольких пожаров. Один полыхал где-то поблизости. Неразличимые голоса сталкивались в тем- ноте, бежали друг за другом, друг друга об- гоняли. Кто-то кого-то звал, куда-то посы- лал, что-то приказывал. Срывая дома с оснований, по переулку проскакала кавале-минут рия. Языки пламени дернулись в ту сто- рону. Все смолкло. Я не заметил, как оделся. Вверх по лест- нице прогремели шаги Александра Алексан- дровича. С никогда не слыханной зычно- стью он звал нас вниз со средней площадки. Услышав наш ответ и еще раз в нем уве- рясь, он с грохотом сбежал с лестницы. Мы собрались в столовой, все в верхнем, чтобы быть наготове, если придется итти из дому. Суконные гардины на окнах задер- нули пола за полу, свечку на обеденном

Д Р У Ж Б А ПЬ Е С А В СТ И Х А Х (Отрывок из седьмой картины)

- Не слыхал. Так вы хозяин? Тем хуже. Вас придется привлечь к ответственности по всей строгости закона. Вы приказ традо- начальника читали? А знаете ли вы, в ка- ком виде у вас наружные ворота? Вот ви- дите. Ну нельзя же так, нельзя же так, мо- лодой человек. Вы только рот раскрылиНо ваше первое слово дворник, А знаете ли вы его? Готовы ли за него поручиться? Да и только ли это! Отчего в доме не спят? На душе неспокойно? Это курьезно. Отче- го же у вас неспокойно на душе? Ну хо- рошо-с. Оружье есть? - Нету. - Вы дворянин? Да. - Можете опустить руки. - Мерси, - машинально сказал Алек- сандр Александрович и, спускаясь со сту- пеньки на ступеньку, сошел с крыльца на землю. - В доме спали, - начал он. -- Ворота были на запоре. Вдруг переполох. Бужу дворника, На дворе несколько вооружен- ных, Рабочие. - Какие это рабочие? Надо называть ве- щи своими именами. Это воры, висельники, хамово племя. - Ну да. Несколько этих… висельни- ков. - Александр Александрович замял- ся. - Вижу, они с Долгоруковской пробра- лись соседними владеньями и рубят ворота, пробиваясь в переулок. Удивляюсь, как вы с ними не столкнулись. Это было назад пять, десять. Значит, они кинулись в Скотники. - А скажите, оттуда эти дни не постре- ливали? С соседних садов? Не замечали? - Нет. Там все спокойно.

Полковник Борис Чижов ранен на гра- нице. Выздоравливает, лежит, тяготится вынужденным бездействием. Возле него - Серафима Ивановна Горюнова, старая учи- тельница, Петр Нерадов, его друг, баталь- * B. Гусев * онный комиссар. А ты лежи, ты валяйся один Из-за какой-то паршивой пули. Нет, полковник, это не дело. И когда это кончится, чорт побери!… Доктор один говорит: неделя. Доктор другой говорит: три. Тоска! (Начинает работать радио, в начале кар- тины включенное Чижовым). Радио: Внимание! Говорит Москва. Сегод- ня мы транслируем передачу с самолета Ту- манова, опустившегося в океане, на остро- ве Зет. Внимание! Слушайте океан. Слушай- те океан. Говорит летчик Павел Туманов. Туманов: Слушайте, товарищи, голос оке- ана. Слышите, как он ревет и гудит. Говорит летчик Павел Туманов. Самолет СССР-Н-сто один. Сидим в океане и ждем погоды. Только развеется бури дым, Заберем спасенных и полным ходом К тебе, моя родина, полетим. Время тянется час за часом. По радио слушаем целый мир. Варим кофе, жуем припасы, Устроили шахматный турнир. А теперь я хочу сказать два слова Полковнику пограничных войск, Другу моему, Борису Чижову. Авось он меня услышит… Чижов: Авось! Туманов: Я узнал по радио, что ты ранен, Что на землю нашу врагов не пустил. Я сердцем слышал здесь в океане, Как шелестят на границе кусты. Борис, ты меня, мой полет берег, Благодарностью сердце мое полно.

Павел Туманов - знаменитый летчик, старый друг Чижова. Возглавлял спасатель- ную экопедицию, теперь находится в Тихом ркеане, на острове Зет, ждет летной пого- ды. (Чижов, Нерадов, Чижов лежит). Чижов: Что же мне делать?

Нерадов: Лежи да болей. Кушай микстуру, себя жалея. Сегодня отряд отмечает юбилей… Чижов: И я не буду на юбилее! Нерадов: Нет! Во имя твоих заслут боевых Через час, отправляясь на заседанье, Отряд пройдет мимо окон твоих, И марш твои облегчит страданья. Представь: капельмейстер палочкой машет, День настает, исчезает ночь. Полковников лечат военным маршем, Другое лекарство не сможет помочь. Чижов: Слушай, Петенька, сбегай живо… Нерадов: Куда? Чижов: Ты мне друг? Чижов: дружбы, бутылку пива И раков… Мерадов: Раков? Чижов: Десяток-лругой. Нерадов: Так и быть, попробую отыскать. Принесу -- и бутылочка вмиг опустеет. (Ушеп. Чижов один). Чижов: Вот это тоска! Вот это тоска! Не могу я лежать в постели. Ветер над миром ревет, гудит. Корабли где-нибудь в океане блеснули.

Ради него одного и стоит, Пашка Туманов, на свете жить. Страна тебе скажет спасибо за службу, Она не забудет, страна моя. А я говорю: спасибо за дружбу, За дружбу, летящую через моря. Да, мы встретиться будем рады. Ребятишки старые песни споют. Нерадов: Это его передают по радио, Тебя, к сожалению, не передают. Разговорился, старый вояка. Чижов: Не смущай меня этим, брат. Нерадов: Выпьем пива и скушаем рака За дружбу, за настоящих ребят! Чтобы дружба эта цвела и сверкала… Чижов: Помнишь, как в песне об этом поют. (Входит Серафима Ивановна). Сер. Ив.: Так я и знала, так я и знала: Кушают раков и пиво пьют. Комната полна табачного дыма, На постели книги, приемник гудит. Нерадов: Пощади меня, мать Серафима, И больного полковника пощади!

- Так-с, так-с. Вы ответите, если это не- правда. Вольно, Дубровин. Ты докладывал - следы. Пойдем, покажи, До свиданья, милостивый государь. Помните, чем вы ри- скуете, Я охраны не выставлю, но вас везде найти сумею. Они удалились. В темной глубине двора раздались слова команды. Было слышно,

- Это двенадцатого ночью у Жогловых снарядом колодец разворотило. Выгребной, ты понимаешь? Через два дня Ольга Васильевна отыска- лась.