мИРОН ЛЕВИн ИЗ Д. ДЗВИДСОНА Стакан вина? Мне б жить да жить. Других желаний нет. До сотни лет

короткие рецензии Заслуживает внимания творчество поэ- та-песенника Анатолия Софронова. Песня «Как у дуба старого», положенная на му- зыку композитором С. Кацем, стала попу- лярной. «НАД ДОНОМ-РЕКОЙ» о границе и ее защитниках. Рассказ о по- имке диверсанта напоминает десятки по- добных рассказов. Пограничные песни ли- шены оригинальности. В одном из стихо- творений автор говорит: Ты услышь эту песню простую И от сотен других отличи. сожалению, некоторые песни Софро- нова нельзя отличить от других много раз уже слышанных песен. В конце книги помещено несколько ли- рических стихотворений о море и о юге. Они показывают наблюдательность автора, радуют несколькими удачными строками, но не больше. Погоня за «красивостью» помешала поэту передавать свои чувства и переживания. Наибольшей удачи достиг Анатолий Соф- ронов в песне. Видимо, таково свойство его таланта. Но и в области песни Соф- ронов сделал лишь первые шаги. Углуб- ленно изучая казачий фольклор, поэт не- сомненно найдет для себя много полезно- го, расширит и тематику и ритмическое движение песен. Ростовское областное издательство лю- бовно оформило книгу молодого поэта. Но редактор ее, тов. Бусыгин, недостаточно строго и внимательно отредактировал кни- гу Софронова. Легко можно было бы убрать многие повторения и «проходные» стихи, дать автору переработать неудачные стро- ки. Но, прежде всего, строже к своим сти- хам должен был отнестись сам автор. Евг. ДОЛМАТОВСКИЙ

к. осипов

Жанр художественной биографии

RI

Готов я жить На лучшей из планет. Но старость Чорт ее дери! - С котомкой и клюкой Стучится - Чорт ее дери! - Костлявою рукой. Могильщик думает -- «ну-ну! И твой пришел черед!» Но я до сотни дотяну Скажу вам наперед. До сотни лет Готов я жить На лучшей из планет. Стакан вина! Мне б жить да жить, Других желаний нет! Но час пробьет, И я умру. Поплачьте надо мной. И со слезами, поутру, Заройте в шар земной. Что б солнце, Чорт его дери! - Светило круглый год. Чтоб утром - свет, Чтоб ночью - тьма, а в шесть часов - восход. До сотни лет Готов я жить На лучшей из планет. Стакан вина! Мне б жить да жить, Других желаний - нет.

книги «Война и мир» Л. Н. Толстой пи- сал: «Для историка, в смысле содействия, оказанного лицом какой-нибудь одной це- ли, есть герои; для художника, в смысле соответственности этого лица всем сто- ронамжизни, не может и не должно быть героев, а должны быть люди. Историк обязан иногда, пригибая исти- ну подводить все действия исторического липа под одну идею, которую он вложил в это лицо. Художник, напротив, в са- мой одиночности этой идеи видит несо- образность со своей задачей и старается только понять и показать не известного деятеля, а человека».

В нашей стране существует огромный познаем в точном, историческом интерес к истории. Да и не только история сама по себе интересует советского чита- теля: писатели, музыканты, художники, общественные деятели, ученые, полковод- цы все те, кто так или иначе вложил свой вклад в сокровищницу культуры, вы- зывают живейший интерес к своей жизни и деятельности. Весь золотой фонд чело- вечества, все замечательные личности, когда бы и где бы они ни жили, инте- ресуют нашего читателя. Как жили эти люди? Какие препятст- вия вставали на их пути? Как сумели они пронести через них свое дарование и мно- го ли из него расплескали? И, наконец, что создали они, в чем их величиеи зна- чение? Все эти вопросы закономерно встают пе- ред читателем, и ответ на них он хочет получить из биографии. Таким образом, к биографии пред явля- ются строгие и ответственные требования: она должна быть в полном смысле слова жизнеописанием, должна представить об- раз человека со всеми его индивидуальны- ми особенностями, и вместе с тем она должна содержать краткую характеристику тех общественных сил, под влияние кото- рых попадал данный человек. Здесь таятся две опасности биографи- ческого жанра: если не будет второго ус- ловия, то книга окажется легковесной и ненаучной, и читатель не поверит ее вы- водам; если же этот момент будет непро- порционально раздут, то за деревьями не будет видно леса, иначе говоря, за собы-  тиями не видно будет человека. Еще заметнее проявляется эта двойст- венность в вопросах стиля: если нужно создать биографию, которую с увлечением прочтут читатели самых разнообразных кругов, то, казалось бы, надо избрать осо- бо увлекательную манеру изложения; од- нако манера-беллетристическая … часто не может вместить сухие рассуждения и описания, без которых обойтись все же нельзя. смысле этого слова. Мы знакомимся с ними, как знакомятся на-ходу, вынося то или дру- гое, хотя бы яркое, но общее впечатление и вскоре забывая о случайном знакомом, именно в силу неконкретности этого впе- чатления. В этих книгах нет связного изображения эпохи (нельзя же считать таковым сообщение, что Левитану не давали права жительства в Москве или что кадетов секли десятками); нет систе- матического онисания жизни героев, да- ны, в сущности, только фррагменты ее; нет, накопец, более или менее подробно- го описания их творений. Повторяю, мо- жет быть, авторы и не преследовали всех этих целей. В таком случае их книги очень удачные беллетристические произ- ведения, но не биографии. В таком слу- чае упрек надо обратить не к данным книгам (в смысле выполнения), а к жан- ру к определенному методу писания био- графий. Вспомним Вазари. Его жизнеописания не увядают оттого, что они сцементиро- ваны плотной массой деталей, насыщаю- щих характеристики, делающих их ося- заемыми. Каждую работу того или дру- гого художника Вазари описывает так, что мы как бы видим ее перед собой. Конечно, в настоящее время манера Ва- зари нас уже не удовлетворяет, но мно- гое в ней заслуживает серьезного внима- ния. Коснемся еще одного произведения но- вейшей биографической литературы - книги С. Голубова о Бестужеве-Марлин- ском. Мы находим здесь обилие подробно- стей, систематичность изложения, но на- ряду с этим то же стремление к сюжет- ности, искусственное «олитературивание» всех и всяких событий и фактов, с ко- торыми автор считает необходимым по- знакомить читателя. Вот, например, как изображает автор болезнь героя: «Страш- ныз пароксизмы лихорадки, во время ко- торых он ясно слышал, как шевелился в его кишках вывезенный из форта «Сла- ва» чудовищный солитер, перетащили (?) его из тюрьмы на квартиру к братьям и едва не уложили в гроб» (стр. 343). Нуж- но сообщить, что Бестужев вышел на улицу. Автор пишет: «По мостовой в гро- хочущих каретах скакали генералы. Офи- церы звякали палашами по граниту ши- роких тротуаров, заглядывая под шляпки встречных дам» (стр. 41). Нельзя возра- жать против оживления текста, но здесь уж количество переходит в качество; исторического романа все же не получает- сн (как видно из архитектоники книги, автор и не стремился к этому), но полу- чается бледное подобие его. Книга C. Голубова заслуживает, в об- щем, несомненно положительной оценки, однако манера изложения, избранная ав- тором, вызывает большие сомнения. Не характерно ли, что Пушкин не под- дался соблазну написать «Историю Пуга- чевского бунта» в форме исторического романа или повести. Он выдержал это сочинение в тоне исторического исследо- вания, а все богатство образов и сцен, запечатлевшихся в его творческом вооб- ражении, отразил через несколько лет в «Капитанской дочке». Не всякий мате- риал следует беллетризировать, лишь определенные эпизоды органически укла- дываются в беллетристическую форму. Нам кажется, что художественно напи- санная биография - самостоятельный литературный жанр. Он столь же право- мерен, как, скажем, жанр исторического романа, но отличается от него тем, что требует большей систематичности и об- стоятельности в описании деятельности героя, более точного анализа социальной обстановки и большего соответствия исто- рическим фактам; с другой стороны, к не- му должны пред вляться меньшие требо- вания в смысле сюжетности и заниматель- ности, поскольку этотжанр допускает вымысел лишь в виде исключения и толь- ко для оживления деталей. Но если так, то в чем же художествен- ность этого жанра? Ответим на этот раз чужими словами. В статье «Несколько слов по поводу

Книга «Над Доном-рекой», вышедшая в Ростовском областном книгоиздательстве, дает общее представление о работе Софро- нова и позволяет говорить о его возможно- стях. Наиболее интересен песенный раздел книги, Софронов чутко прислушивается к народной поэзии донских станиц, старает- ся приблизить свои песни к казачьему фольклору. Стилизация была бы вполне уместна здесь, если бы Софронов не зло- употреблял ею и не заполнял строки штампами, взятыми из народных песен. Автор явно злоупотребляет «зорьками». «полюшками» и прочими далеко не обя- вательными и много раз встречавшимиси в песнях словами. Софронов, к сожалению, узко понимает оборонную направленность казачьей пес- ни. Стандартные строчки, ставшие уже достоянием пародистов, портят многие удачные стихи Софронова. Поэту необходимо разнообразить свою тематику. Во всех стихах Софронова слиш- ком часто повторяются темы расставания и встречи. Хороши лирические песни «Вышел ме- сяц» и «Свадебная». Второй раздел книги, посвященный по- граничной теме, гораздо слабее первого. Софронов не сумел сказать ничего нового ＿

-Для нас не очень убедительно мнение Толстого о неизбежной пристрастности ис- торика. (С другой стороны, сам Толстой- художник нередко «подводил все действия под одну идею», которую хотел внушить читателю). Не в этом сейчас дело. Для нас важно и ценно высказывание велико- го мастера исторических портретов: когда делаешь такой портрет, то надо не проско описать действия данного лица, анализи- ровать совокупность побудительных об- стоятельств и т. д. Нужно «понять и показать человека», то есть дать психоло- гический рисунок личности, выпукло изо- бразить его характер, его нравственный облик. Здесь требуется совершенное художе- ственное чутье, умение рисовать своеоб- разный, индивидуальный облик человека. Тут закономерен и некоторый вымысел, вернее, домысел автора. Следующее, что роднит этот жанр с художественной прозой, это стиль, форма изложения. Художественная биография должна в какой-то мере давать колорит времени и давать его с соблюдением худо- жжественного чутья и вкуса. Автор ее не имеет правав век, в который он перенести читателя, перебираться «с тя- желым запасом домашних привычек, пред- рассудков и дневных впечатлений» (Пушкин). Необходимо стремиться к увле- кательности изложения, стремиться, что- бы книга взволновала читателя, а не яви- лась бы для него только суммой сведений. Художественная биография уступает роману в отношении фабульности, сюжет-В ной композиции, но она имеет перед ним преимуществов отношении достоверно- сти. В то время как правдивость романа основана на убедительности вымысла, правдивость биографии, как и правди- вость мемуаров, зиждется на точных фак- тах. В основе художественной биографии должна пежать как бы стенограмма под- линной жизни, в то время как романиче- скоеповествование далеко от протоколь- ной точности излагаемых фактов. Итак, биография может и должна по многим основаниям представлять собой художественноепроизведение, сохраняя, однако, свою специфику, не сливаясь с историческим романом или повестью. Разумеется, нельзя установить какие- нибудь совершенно незыблемые условия биографического жанра (как, впрочем, нельзя этого сделать и в других областях художественной литературы). Тут прежде всего играет важную роль об ект пове- ствования: биографию Канта нельзя напи- сать так, как биографию Пизарро. И все же ясное представление о том, какие об- щие требования вытекают из самой при- роды дела, необходимо иметь для чтобы наши биотрафии не создавали пута- ницы в голове читателей. Пушкин однажды заметил по поводу известного выражения Вольтера о том, что все жанры хороши, кроме скучного: «Хорошо было сказать это в первый раз; но как можно важно повторять столь ве- ликую истину? Впрочем, некто заметил, что и Вольтер не сказал: одинаково хо- роши». Это замечание очень уместно вспом- нить в применении к жанрам, существую- щим в области биографии. Не все они одинаково хороши; и нуж- но отыскать лучший из них.

ХОТТАБЫЧ»

«СТАРИК

Веселая фаптастика для детей жанр, к которому юные читатели относятся с восхищением, а писатели - с холодным равнодушием. Поэтому у нас мало про- изведений подобного рода, а те немногие, которые появились за последнее время, пользуются большим успехом у детей. К числу таких произведений принадле- жит веселая фантастическая повесть Л. Лагина «Старик Хоттабыч», опубликован- ная в трех книжках журнала «Пио- нер» 1 Старый джин Гассан Абдурахман ибн Хоттаб, ослушавшийся своего повелителя булеймала ибн Дауда, был заключен в бутылку, которую по истечении столетий нашел на дне Москва-реки пионер Волька. Освобожденный джин признает своим вла- дыкой юного избавителя, сопровождает его всюду и в угоду ему творит всевозможные чудеса, весьма старомодные и доставляю- щие множество затруднений Вольке. Сюжетный прием, избранный Л. Лаги- ным, - пародийное использование моти- вов «Тысячи и одной ночи» не нов; однако в пределах установившейся ли- тературной традиции автор сумел найти множество свежих и по-настоящему забав- ных ситуаций, повесть написана легко, увлекательно и с хорошим чувством юмора. «Деятельность» Абдурахмана ибн Хот- таба или «старика Хоттабыча», как окре- стили его ребята, протекает на фоне со- ветской действительности, и в этом главный источник смешных недоразуме- ний, к которым большей частью приводят все чудеса, творимые джином. Так, желая облегчить Вольке экзамен по географии, старик Хоттабыч прячется за дверью класса и вкладывает в уста своего юпого друга ответы, соответствую- щие уровню географических познаний ге- роев «Тысячи и одпой ночи». - Что такое горизонт? - спросил Вольку учитель. «- Горизонтом, о высокочтимый мой учитель, - начал он и тут же облился холодным потом, -- я осмелюсь назвать, с твоего позволения, ту грань, где хру- стальный купол небес соприкасается с краем земли». Так же неуместны и забавны прочие «услуги» джина: он заставляет Вольку высокомерно и властно разговаривать с 1 «Пионер», №№: 10--12 за 1938 г.

постовым милиционером; чтобы повести Вольку в кино, куда не допускают детей моложе 16 лет, он покрывает его лицо окладистой бородой, а затем, забыв секрет «расколдовывания», оставляет его с ней и т. д. В то же время Хоттабыч боится автобусов, троллейбусов, грузовиков, трам- ваев, самолетов, прожекторов, экскавато- ров, пишущих машинок, телефонов, пате- фонов, радиорупоров, пылесосов, электри- ческих выключателей, примусов, дири- жаблей и резиновых игрушек «уйди-уй- ди…» И, конечно, он подавлен чудесами метро, по сравнению с которыми его соб- ственные чудеса кажутся совершеннейши- ми пустяками. Даже когда Хоттабыч демонстрирует свои «высшие достижения», например ко- вер-самолет, которым он управляет, вы- щипывая волоски из собственной бороды, ему не удается избежать конфуза: пото- лок у ковра-самолета очень низок, ско- рость мала, и он плохо ведет себя в слож- ной метеорологической обстановке. Описы- вая полет на ковре-самолете, Л. Лагик удачно применяет авиационные и аэроди- намические термины, что делает эту па- родию еще более забавной. Очень остроумна глава о цирковом пред- ставлении, где Хоттабыч, оттерев на зад- ний план фокусника, развертывает перед изумленными зрителями весь ассортимент своих чудес. Но и здесь он терпит фиаско: об евшись «эскимо», он заболевает в мо- мент своего торжества… Добродушный юмор, ироническое отно- шение к Хоттабычу, ощутимое на протя- жении всей повести, позволяют автору смешивать фантастику с реальностью без опасения, что нехитрые чудеса старого ма- га будут приняты всерьез. К сожалению, J. Лагин иногда отступает от этого пра- вила и заставляет Хоттабыча свершать весьма полезные дела, - например сни- мать с мели пароход, передвигать дома и т. д. Повесть написана неровно, есть гла- вы менее удачные. Пионер Волька мало- выразителен, восточный колорит речи Хот- табыча не везде выдержан, наконец Л. Ла- гин не нашел остроумного решения … что же, в конце концов, делать с Хоттабы- чем. Несмотря на эти недостатки, повесть читается с интересом. A. КОЗАЧИНСКИЙ

ДИАФИЛЬМ О ПУШКИНЕ хочетКогда смотришь диафильм И. I. Фейн- берга «В музее Пушкина», спачала ка- жется, что это просто снятый на кино- пленку для проекционного фонаря подбор диалюзитивов, знакомящий зрителя с ма- териалами Пушкинского музея. Но чем дольше смотришь, тем яснее становится, что И. Л. Фейнберг сделал нечто горазда более значительное и интересное. смене многочисленных и самых раз- пообразных кадров портретов, пейзажей, памятников, надписей, рисунков Пушкна, карикатур, рукописей поэта и т. д.и т д создается определенный ритм, преврашаю- щий диафильм в художественный очерк. На экране встает сжатый иллюстриро- ванный рассказ о жизни Пушкина. Многие знакомые вещи здесь выглялят неожиданно по-новому. Таково, например, замечательное изображение фальконетов- ского «Медного всадника», снятое в непри- вычном ракурсе и в своей необыкновен- ной динамичности прекрасно отвечающе образам пушкинской поэмы. Таково изо- бражение Александровской колонны пере Зимним дворцом, служащее художествн- ным көмментарием тут же привеленным того,Диафильм, несмотря на то, что каждый из его кадров в отдельности неподвижен, воспринимается как движение. Это движе- ние достигнуто тщательно созданным че- редованием изображений, переходом от сунка к налписи, сменой рисунков ит1 Такой метод построения диафильма созь. ет из него новый жанр, требующий ру хуложника или даже режиссера. в новостьи значительность диафиль И Л. Фейнберга. словам Пушкина о своем «нерукотворном памятнике». «Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа». Таковы, наконец, рисунки Пушкина, не обычайно острые и выразительные, хотя и набросанные рукой не-профессионала хуложника. На экране они необыкновенно выигрывают. Подбор их в диафильме А. Фейнберга сделан прекрасно. Учитывая дешевизну производства, пор- тативность и легкость проникновения да- фильмов в самые отдаленные углы нашей стуаны, надо пожелать, чтобы историко- литературные диафильмы создавались и распространялись возможно шире. C. БОНДИ.

Вопрос о том, каким должен быть био- графический жанр, представляется тем бо- дее актуальным, что за последние годы этот жанр занял очень видное место в советской литературе. У нас издается в течение ряда лет специальная серия книг: «Жизнь замечательных людей», а кроме того, то и дело появляются отдельные произведения, являющиеся чем-то средним между историческим романом и биографи- ей (о Щорсе, о Стендале, о Паганини, о Федотове, Левитане и т. п.). Вся эта обильная литература разнится между собой и по качеству выполнения и по методике изложения. Одной из лучших биографий можно, мне кажется, признать работу Е. Тарле «На- полеон» Характер изложения, рельефность образов, чеканность формулировок, легкость и плавность языка - словом, высокие до- стоинства стиля наряду с блестящим зна- пием предмета делают эту книгу несом- ненно художественной биографией. А, между тем, Тарле не прибегает ни к ка- кому беллетризированию. Ни слова вымыс- ла нет в его книге, как нет вставных описаний, лирических или патетических отступлений, диалогов, монологов и дру- гих атрибутов изложения. беллетристической формы

Вот другие биографии - К. Паустовский «Левитан» и «Кипренский» и В. Шклов- ский «Капитан Федотов». Эти три книги являются, пожалуй, лучшими в своем жан- ре, потому мы и остановились на них. Конечно, уже по своему об ему они не мо- гут претендовать на всестороннее освеще- ние темы, но основная черта их, метод, по которому они построены, вполне выяв- лены. Это - стремление к сюжетности, стремление всячески беллетризировать про- изведение. В этом смысле цель авторов надо считать достигнутой. Книжки Пау- стовского исполнены со свойственным ему лиризмом, в «Капитане Федотове» успеш- но передан мрачный колорит эпохи. Но приходится констатировать: людей, которым посвящены эти книги, мы не

А. ДЕРМАН

вая жизнь», совершенно оригинальное по  форме, смелое по мысли, подкупающее исключительно доверчивой авторской ис- кренностью, богатое по привлеченному ма- териалу, исследование это - одна из прекраснейших книг в нашей критической литературе, до сих пор еще недостаточно оцененная. А далее -- замечательные ме- муары; переводы, в числе которых такой, «подвиг», как перевод всей «Илиады»; на- конец совершенно оригинальная по за- мыслу книга «Пушкин в жизни». «Де-Подобного рода разносторонность быть обусловлена диаметрально-противо- положными причинами, Порою она отра- жает чисто дилетантское безразличие ав- тора. У Вересаева она вытекает из ощу- щения богатства жизни, захватывающей его внимание то одной, то другой своей стороной. Вот он принимается за пере- вод эллинских лириков Архилоха и Сафо, Какая на первый взгляд тихая гавань для гурманского эстетства, для наджизнен- ного успокоения. Но прочтите две стра- нички предисловия Вересаева к его пере- глубокогВересаев водам, -как насыщены они трепетом, какое живое волнение наполняет душу автора. Отметив с чувством нерожден удовлетворения многовековую живучесть поэзии Архилоха и Сафо, переводчик при- бавляет: «И тем обиднее скудость поэти- ческого наследства, доставшегося нам от них, тем возмутительнее небрежность,это какою позднейшее эллинство растеряло драгоценнейшие сокровища, бывшие в его руках. Ничтожный Анакреон и его подра- жатели были этому эллинству более по плечу, чем великие Архилох и Сафо. наш печальный уделтолько вчитывать- ся в дошедшие коротенькие отрывки, ста- раться почуять сквозь них погибшую ве- ликую красоту и горько спрашивать: не- ужели же навсегда и бесповоротно ис- чезли для нас эти невозместимые сокро-ние вища эллинского гениясчастью, по- следние находки в оксирихских папирусах и огромное количеств палирусо, обследованных, дают нам право надсисателя что хоть некоторая часть погибших сокро- вищ все-таки будет еще вырвана из недр поглотившего их времени». Реакция автора на судьбу произведе- ний Архилоха и Сафо, это негодование его против поздних эллинов, позволивших себе предпочесть ничтожного Анакреона любимцам Вересаева Архилоху и Сафо,

можетЗаВересаевым издавна укрепилась ре- путация, так сказать, улавливателя обще- ственного настроения. Этот тип писателей хорошо известен в литературе, но и он, в свою очередь предстает перед читателем в двух диалектически-противоположных разновидностях. Одни «ловят момент» с холодной расчетливостью, поставляя чи- тателю сезонный литературный товар. Другие живут передовыми интересами сво- его народа, кипят его волнениями, зара- жаются его настроениями, и то, что они в связи с этими процессами пишут, - со- это горькое чувство обиды об утратах и эта надежда, что не все еще, может быть, погибло, самая, наконец, лексика, посред- ством которой Вересаев выражает свои эмоции, ее наивная горячность, - все это, как небо от земли, далеко от привычного литературного антуража переводной антич- ной поэзии. И причина этого ясна: из того же предисловия явствует, что для Вере- саева поэзия Архилоха и Сафо есть нечто, прямо и непосредственно идущее навстре- чу его жизнелюбию. вершенно естественная эманация их твор-Та ческой души. - резко второго витель ранняя предста- Его писателей, выраженный типа

наиградные заинтересованностьювремена, коллизиямогут саевская» искренность, если внимательно к ней присмотреться, оказывается прямым следствием его жизнеощущения. Она ко- ренится в его насквозь оптимистическом доверии к жизни, в его непоколебимом убеждении, что ничто темное, влое, от- вратительное не в силах обесценить жизнь. И поэтому он не страшится откры- то говорить о самом страшном, низком и ужасном, о том, о чём говорить не прива то. Он без смушения разбирается в тем- ных страницах биографии самых дорогих ему людей, например Пушкина. Он останавливается перед очень рискованны ми авторазоблачениями, иногда даже вп дая при этом в натурализм с его кзи шествами, позади которого ясно чуво вуется мнительность автора, его бовзн недоговорить из страха перед «условносн ми». Ведь знаменитые «Записки врач Вересаева ＿ книга огромного доверия жизни, в частности доверия к науке, торой самые беспощадные разоблачени не страшны, потому что несокрушим корень. же прямая нить к жизнелюбию ресаева протягивается от самой темативл его литературных трудов. Мы уже оты- чали, чем обусловлено было в его ку жественном творчестве обилие револьи онно-общественных мотивов. Революций это сама жизнь, а потому она и запои ет страницы книг Вересаева. В пов «На повороте» это отождествление ре ции и самой сущности жизни выступае полной определенностью. Представи рвущейся в революцию молодежи вос цает здесь под аккомпанемент провоо грозы: «Позор всем слабым и лодушным! Позор тем, кто перед лицом грозы отрицает идущую грозу!… Идет она, идет! Видите вы ее теперь, - вы, робкие, впечатле-сомневающиеся?… Пришла жизнь, пришла читаборьба и простор! Слава буре!»… герой в другом месте формулирует: бывают исторические эпохи. Бы когда дела улиток и мурава быть оправданы ничем. лаешь Так складывается жизнь? ливо Окончание см. 4 стр.

B. В. ВЕРЕСАЕВ ре- Оно -- ключ ко всему творчеству Вере- саева. «В чем жизнь? В чем ее смысл? В чем цель?» - задает себе Вересаев ряд вопросов в книге «Живая жизнь». только один: в самой жизни. Жизнь сама по себе представляет высочайшую цен- ность, полную таинственной глубины. Вся- кое проявление живого существа может быть полно жизни, и тогда опо будет прекрасно, светло и самоценно; а нет жиз- ни, - и то же явление становится тем- ным, мертвым, и, как могильные черви, в нем начинают копошиться вопросы: за- чем? для чего? какой смысл? Мы живем не для того, чтобы творить добро, как жи- вем не для того, чтобы бороться, любить, есть или спать, И мы твориы добро, бо- ремся, едим, любим, потому что живем. И поскольку мы в этом живем, поскольку это есть проявление жизни, постольку не может быть и самого вопроса «зачем?». Чтобы в литературе, где в течение 70 80 лет вопрос о смысле жизни едва ли не доминировал над всеми другими, провоз- гласить незаконность самого вопроса, тре- бовалось, конечно, совершенно незауряд- ное чувство духовной независимости. Но совершенно несомненно, что питалось оно у Вересаева его огромным ощущением ценности самого процесса жизни. Оно так велико в нем, что включает в себя явле- ния, прочно ассоциирующиеся в нашем сознании с отрицанием жизни, как, напри- мер, старость. «Все мы растем, - пишет он в одном месте, - в презрении к ста- рости и ужасе перед нею. Но если бы я тогда (в юности, - A. Д.) знал, - а кто это в молодости знает? - если бы я тог- да знал, какою нестрашною, какою радо- стною и благодатною может быть эта грозная старость! Мне шестьдесят лет. Как бы я, семнадцатилетний, удивился, если бы увидел себя теперешнего, шестидесяти- летнего: что такое?» И не думает огляды- ваться с тоскою назад, не льет слез о «невозвратной юности», а приветственно простирает руки навстречу «холодному призраку» и говорит: «Какая неожидан- ная радость!»



Но и это не все. Не только старость, по Вересаеву, не противоречит жизни, - сама смерть ей не противоречит! Эта Отвемысль высказывается у него неоднократ- но то от лица автора, то от лица его ге- роев. В тонком, интересном рассказе душка» указанная мысль даже составляет главное содержание произведения. Здесь нарисован некий Андрей Павлович, ста- рый революционер. физически-тяжко, но в то же время просветленно и жизнера- достно умирающий. Навестившей его в ча- сы жестоких страданий девушке он чита- ет то место из гетевского «Прометея», где в беседе с Пандорой Прометей определяет смерть как момент наиболее полного ох- вата мира в своем ощущении. «Но если бы мы это всегда понимали,-замечает при этом Андрей Павлович, - что за чудес- ная была бы наша жизнь! Живешь, ра- дуешься на солнце, на землю, на душу человеческую, а внутри: погоди, душа, это не все. Ко всему этому будет тебе еще … смерть. Огромнейшее, яркое подытожива- ние жизни, молния, вдруг все назади озарившая, - «все что когда-либо излива- ло на тебя радости и боли». Самое малое станетвеликим и милым, вдруг поймешь, как значительна и глубока была жизнь, и спросишь себя в удивлении: как же я этого раньше не замечал? И как же я раньше не знал, какая радость в том, что передомною открывается?» 2.

«Помню, раз вечером сидел я в универ- ситетском парке на горе Домберге. Была веона, солнце садилось, в лиловатой мгле краснели внизу черепичатые крыши го- родских домов, из чащи кустов тянуло ласковой прохладой. Я думал мрачную думу о жизни. И вдруг, - вдруг непонят- ная волна захлестнула душу совершенно необычною по силе радостью. Мускулы напрягались и играли, грудь глубоко ды- шала. Как хорошо! Как жизнь интересна и прекрасна! И какая чушь все то, о чем я только что думал! В первый раз тогда встало перед сознанием ощущение чудо- вищной зависимости нашей «свободной души» от самых для нее обидных причин - не только общественного, но даже уз- ко-физиологического порядка». Эти строки взяты из воспоминаний В.В. Вересаева о его студенческих годах в Дерпте. Они чрезвычайно характерны для его мироощущения, для его творчества, для всего его духовного облика. В перечне условий, в которых этот об- лик складывался, с полной наглядностью выступают моменты и «общественного» и «узко-физиологического» порядка. Мы не можем здесь входить в их подробный анализ, - это задача специальной моно- графии. Отметим лишь, что биография Ве- ресаева, по сравнению с биографиями рус- ских писателей дореволюционной поры, на- редкость счастлива, Здоровая физическая природа; прекрасная, честная, культурная, трудовая и многочисленная семья; пра- вильный физический режим в юности; многостороннее, серьезное образование; близкое знакомство с естественными нау- ками; революционно-общественный под ем в пору серьезного приступа к литератур- ному творчеству, - вот краткая схема этой биографии. И в полном соответствии нею находится то насквозь оптимисти- ческое мироощущение, которое отличает Вересаева среди русских писателей его эпохи, мироощущение, острый всплеск ко- торого посреди мрачных дум о жизни по- тряс его на заре молодости.

этого

беллетристика

… рассказы и по-

вести «Без дороги», «Поветрие»«Двя конца», «На повороте» и ряд других взволнованная летопись переломного момента русской жизни 90-х годов, когла треснул лед реакции и началось бурное половодье, летопись необычайной искрен- ности, в которой даже самая наивность литературных приемов, ма или бесконечных лишь поведения героев различных словно чувствует, кровной тех вроде параллелиа природы с душевным со- точного воспроизведа- отцов и теоретических по детей

стоянием ния

споров

поводу - сий, тель

разногла- И тон

усиливает искренности,

Отсюда, от этого универсального жизне- любия и жизнеутверждения, включающего старость в состав жизненных благ и смерть - в состав жизни, расходятся, как радиусы от центра, все творческие линии В. В. Вересаева. Характерно в этом смысле самое их разно-и многообразие. Вересаев прежде всего беллетрист: но такая его не-беллет- ристическая книга, как «Записки врача», никак не менее, а скорее более значи- тельна, чем его беллетристика; но его фи- лософско-критическое исследование «Жи-

этой

авторской что

взволнованный произведений не

названных и в

самых настроениях,

событиях, он

которые улавливает их

изображает. общественные не мо- по-

Он

чутко и при что

менты тому, за ся их в

самом

зарождении в но спокойно потому, они что ком

пристально, а

следит находит- зарож-

появлением, тех эта числе даются.

первых,

«вере-№ Литературная газета 35 3

Да

самая

общепризнанная