А. Каплер и Т. Златогорова Кабинет Ильича. Из коридора глухо до-  носится стук телеграфного ключа. В углу на стуле - Максим Горький. За дверью раздается голос Ленина, и на пороге появляется разгневанный Ильич. …это дурацкий либерализм! - кри- чит Ильич кому-то, очевидно, идущему за ним. - Пожалуйте, проходите вперед! Входите, входите! Мимо стоящего в дверях Ленина прохо- дит в кабинет Поляков, красный от сму- щения, - Мы с вами на государственной службе, батенька, и к этому пора привык- нуть, - сердито продолжает Ильич, за- хлопывая дверь и не замечая сидящего в углу Горького. - Владимир Ильич! - перебивает его Поляков, - здесь вас ждут… Ильич резко поворачивается, видит Горького и быстро подходит к нему: -Алексей Максимович! Здравствуйте! Простите, мы сейчас договорим. - Меня здесь усадили и просили по- дождать. Я не мешаю? - Нет, нет, нисколько, совершенно не мешаете! И вы напрасно надеетесь, това- рищ Поляков, что присутствие Горького помешает мне досадить вам до конца… Вы знакомы?… Товарищ Максим Горький, товарищ Поляков… Так вот, усвойте: ни- какие революционные заслуги в прошлом, никакой партийный стаж, никакая седая борода не будут нами приниматься во внимание - категорически!-когда речь идет о компрометации советской власти! И мы никому не позволим, сидя под кры- лышком добрейшего товарища Полякова, саботировать нашу работу… - Владимир Ильич, я понимаю… - Неправда, вы этого не понимаете… - перебивает его Ильич, - а если и впредь не поймете, то мы будем вынуж- дены покарать вас - и сурово, хотя вы прекрасный человек и старый большевик! - Я согласен с вами, - говорит баг- ровый от смущения Поляков. - Ну вот и отлично! Ленин вдруг улыбнулся открытой, дет- ской улыбкой. - Вот вам распоряжение - абсолютно строгое. И, пожалуйста, перестаньте c этими господами либеральничать. - До свидания, Владимир Ильич! улыбаясь, говорит Поляков. Ильич пожимает ето руку и быстро подходит к Горькому. - Рад вас видеть, Алексей Максимо- вич, Я соскучился по вас. Вы так умеете отругать человека говорит Горький, - что он уходит впол- не довольным, Свойство - завидное и поучительное. - Гм, гм… Как вы живете? - Так… А я вот слышал - и уверен, что это правда, - что вы ведете боль- шую, интересную и очень полезную ра- боту. - Живу в бесконечных и малополез- ных хлопотах. Горький ухмыляется в усы: значительно преувеличиваете Вы мои заслуги, и это… приятно. Ильич весело смеется. - Скажите мне, какие у вас нуж- лы, и я скажу, какая у вас работа! Не- бось, пришли просить чего-нибудь? Разумеется. Принес даже, вот - бумагу… Давайте… Ильич берет бумагу, переходит к столу, читает, отмечая какие-то места. Горький усаживается рядом с ним. - Тут, прежде всего, Владимир Ильич, вот что… Нужно их кормить, а то пом- рут писатели… и ученые помрут. Ильич делает пометку на полях горь- ковской бумаги. - Кстати, - продолжает Горький, - вчера Иван Петрович Павлов опять отка- зался ехать за границу. Это он уже шест- надцатое приглашение отвергает. Гениаль- ный и приятно-злой старик… Вот здесь написаны нужды его лаборатории. Ильич переворачивает страницу. Вни- мательно читает, одновременно слушает Горького, то и дело вскидывая на него ВЗгЛЯд. - Затем очень важно это, - продол- жает Горький, - вот здесь написано: бу- мата, типюграфия и - уж простите обувь; брюки еще прочные у ученых, а ботинки уже сносились. Почти у всех.

ТЕАТРЕ

КИНО

И

ЛЕНИНА

В

ОБРАЗ

из киносценария Отрывок



Много приходится ходить. Очевидно, в по-  Если середняка к себе перетащи- рит Ленин, резко выбрасывая вперед ука-- те - тогда не устоит. исках хлеба насущного. зательные пальцы обеих рук. - Как оп- ределить, какой удар - необходимый, а какой - лишний? Если драка не на жизнь, а на смерть? Звонит телефон. Левин снимает трубку. - Слушаю… Да… Здравствуйте. Про- стите, Алексей Максимович, - он гово- рит, прикрывая трубку ладонью. Да, продолжайте… Ленин слушает необыкновенно внима- тельно, склонив голову набок, слегка прищурясв. Нет, нет! Его посылать нельзя! - вдруг резко, очевидно, перебивая, говерит он тут же вскидывает голову к две- ри. - В чем дело? В двери стоит Бобылев, работник секре- тариата Совнаркома. Пришел Коробов. Вы его вызыва- ли? - Да, просите, пожалуйста… Алексей Максимович, вы не уходите. Это старый питерский пролетарий, чудесный, беспо- койный человек… (В трубку.) Да так я говорю - его посылать нельзя. Прежде всего он решительно не умеет никого слу- шать, а только поучает. Кроме того, он убежден, что умнее всех. Какой же это руководитель? (Входящему Коробову). Вхо- дите, Степан Иванович, здравствуйте, зна- комьтесь!… Коробов, невысокий, сухой старик, с живыми, умными глазами, быстро подхо- дит к Горькому. Товарищ Максим Горький! Очень приятно познакомиться. Мы с вами встречались? … гово- рит Горький, пожимая Коробову руку. К сожалению, нет. Я вас так уз- нал. Вас далеко видать. Ильич слушает, переводя веселый, до- вольный взгляд с Горького на Коробова, продолжает разговор по телефону. - Вот это друтое дело. Теперь вот что. Я прошу вас взять у меня проект об установлении классовото пайка. 0 чем? заградительных отрядах? Дайте, - это нужно сделать срочно. Хорошо. До сви- данья. Кладет трубку. Ну, рассказывайте, - говорит оп, всем телом поворачиваясь к Коробову. - У вас всегда что-нибудь очень интерес- ное… - Вот что, Владимир Ильич, побывал я в деревне, - начинает Коробов. Положение, скажу я, действительно, ин- тереоное! Он говорит страс трастно и живо, с трудом удерживаясь на месте, все время поры- ваясь вскочить. Кулачье, Владимир Ильич, остер- венело. Войной пошло! Топоры, винтовки! Пулеметы даже!… Ленин слушает внимательно, ладонь приложил к уху. Глаза его сверкают улыб- кой удовольствия, Коробов говорит то са- мое, что ему важно и нужно. Так… так, - притоваривает он. А как с хлебом? - Хлеб есть! Точно, по вашим сло- вам. Но у кого хлеб? У тех же мироедов. Ну, и, конечное дело, нам не дают! Ве- зут в город и по 200 рублей пуд спеку- лируют. На каждое твое рабочее слово у них про запас десять грязных. Беднота с голоду пухнет, смерть пошла косить. В Питере у нас, да и тут у вас, в ос- кве, ни одно дитя досыту не наедается… a хлеб есть, хлеба в России хватает… вот какое положение, Владимир Ильич… Так! Хотя Коробов не сообщает бщает ничего весе- лого, на лице Ленинаписано почти удо- вольствие, настолько ему нравится, что поробов говорит именно то, важное, что он от него ждал. реела, Етадимир Ильич! Всли мы деревне не поможем, - извините меня, не бывать советской власти! - Конечно, конечно! Они вам покажут - кулаки! - подхватывает Ильич. … Чего же вы смеетесь, Владимир Иль- ич? Вам ведь тоже попадет. - Ну уж разумеется! Так что же, по- вашему, делать? Коробов наклоняется к Ильичу. - Владимир Ильич… не знаю, как вы посмотрите, Что, если рабочий класс ки- нуть в деревию? Тысячами? С семьями? А? Собрать там бедноту и вместе с нею нажать на кулаков! Кулак ведь не усто- ит? А? Ильич улыбается. Входит уборщица - Евдокия Иванов- на. В руках у нее стакан чая и кусок черного хлеба на тарелке. Ленин освобождает место на столе. - Спасибо! Поставьте, пожалуйста, сюда, Алексей Максимович, вы обедали? Обедал. Не сочиняете? и музыканты, и рабочие сцены - были C. БОНДАРИН жЕлАНИЕ Страницы из записной книжки Трогательна непосредственность худо- жественного вкуса, какую, как я пони- маю, выражал В. И. Ленин. Непосредст- венность эта в устах величайшего рево- люционера много говорит о природе худо- жественного произведения и о чувстве прекрасного. Я вижу, что люди, призывающие вспом-его нить о естественной эстетической оценке произведения, нередко сами забывают это делать, Легко понять, за что любил Ленин Бет- ховена и в особенности его «Apassionata». «Изумительная, нечеловеческая музыка, говорил Ленин об этой бетховенской со- нате, - Я всегда с гордостью, может быть, наивной, думаю: вот какие чудеса могут делать люди!» Сообщая эти слова, Владимира Ильича, м. Горький вспоминает и другие его сло- ва: «Но часто слушать музыку не могу. действует на нервы, хочется милые глу- пости говорить и гладить по головкам лю- дей, которые, живя в грязном аду, могут создать тажую красоту…» Поразительно, однако, не чувство к Бет- ховену, а отношение Ленина к другим, менее примечательным произведениям ис- кусства: бросается в глаза постоянство этого непосредственного чувства, ожидание художественного наслаждения от всего то- го, что удавалось слушать, смотреть, чи- тать Владимиру Ильичу. Клара Цеткин. передает свою беседу Владимиром Ильичом об искусстве, про- свещении и воспитании. Одно замечание Владимира Ильича особенно привлекает: «Я не в силах считать произведения экс- прессионизма, футуризма, кубизма и про- чих «измов» высшим проявлением худо- жественного гения. Я их не понимаю. Я не испытываю от них никакой радости». Желание радости от произведения ис- ли вреется характер эстетического чувства? В той же беседе Владимир Ильич ска- зал: «Красивое нужно сохранить взять как образеп, исходить из него, даже если оно «старое». Почему нам нужно от- ворачиваться от истинно-прекрасного, от- казываться от него, как от исходного пункта для дальнейшего развития, только на том основании, что оно «старо»? и дальше: «Что касается зрелищ, пусть их! - не возражаю. Но пусть при этом не забывают, что зрелища - это не на- стоящее большое искусство, а скорее бо- лее или менее красивое развлечение… Право, наши рабочие и крестьяне заслу- живают чего-то большего, чем зрелищ. Они получили право на настоящее великое ис- кусство». Но больше всего волнует меня рассказ Надежды Константиновны Крупской вепрече Бтадимира Ильича с Монтоттовом и о том, как Ленин увлекся однажды пе- сенкой француженки-уборщицы. «Сын коммунара, Монтегюс был любим- цем рабочих окраин. Правда, в его импро- визированных песнях - всегда с яркой бытовой окраской - не было определен- ной какой-нибудь идеологии, но было мно- го искреннего увлечения. Ильич часто на- певал его привет 17-му полку, отказав- шемуся стрелять в стачечников…» («При- вет, привет вам, солдаты 17-то полка»). Впоследствии, когда разразилась война, этот Монтегюс оказался в лагере шови- нистов. Как умел, однако, чувствовать Владимир Ильич прелесть песни, как умел он найти близкое революционеру и в пе- не, где подлинная революционность пере- мешивалась с мелкобуржуазной сентимен- тальностью. Это еще больше испугало актера, Он по- чувствовал необычайную ответственность, с которой нельзя было и сравнито обычное чувство тревоги, которым бывает искусст-Актер перед спектаклем думал о челове- ке, которого он должен был сыграть. Он вновь и вновь бросал себя в тот водоворот событий, страстей, устремлений, которыми жил вождь, когда из Смольного направлял своей волей сокрушающие и созидатель- ные удары певолюции. Сотни раз он спра- пивал себя: «Если бы я всю жизнь отчал тля того, чтобы этот пень наступия, ести бы я видел дальше других людей (и, меж- ду прочим, то, что пришло для других, очень взволнованы, горячо переживая пе- рипетии подготовки этого спектакля. Не- которые традиции театрального быта на этот раз оказались непритодными. Стали считать нормальным, если, например, ка- кой-нибудь старик-билетер давал совет, как отрать Ленина. Актер заметил, что люди, никогда Ленина не видевшие, имеют о нем совершенно законченное, быть мо- жет не точное, но свое представление. Это давало основание самым разнообразным людям высказываться о голосе, об отдель- ых жостах интонациях Ленина так. словно они его много раз наблюдали в жизни. Казалось бы их свидетельства не следовало принимать во внимание, но ак- тер понял, что в народе живет образ вождяреволюции, что он правлив и ве- рен. Актер понял, что нужно сыграть именно такого Ленина, которого создал стосемитесятимиллионный народ своей ге- ниальной проницательностью и художе- ственным воображением. охвачен пополнитель новой роли. И вот срок пишел. Из столицы приеха- ла комиссия, На пробный спектакль при- гласили несколько десятков человек луч- ших людей города, представителей общест- венности, печати. В пьесе Ленин изобра- жался только в нескольких эпизодах. Но, естественно, сульба спектакля пешалась удачей или провалом этого образа. Не буква песни, а ее дух, поэзия вол- ное и гениальное обходил или даже оп- новали, видимо, Владимира Ильича. «К нам приходила на пару часов фран- цуженка-уборщица, - вспоминает даль- ше Надежда Константиновна. - Ильич услышал однажды, как она напевала пес- ни. Это - националистическая эльзасская песня. Ильич попросил уборщицу пропеть ее и сказать слова, и потом нередко сам пел ее. Бончалась она словами: «Вы взяли Эльзас и Лотарингию, но во- преки вам мы остаемся французами; вы могли онемечить наши поля, но наше сердце - вы никогда не будете его иметь». Был это 1909 г. - время реакции… И созвучна была эта песня с настроением Ильича. Надо было слышать, как победно звучали в его устах слова песни…» Вдумываясь в то, что способно было порадовать Ленина, увлечь, восхитить его, оглядываешься на себя: способен ли и ты на такое же искреннее, чистое, непосред- ственное и свободное чувство? Не заглу- шено ли в тебе самое ценное чувство ху- дожника - правдивое, свободное чувство жизни? Я думаю так: правда жизни - не только в действительности факта, но и в моральном отношении к нему, а это род- ственно ощущению прекрасного. Робость, трусость мыслей достойны пре- зрения. Справедливость и чувство прекрасного в союзе, а потому постойны сожаления и робость чувств, инертность привычки, гос- подство предрассудка. Ведь нередко еще стремление к прекрасному подменяется идеолотическим тезисом, буквой, обуслов- ленным значком, а пюэта и реалиста под- меняет доктринер и филистер. В ложном познании жизни не уподоб- ляйся филистеру Брюну, который, по сло- вам Энгельса, восхвалял «всякое фили- стерство Гете, как человеческое», превра-Эту щая этим франкфуртца и чиновника Гете в «истинного человека», а все колоссаль-  левывал… Если надо, прорывайся сквозь это оцеп- ление. Освобождай себя, не робей! Присталь- ное внимание к жизни научит тебя боль- шему, чем осторожность, оглядка на бук- ву, на будни, что всегда было признаком беззащитности ума и бессилия духа. Ни филистер и ни доктринер, в каком бы виде они не являлись, помогут тебе в стремлении к правде, а, скорее, твоя одер- жимость чувством правоты. Если другие забывают свои желания, не забывай их ты. Запомни слова из недавней речи Кали- нина перед учительством: «Оппортунизм не всегда выражается только в прямом отрицании марксизма-ленинизма. Иногда он проявляется в буквоедстве, в догматиче- ском подходе к этой теории… Наше по- нимание будет другим. Ботда делаешь до- клад о работе Чернышевского, когда раз- бираешь Чернышевского, когда разверты- ваются прения и идет взаимная шлифов- ка мыслей, тогда будешь лучше усваивать марксизм-ленинизм. В опорах надо гово- рить своими словами, своим языком. Дол- жен быть у вас свой язык, я это знаю. Надо, чтобы люди спорили, и не искус- ственно, а по существу, т. е. так, чтобы дело доходило, если не до «праки», то хо- тя бы до серьезной, до жаркой перепал- ки. Вот как надо ставить вопрос». Смело извлекай правду жизни, но не думай при этом, что изображаемое уже само по себе представляет пель ва, нет, скорее, это … только его сред- ство. Ты скажи, художник, куда обраща- ешь себя? Каждый художник, всякий, кто себя таковым считает, имеет право творить сво- бодно, согласно своему идеалу, независимо ни от чего. мысль можешь принять без огово- рок, если и ты устремлен к самому пре- красному.

Коробов вскакивает. Ни в какую не устоит! Дайте нам оружия да хорошее благословение, чтоб c кулаками нянькаться поменьше. Будет и хлеб, будет и советская власть! Коробов порывисто садится. - Верно, Степан Иванович, - гово- рит Ленин, перестав улыбаться. Вы оценили политическое положение абсо- лютно правильно, и выводы ваши верны. Мысль о массовом походе рабочих в де- ревню - мысль замечательная. И мы ее обязательно, немедленно осуществим. Вы когда в Питер? Сегодня же. Очень кстати. Я вам приготовлю письмо к товарищам питерским рабочим, возьмите его с собой. И давайте действо- вать не медля. Хорошо? Давайте. Владимир Ильич. Коробов встает. - Подождите, у меня к вам есть еще один вопрос. Ильич чуть заметно по- косился на Горького. - Как вы смо- трите: как нам поступать с врагами? - То есть - как?… Простите, не по- нимаю, - тревожно говорит Коробов, оче- видно, действительно не понимая, поче- му его спрашивает об этом Ильич, -- Вра- гов надо бить. Так, кажется? -Но как бить? Словом, убеждением, или силой? - Виноват, какое же может быть убе-

-Свидетели есть - обедал. Чаю? -Нет, благодарю вас. - Ну что ж. сделаем все, что в на- пих силах. - Ленин откладывает бума- гу Горького. - вас, чувствую, есть что-то? ＿ Да… - Кто-нибудь арестован, и вы собира- етесь за него просить? Вот именно. Так я и знал. -Владимир Ильич, Арестован профес- сор Баташев. Это хороший человек. Ленин хмурится. Что значит «хороший человек»? какова у него политическая линия? - Баташев прятал наших. - А может быть, он вообще добрень- кий! Раньше прятал наших, а теперь прячет наших врагов? ＿ Это человек науки - и только. - Таких нет! - Владимир Ильич! Я человек недоб- рый и недоверчивый. Тем не менее, я го- тов поручиться за Баташева. - Ну, что ж, - хмурясь, говорит Ленин, - ваше поручительство вещь не- малая… - Он пишет записку. - Зай- дите к Феликсу Эдмундовичу, поговори- те с ним. У него замечательное чутье на правду. - Отдает записку Горькому. - Только напрасно вы этим занимаетесь, Алексей Максимович. Вы ведете громад- ную, нужную работу, а все эти «бывшие» путаются у вас под ногами. - Я, может быть, старею, но мне тя- жело смотреть на страдания людей, - говорит Горький. - Пусть это даже лю- ди ненужные… Ленин встает, быстро проходит по ка- бинету из утла в угол. -Да, им туто пришлось, - говорит он. - Умные из них, конечно, понима- ют, что вырваны с корнем и больше к земле не прирастут… Горький помолчал. - Я, Владимир Ильич, не встречал другого человека который с такой силой любил бы людей, как вы, который так пенавидел бы горе и страдания человече- ства и презирал бы мерзости нашей жиз- ни… Вы должны меня понять. Ленин подходит к Горькому, останавли- звается прямо перед ним. - Алексей Максимович, - говорит он, глядя Горькому в глаза, дорогой мой Горький, необыкновенный, большой человек! Вы опутаны цепями жалости… Отбросьте ее прочь! Она отравляет то- речью ваше сердце, она застилает слеза- ми ваши глаза, и они начинают хуже различать правду! Прочь эту жалость! Он решительно, как бы обрубая что-то, взмахивает рукой. - Знаете ли вы, Алексей Максимович, сколько нужно нам хлеба, чтобы накор- мить одну только Москву? Вот, полюбуй- тесь, - не угодно ли? Ильич берет со стола бумаги, показывая их Горькому. - И вот сколько у нас есть. Смотри- те, смотрите… Даже если мы дадим людям по восьмушке, по одной восьмой фунта, у нас через два дня хлеба не будет. Ни крошки. Москва умрет от голода. Формен- ным образом. И наряду с этим мерзавцы спекулянты и кулаки торгуют хлебом. Прячут хлеб. Спекулируют хлебом. В ко- миссии Дзержинского сидят сейчас две- сти таких крупнейших мерзавцев. Что прикажете делать? Прощать их?… Жа- леть их? - Жестокость необходима, - говорит Горький и тоже встает. Он стоит, зало- жив руки за спину, сутулясь, глядя сверху на Ленина. - Без нее старый мир не сломать и не переделать. Я это понимаю. Но, может быть, есть где-то у нас же- стокость излишняя, Вот это не нужно… и страшно… - Вот дерутся два человека, - гово-

Артист К. Мюффке в фильме «Великое зарево». Производство Тбилисской кино- студии.

Заслуженный артист УССР М. М. Кру- шельницкий в пьесе «Правда» А. Кор- нейчука. Театр имени Шевченко. Харьков.

C. НАГОРНЫЙ

Рождение чувства Есть актеры, внешность которых выдает для актера имя рек лишь сейчас, недавно), если бы я знал пути и сроки, как знал он, - что бы стал я делать? Как бы я приказывал, выспрашивал, смотрел на лю- дей, толпящихоя в коридорах Смольного? Как бы я внутренне торжествовал? Как ненавидел бы врагов и их союзников?…» Он не репетировал перед спектаклем жестов, интонаций, поворотов головы и наклона корпуса. Он искал в себе главно- го --- тех чувств и страстей, которые свой- ственны именно этому человеку в данных обстоятельствах. Казалось, все хорошо… Но на пробном спектакле он провалился. Когда он вышел на сцену, прошел по ней -- все восхитились! Недаром, значит, он потратил много часов на подражание походке Ленина. Он делал это ночью, на пустых улицах. Он заговорил - его голос, высокий и слетка приглушенный, с совер- шенной точностью передавал грасирование, свойственное Ильичу. В его игре нельзя было ни к чему придраться. Она была тонка, безошибочна, но она разочаровыва- ла зрителей. Случилось самое страшное: он упустил какую-то неуловимую черту, без которой образ Ленина неприемлем. Его игра оставляла зрителя холодным, она удовлетворяла любопытство. но не вооду- шевляла. Он почувствовал это, как мо- жет почувствовать только артист, ищущий постоянного обмена переживаниями со зри- тельным залом. И поэтому он не удивился, когда ему сказали, что спектакль признан неудачным, Он был подавлен. Уйдя из театра домой, он, не раздеваясь, пролежал всю ночь на своем старом диване, на ко- тором он обычно отдыхал после дневных репетиций, перед спектаклем. Только утром он стал думать, искать причины своей страшной неудачи. День он провел, как обычно, только выключил телефон, чтобы не пришлось выслушивать дружеских соболезнований и советов. Он знал, что решение, если оно возможно, должно оты- скаться в нем самом. И вот он стал пересматривать заново все пути, которыми шел к роли. Ему хоте- лось сыграть Ленина-вождя, руководяще- го массами, и в то же время всеми помыслами, действиями и чувствами этими массами связанного. Он не преуве- личивал своих возможностей, знал, что его работа лишь часть того огромного труда, который предстоит целому поколению акте- ров. Но такой неудачи он не ждал. Не- м же в эту роль он вложил весь свой В течение этого дня он делал снова всё то, что делал почти полгода. Читал статьи Ленина, Разбирал газетные вырезки с вос- поминаниями об Ильиче, Разглядывал фо- тографии, И - в тысячный раз - вдумы- вался в слова «Горного орла», как назвал Ленина товариш Сталин. Вечером по театру разнеслась удиви- тельная весть. Выло об явлено, что утром состоится, по просьбе актера, играющего Ленина, повторение пробного спектакля. Директор рассказывал: - Звонит, понимаете, не дает поздо- роваться, кричит: «Я нашел! Я нашел!…» А что нашел?… Зрители не узнали спектакля, который видели только за день до этого, Я пишу не рецензию, и на мой взгляд, как впро- чем на взгляд всех, кто создал в своем сознании собственное, дорогое сердцу, пред- ставление о Ленине, - образ вождя и на сей раз не был в спектакле совершенным. Но он был живым, правдивым, внушаю- щим горячее восхищение и гордость. С внешней стороны актер делал, казалось, все то же, что он делал и раньше. Он так же картавил, вскидывал голову, заклады- вал пальцы за вырез жилета. Но что-то в темпе, в тембре голоса было уже иным, что-то в улыбке, в выражении глаз было новым, Это неуловимое нечто заставляло зрителей волноваться, смотреть совсем не так, как в первый раз, видеть не гороши- ны на галстуке актера, а только Ленина в самом большом смысле этого имени… Прошло несколько месяцев. Успех спек- такля был бесспорен. Как-то я встретил актера и спросил его - что он нашел тогда, чем спас свою роль и спектакль? - Видите ли, - сказал он, - Ленин был невелик ростом, я же, пытавшийся играть его, был невзрачен. Я говорю о внутреннем состоянии актера, которое за- метно зрителю в большей степени, чем об этом думают… Оказалось, что я душевно робок. С этим свойством своей натуры я итрал в первый раз, сам не понимая этого. Как получилось, вы знаете. Но потом, от- чаянным напряжением сознания я увидел это. Я понял свою слабость и подумал было, что не гожусь. К счастью, оказалось не так. Мне нужна была смелость, и я на- шел ее в себе, Недаром шесть месяпев я жил Лениным. Это, знаете-ли, воспитывает. Оказалось, что в моем характере образова- лась черта смелости. Вот и все… Может быть, с этого дня началась вторая, луч- шая часть моей жизни.

ждение?! - растерянно говорит Коробов, оглядываясь на Горького и как бы ичца их профессию. Это люди большого роста, с выразительными, свободными жестами; у него поддержки. - Ты ему слово, а он тебя за горло клыками. Этак всю ре- волюцию прохлопаем. - Ну, да. - Ленин отворачивается, скрывая лукавое сверкание глаз. -A могут ведь и так сказать, что наша соци- алистическая революция обязана быть са- мой гуманной, человечной и что человеч- бы ни на кого не поднимать руку? На эсеров? На саботажников? На кулаков?… Не поднимать руку??! Поднять, да так по голове треснуть… душа из них вон! Так, кажется? Видите ли, - упорно продолжает еи товорят, что наряду с необхо- димой жестокостью мы иногда проявляем жестокость лишнюю. Ведь вот что тово- рят, Владимир Ильич! - всерьез рас- сердившись, вспыхивает Коробов. - Да что это с вами сегодня? Вы что, нароч- но что ли?… Это у кого лишняя жесто- кость? У нас? Да вы посмотрите, что кругом делается! Ведь под нами земля го- рит!… Сотни лет рекой лилась рабочая кровь! А теперь пожалеть какое-нибудь… какую-нибудь дрянь, чтобы все назад по- вернулось?… Да еще когда нас душат со всех сторон!… Да что далеко ходить - вот товарищ Горький, его спросите. Он это хорошо понимает. Он вдоволь хлебнул пре- жней горькой жизни. Спросите-ка его, Горький кашляет, покусывает ус. Ильич, не выдержав, начинает громко смеяться, Он смеется своим удивительным смехом, запрокидываясь на стуле и пока- чиваясь. Коробов в недоумении останавливается. - Что это вы, Владимир Ильич, я не так сказал что-нибудь? Нет, нет, Степан Иванович, Вы вы все абсолютно верно говоритено я тут раньше с одним товарищем разгова- ривал… и вот вспомнил… Ильич хохочет, вытирает слезу и порестав смелться, поднимает на Да, Степан Иванович, да жесто- кость нашей жизни, вынужденная усло- виями жестокость, будет понята и оправ- дана. Все будет понято. Все. Звонит телефон. Ильич спимает труб- Я слушаю… Положлите. пожалрактеру ста, минуту… Все будет понято… … по- вторяет он, прикрывая трубку рукой. Ну, пожелаю вам всего хорошего. Вы еще зайдете перед от ездом? Прощается с Коробовым. Горький встает. - Алексей Максимович, не обижае- тесь? Не обижаюсь. Вы непременно заходите ко мне, как будете снова в Москве. Не притлашайте, все равно зайду. - Я вас слушаю, - говорит Ленин, снова берясь за трубку. они выделяются в толпе-голосом, осан- кой, манерой говорить. Их узнают на ули- цах: - Вот -- актер!… Он был мал ростом, неказист. Окромный человек он был похож на часовщика или математика. Почти тридцать лет прожив на сцене, он постоянно играл роли зависимых людей. Не приходилось ему на сцене приказывать, руководить, вести людей за собой; никотда он не был ни командующим армией, ни орденоносцем-стахановнем, ни даже плавой семьи. Случилось так, что все, кого он играл, были людьми подчиненными, ря- довыми, ведомыми, а не ведущими. В зрителях он вызывал разные чувст- ва -- жалость, раздражение, симпатию. но порой и презрение… Но не было случая, чтобы зритель восхищался им, желал под- ражать его воле, уму, прозорливости. Ни- когда не играл он героев. Я рассказываю истинную историю акте- ра одного небольшого театра, актера, ко- торому все же однажды поручили испол- нить роль Ленина. Он знал, что нужно определить внут- ренние качества человека, которого хо- чешь сыграть. Он стал думать о Ленине. Он знал, что целью существования была для Ленина социалистическая революция и, читая книти Ленина, понял, что эта цель была единственной и всепоглощаю- щей. Посвящая много времени разглядыванию фототрафий, на которых был изображеп Ленин, он по-актерски, профессионально, расшифровывал значение же- ленинских стов, улыбки, положения тела, выражения глаз. Он обнаруживал черты характера, которые говорили о железной воле, о по- стоянной целеустремленности, о необычай- ной силе темперамента. То же он узнавал из мемуаров и устных воспоминаний. Чем больше он читал, вглядывался, ду- мал, тем меньше у него становилось уве- ренности в себе в своей способности сы- рать Ленина, Опытный актер, он знал, что создаст правдивый образ лишь тогда, когда найдет в себе самом, в глубине соб- ственной души, качества, хотя бы зача- точные и неразвитые, но все же подоб- Илсвойственны были ха- было вызвать эти качества на поверхность и ими жить на сцене. Тогда можно будет «вести себя», как Ленин, а не представ- лять его. Как раз представлять - подражать дви- жениям Ленина, его голосу, походке, ма- нере разговаривать - этому он научился сравнительно легко. Парик и гумоза сделали с его внешностью то, чего он не мог сделать с неизмеримо более важным - со своим актерским самосознанием. Все было правильно в том, как он итрал роль. Шли непрерывные репетиции в театре. Все -- и актеры, и режиссеры,

Литературная газета № 4 5