Ear. ЛУНДБЕРГ

Константин ПАУСТОВСКИй ПОУЧИТЕЛЬНАЯ Недавно вышла новая книга Гехта. На- зывается она «Поучительная история». В этой книге с особой ясностью выступа- ет характерная черта Гехта -- писателя и человека, - его мужество, открытый ВзгляД В лицо. Мы много говорим о литературе, до- стойной нашего времени. Но за этими расплывчатыми словами, пока еще нет точного содержания. Нужно наконец до- говориться раз навсегда, что подлинная литература - это прежде всего литера- тура честная. В литературе еще много неправды. Еще суетятся на страницах книг хорохорящи- еся глуповатые люди, которых авторы пытаются выдать за советских героев и «соль» нашей земли. Еще много захле- бывающегося восторга перед зрелищем «кладовщика такого-то», пьющего чай в кругу благополучной семьи, много заучен- ных пошловатых истин. Слишком часто люди прячут глаза и поддакивают там, где надо негодовать. Книга Гехта идет вразрез этому при- способленческому и трусливому «направ- лению» в литературе. В этом прежде все- го ее значительность и сила. Создание нового социалистического об- шества и нового человека не разыгры- вается, как по нотам. Есть много опас- ностей и извне и внутри страны. Одна из величайших опасностей внутри страны- это равнодушный и злой обыватель. не надо закрывать глаза на то, что он су- ществует. Он пытается опошлить все ве- личайшие достижения и идеи революции. Он обладает способностью диффузии, про- сачивания во все поры государственного и общественного организма. Самый опасный обыватель тот, кото- рый искренно считает себя советским довеком и вместе с тем по самой своей внутренней сути резко враждебен, чужд всему строю социалистического общества и опасен для его существования. Он под- меняет коллективность стадностью, мысль - заученным лозунтом, веселье - тупым зубоскальством, принцициальность - уп- рямством и тупостью. Он должен быть ра- зоблачен, чтобы человек нового общества и развивался в свежем, в прозрачном воз- духе земли, очищенной от низменных чувств и обывательской грязи. Гехт в своей книге разоблачает обы- вателя, а тем самым и помогает уничто- жить его. Гехт рассказывает поучительную и тра- гическую историю о том, как честного и восторженного юношу Моисея Гублера рабочего на крупном строительстве - враги об явили «вредителем» и как ото- звался на это равнодушный обыватель и трус. Отозвался одинаково подло, незави- симо от того, какие посты он занимал на строительстве. Гублера обходили, как за- чумленного, никто не хотел разобраться в обвинениях, выдвинутых против Гублера. Самое наличие этих обвинений, хотя бы и является насквозь лживых, для труса до- статочным поводом, чтобы заклеймить и предать безупречного человека, создать вокруг него широкое кольцо пустоты. Растерявшийся Гублер сдался почти без боя. Но самый строй советского общества, самая его структура оказались таковы, что справедливость не могла быть нару- шена безнаказанно. Гублера спасли, вер- нули любимой работе, любимой стране. Сущность всего случившегося с про- стотой и ясностью выражена в словах Гублера: «Это стыдно, и вы можете меня ру- гать, но у нас немало людей, для которых пословица «Моя хата с краю» - не просто паршивая пословица, а закон. вижу мозги Никулихина (секретаря парт- организации), как сквозь рентген. Он ду- мал так: «Если Гублер и в самом деле окажется подозрительным и враждебным человеком, я пострадаю и меня все осу- дят». А почему он не подумал так: «А если он окажется честным и невинно по- страдавшим, я пострадаю и меня все осу- C. Гехт. «Поучительная история». Дет- издат, 1939 г. ИСТОРИЯ дят»? Нет, так он не подумал. А почему? А потому, что в этой области его мало воспитывали… И вот скоро настанет вре- мя, когда недобрый обязан будет стать добрым и несовершенный обязан будет стать совершенным. Я предвижу в буду- щем большой процесс таких недобрых, трусливых и равнодушных людей». В кните Гехта много находок. Прекрас- на первая часть - детство Гублера, его двух товарищей, детство, прожитое в местечке Литине, в первые годы револю- ции, когда «весь мир пошел ходором». С большой силой, неторопливо и крепко дана картина умирания еврейского ме- стечка, где уже все - последнее: послед- ний извозчик, и последний синагогальный служка, и последние старики, хвастающи- еся друг перед другом успехами своих детей. Книга полна живых людей - провин- циальных девушек, мальчишек, ремеслен- пиков, рабочих, строителей, инженеров, но лучше всех, со сдержанной выразитель- ностью дан образ матери Моисея - Ханы Гублер, - независимой, гордой своей верой в сына, спокойной старухи. Обычно писатели любят своих героев. Хану Гублер Гехт уважает. Это чувствует- ся в каждой строчке, написанной о ней. Язык книги очень прост, сжат, из не- го убрано все лишнее. В нем нет ни од- ного украшения. Но порой эта простота языка производит впечатление сухости. Кажется, что Гехт слишком сурово отно- сится к лирической стороне своей писа- тельской натуры, боится выдать свое вол- нение. Некоторую сухость языку придает и употребление слов, взятых из «казен- ного словаря» - приблизился, прожива- ет, произнес, изложил (вместо рассказал). че-отНа появлением новой хорошей книги, а Гехта - с литературной удачей. Гехт не отсту- пил перед острой и значительной темой. Гехт рассказал нам поучительную ис- торию. Но не менее поучительной являет- ся и другая история - жизнь самого Гехта. прошу Гехта извинить меня за то, что я пишу об этом. Но биография писа- теля -- не только его личное дело. Мы уважаем Хемингуэя за то, что он живет так, как должен жить писатель. Хемингуэй - «человек свободной жиз- ни». Он бродит по миру, он дружит людьми разнообразных профессий, он на- ходит радость там, где ее никто не ищет, и горе там, где как будто ему не может быть места. Он находится в Испании B трудные для нее минуты, охотится в Аф- рике ловит форель в горных реках. Он солдат, спортсмен, писатель и тель, гневный трибун и насмешливый друг. Мы уважаем Хемингуэя недаром. Толь- ко так, только в непрерывном соприкос- новении с сердцевиной жизни, а не с ееС поверхностью, только в жизненном ритме силь- очень высокой частоты рождаются ные приемы мастерства и создается боль- шая литература. Жизнью Гехта руководит чувство моло- дости. Гехт ненасытен. Он непрерывно странствует по Советскому Союзу. Почти нет таких углов нашей страны, где бы он не побывал и где бы его нельзя было неожиданно встретить. Это свойство одно из великолепных свойств писателя. Пятнадцать лет назад мы жили вместе с Гехтом в пустой и глухой даче в Пуш- кино. Гехт ночевал на чердаке,на комнату не было денег. На ночь на чер- дак загоняли хозяйских коз. Они сжевы- вали носки, рубахи и рукописи Гехта (Гехт писал на подоконнике, стола не было). Было время молодости, веселья, неистощимых рассказов, заманчивых пла- нов, непримиримости, споров. У многих из нас это время прошло, многих молодость меркнет спокойно почти незаметно, но Гехт пронес ее через всю жизнь. И сегодня, как и пятнадцать лет назад, он так же может писать на подоконнике и с жадностью вглядываться в людей, в любое жизненное явление. В этом - залог его писательского роста.

ЛЕО КИАЧЕЛИ нии. Но он уже не бесплодная чортова кукла, не фантом, переброшенный через века в современность, чтобы помочь са- тирику отлить в возможно совершенную форму свои наблюдения над действитель- ностью. Гвади Бигва - человек с жи- который вою совестью, с чувством долга, он воспринимает именно как долг, а не как принуждение, с чудесной нежностью к своим пяти сынам, с артистической по- требностью петь в трудные минуты жиз- ни. Читая повесть о Гвади, мы поневоле прощаем ему все ошибки, как прощают их Гера, требовательный бригадир Зосимә, великолепная Мариам. Почему прощаем? Арчил Пория, сын бывшего владельца ле- сопилки, по недоразумению оставленный зазедывать этою же колхозной лесопил- кой, на протяжении всей повести иску- шает Гвади то обещанием всякого рода подачек, то напоминанием о прежней свя- зи Гвади со стариком Пория, то запуги- ваниями, Гвади живет двойной жизнью. Он чист с детьми, чист, когда стыдится своей праздности и никчемности перед из- бравшими его в комиссию по соревнова- нию колхозниками. Но вплоть до этого из- брания, которое и заставило его порвать с прошлым, как Гера правильно рассчи- тал, Гвади отлынивает от работы, бала- гурство предпочитаете общественным обя- занностям, мечты о счастливой жизни борьбе за счастливую жизнь. Мы прощаем ему эти пороки не только потому, что он стремится преодолеть их, и не потому, что он убил своего искусителя Арчила По- рия в ту минуту, когда тот поджигает ле- сопилку, чтобы отомстить сместившим его колхозникам. Мы ясно чувствуем, что по- роки Гвади - тяжкое наследие минувшей эпохи, с ее безнадежным, подневольным трудом на самоуслаждающихся Пория. Он поддается искушениям подлого Арчила, но любит он не подлое, не низменное. Его сын Бардгуния - «такой же предводи- тель среди подростков, как Гера среди взрослых колхоза», Гвади радуется его уму и его юной принципиальности. Он, как юноша, влюблен в Мариам и завоевывает ее, а ведь Мариам - лучшая из стахано- вок, строгая общественница. Он превос- ходно разбирается в кулацких повадках неукротимого Гоча и зло высмеивает его пред всем колхозом. Гвади Бигва, его дети, их обиход, ве- ковая копоть крестьянского «джаргвали», заветный сундук с давно ненадеванной праздничной чохой и дедовским кинжалом, попойка в духане и ряд других сцен вы- писаны так тщательно и тонко, что поне- воле пред являешь повышенные требова- ния к фону и к второстепенным персо- нажам. Писатель работает порою в мане- ре фламандских художников, влюблен- ных в каждую деталь окружающего их быта. «Натюрморт» и «жанр» у Киаче- ли органически связаны с сюжетным раз- витием повести, они - не самоцель, хо- тя автор не жалеет для них ни полотна, ни красок. Как уже было сказано, вся повесть пропитана мягким, здоровым юмором. И тут Киачели внес в грузинскую литера- туру кое-какие новые черты. Провансаль- ца, неаполитанца и грузина, при всех их различиях, роднит вкус к игре - к той своеобразной, темпераментной игре, кото- рой подлинная эмоция восполняется, укра- шъется, а порою даже разрешается. Эта игра, очаровывающая всякого, кто хоть сколько-нибудь почувствовал Грузию, Прованс, Неаполь, да и другие южные страны Европы, ускользала почему-то от пера грузинских писателей и гораздо яр- че передана в живописи, особенно в портретной. Киачели передал ее и в диа- логе и в ремарках. Гоча не только него- дует - он каждым движением тела вы- ражает свое негодование. Арчил Пория, будучи негодным барчуком, наслаждается даже в самые тяжкие минуты ролью негод- ного барчука. Гвади Бигва, живущий сра- зу в двух планах, с увлечением сменяет личины подлинно переживаемых или под- дельных чувств. Мысль его играет одно- временно в нескольких регистрах, перехо- ды ее, артистическая «слоистость» его на- туры - сложнейшая задача для писате- ля. И Киачели блестяще справился с нею. Лео Киачели всегда был реалистом, писал только о том, что хорошо знает, много внимания уделял лепке характеров и тщательно разрабатывал стжетную сто- рону своих произведений. Так вел он свое литературное хозяйство раньше, так ве- дет его и нынче. И тем не менее с I. Киачели произошел редкий в творче- ских биографиях случай: прочитав его но- вую вещь «Гвади Бигва», начинаешь думать, что изданные им доселе романы и новеллы были лишь подмалевками, ко- торые понадобились писателю, чтобы най- ти себя и заговорить полным голосом. Киачели прежних лет почти не улы- бался. У большинства его произведений грагические концовки. Писатель в них обычно противопоставлял враждебную сти- хию человеку, чтобы показать, как борет- ся человек, как, борясь, верит в победу и как гибнет, до последней минуты сохра- няя свою веру. Киачели не пессимист. Пессимистом ему помешали быть и собст- венная натура и эпоха. Начало его дея- тельности совпало с революцией 1905 го- да. «Злой туман» реакции уже всколых- нул налетевшие с севера ветры. Герои Ки- ачели гибнут совсем иначе, чем погиба- ли герои А. Казбека или И. Ниношвили, Большинство его борцов вырезано из то- го же благородного самшита, что и борцы его романтических предшественников. Они не гнутся, не ломаются, - они сгорают, ненавидящие и непримиримые. Казбек меч- тал о новых временах, Ниношвили их предвидел, а Киачели уже видит эти но- вые времена. Киачели продолжает веко- вую традицию грузинской литературы - преклонение перед отвагой, перед стой- костью, перед чистотой помыслов. Отважны и чисты отец и сын Голуа в первом его романе «Тариэл Голуа» (1915 г.); таково же большинство рево- люционеров в романе «Кровь» (1927 г.); таковы же рядовые сваны, мегрельцы, име- ретины большинства его новелл. Киачели прошлых лет унаследовал от романтиков вкус к приподнятым страстям, к очищен- ным от примесей и уклонений душевным движениям. Он даже своим отрицательным героям не отказывал в проблесках благо- родства и человечности. Он ставил их в такие условия, что они, хотя бы в смерт- ный час, осознавали мерзость своих дел. И бандит Гадалендиа в «Голуа», и на- сильно выданная замуж за начальника тюрьмы Вардо в «Крови», и стареющая княжна в превосходном рассказе «Майа» (1927 г.) сами творят над собою суд и торопятся к небытию, потому что жить так им уже невмоготу. И вот после наивно-героического «Та- риэла Голуа», после смутных и уклончи- вых страниц «Крови», после угрюмо-тра- гических «Майи» и «Крейсера Шмидт» (1933 г.) прозрачные, пронизанные юмором и жизнерадостностью образы «Гвади Бигва». Враждебной стихии, гу- бящей героя и его близких, нет и в по- мине. Люди связаны нерушимою связью друг с другом и помогают друг другу под- няться на высшую ступень знания и об- щественного труда. Враг может совершить любые злодеяния, но он и сам знает, что ему не уйти от кары. На долю Киачели выпало редкое герой его последнего романа, не- счастье: устойчивый, умный, ироничный, мечта- тельный лентяй Гвади Бигва, не останет- ся на страницах названной его именем книги, а пойдет гулять по свету, - до того удался его создателю этот живой сплав тонко подмеченных черт пятидесяти- летнего крестьянина, еще отравленного ядами прошлого, но лицом обращенного к тому, что несет ему нынешний день, день дружной, свободной работы во имя бу- дущего. Лет десять тому назад мы присутство- вали при таком же рождении новой чело- веческой разновидности в грузинской ли- тературе: талантливый драматург II. Ка- кабадзе, автор «Кваркваре Тутабери», «Бахтриони», «Колхозной свадьбы», из- влек из сокровищниц народной поэзии ска- зочного Нацаркекия и, нарядив его в фор- му меньшевистского комиссара, выпустил на сцену - прославлять лень, ложь, грубую чувственность, бесплодную мечта- тельность, любовь к даровщинке и очко- втирательству. Гвади Бигва - несомненный родствен- нник Нацаркекия, хотя здесь не может быть речи о подражании или заимствова-







В Центральном доме работников искусств (Москва) открылся 10-дневный слет сказителей. На снимке: профессор-фольклорист Ю. М. Соколов (в центре) перед открытием спета беседует со сказителями орденоносцами M. C. Крюковой (Архангельская область) и Ф. А. Конаш ковым (Карельская АССР). Фотохроника ТАСС. Александр ПЕТЕФИ Пять стихотворений 1. ДВОРЯНИН Где синичек пересуды? Соловьи взялись откуда? Где да что, - мне горя мало, - Его привязывают к лавке, Пели б в роще, как бывало. заголена. достойных Не А он артачится, и- в голос: Плетями? За какой провин? Не прикасаться к благородным! Первый лист как пух бесперый, На орехе у забора Будут крылья, - от желанной Улететь не смей с поляны. Эй, куда, куда, знакомка? К лавочнику за тесемкой? Вон, бери их, даровые Я дворянин! Я дворянин! 5. В КОНЦЕ ГОДА

Слыхали, как он льет помои вас, отцы его ота? Да ведь за это высечь мало!

На виселицу молодца! 2. МОЯ ЛЮБОВЬ Старый год, итак, уходишь? Порожнем уходишь?. Стой! Под землею - мрак могильный, Надо бы туда светильню. Песнь мою возьми с собой, Вновь, испытанная лира, Службу я тебе задам, Ты со мной с поры ребячьей. Что же нам сказать в придачу К прежде сказанным словам? Моя любовь не соловьиный скит, Где с пеньем пробуждаются от сна, Пока земля наполовину спит От поцелуев солнечных красна.

Проходят вплавь, ней, Моя любовь не сладость старшинства в укромном доме средь густых ракит, Если славилась ты звуком, Оправдайся пред молвой, Заслужи былое мненье И торжественность мгновенья Звука важностью удвой. Ну, а вдруг последний вечер Это на твоем веку? Где безмятежность, дому голова, исследова-По-матерински радость-дочь растит. Может быть, потрогав струны, В угол я тебя засуну И назад не извлеку? Я в вояки записался И на поприще большом Распрощусь с тобой покуда И стихов писать не буду, Или только палашом, Моя любовь дремучий темный лес Где проходимцем ревность залегла И безнадежность, как головорез, кинжалом караулит у ствола. 

3. КАБАКИ НЕ РЕДКОСТЬ Кабаки не редкость здесь в стране,

Ну так разбушуйся, лира! Выйди вся из берегов. Пусть струна с струною сцепит Крик и смех и плач и лепет

Но из множества известных мне Спутай жизнь и смерти зов Свет того не видел искони, Что под вывескою: «Заверни». Раскачнувшись, чтобы сделать шаг, Как гуляка падает кабак Точно сползший на ухо картуз, С ехал на бок потолочный брус   Будь как буря, пред которой Дубы с корнем - кувырком. Или легким, как расческа, За полоскою полоску Бороздящим ветерком. Будь как зеркало, и в лицах Жизнь мою восстанови, С первым возрастом начальным

4. СКИНЬ, ПАСТУХ, ОВЧИНУ На глубоком дне зеркальном И бездонностью любви. Душу вывороти, лира, Вспомни солнца мотовство, И обеими руками Скинь, пастух, овчину, леший! В час захода своего, Воробъев пугать повешу. Видишь, налегке без шубы

Разлилась и всею грудью Жмется к мельничной запруде, раскат, И в горах времен, пожалуй, Твой аккорд как гул обвала, Будущности повторят. Потому что в эту белость Сверху небо загляделось, Перевел БОРИС ПАСТЕРНАК. противоречия. И эстетский уход от урод- ливой действительности; и бесплодное «жаление мужика»; и аскетический отказ от своего права на радости и наслажде- ния жизни во имя «справедливого» по- равнения с убогим Лизаром на уровне всеобщей смиренной нищеты. Вересаев реагирует на это чувством оскорбления за жизнь, чувством возмущения за чело- века, а это и есть путь активности и борьбы. 3 революционной русской действительности его культ полнокровной, светлой и гармо- ничной жиани. Пропасть, отделявшая иде- ал такой жизни от тогдашней действи- тельности, видиа была многим, можно сказать - всем. Но воспринималось это противоречие по-разному. Вересаев его воспринимал как некое оскорбление са- мых основ жизни. Есть у него ранний рассказ «Лизар». на него еще Чехов обратил весьма сочув- ственное внимание. Здесь дана фигура жалкого, обнищавшего крестьянина, не ви- на обступивщещением как в прекращании деторождения. «Бессмертная сила народу набилась, а сунуться некуда, - жалует- ся Лизар, - концов-выходов нету. ка- ждый на то не смотрит, старается со сво- ей бабой… Ә-эх! Не глядели бы мои гла- за, что делается!… Уж наказываешь сы- нам своим: будьте, ребятушки, посмирнее. - сами видите, дело наше маленькое, пу стячное. И понимают, а глядишь, - то одна сноха неладивши породит, то дру- гая». И вот вместе с этим российским мальтузианцем автор выезжает из дерев- ни за околицу. «Пахло зацветающей рожью. В прозрачно-сумрачном воздухе. колыхаясь и обгоняя друг друга, неслись вдали белые пушинки ив и осин, - не- слись, неслись без конца, словно желая заполнить своими семенами весь мир… Отовсюду плыла такая масса звуков, что, казалось, им было тесно в воздухе. в лесу гулко, перебивая друг друга, вяли- вались соловьи, вверху лощины вздум- чиво трещал коростель, кругом, во влаж- ной осоке, обрывисто и загадочно сто- налижабы, квакали лягушки, из-под аем- ли бойко неслось слабое и мелодическое «туррррррр»… Все жило вольно и без удержу, с непоколебимым сознанием за- конности и правоты своего существова- ния. Хороша жизнь! Жить, жить, - жить широкой, полной жизнью, не боять- ся ее, не ломать и не отрицать себя, этом была великая тайна, которую так радостно и властно раскрывала природа… И среди этого таинства неудержимо рву- сокращении!… Царь жизни». Русская литература знает различные  пути реагирования на подобного рода ния

И теперь уже ясно, что при всех своих недостатках названная книга сыграла в целом весьма положительную роль: она приблизила Пушкина к десяткам и сотням тысяч читателей не-специалистов, она по- высила общий интерес к нему, к его эпо- хе, ввела массового читателя в самую атмосферу «пушкинского». Бесспорно, что солидная «капля меду» Вересаева есть в том громадном, массовом, поразительном интересе к Пушкину, который проявился в дни юбилейных торжеств. А это зна- чит, что Вересаев, как и всегда это с ним попал своим трудом в самую точ- ку какой-то существенной, живой и на- зревшей общественной потребности. Но тут необходимо снова подчеркнуть, что ато удается Вересаеву не потому, что он седит «со стороны» за «спросом» чи- тателя, а потому, что он сам живет ин- тересами развивающейся жизни, сам плы- вет в ее потоке, а не отсиживается на берегу Эту черту в его творчестве не- обходимо усвоить себе с полной ясностью. Вересаевские книги - это не дидактиче- ские наставления человека, обладающего отмычками ко всем существующим проб- лемам. Нет, это пестрая кинолента, на ко- торой запечатлелась работа мысли и чув- ства живого, широко образованного чело- века, бившегося над разрешением суще- отвеннейших проблем его эпохи, стремив- шегося познать во всевозможных проявле- ниях тот громадный процесс, к которо- му он относится с жадным интересом, а самозабвенной любовью и название кото- рому «жизнь». На этой киноленте от- ражены и удачи и промахи, но нет ни единого вершка тусклого равнодушия и снисходительного поучательства. Быть мо- жет, здесь немало об ективных ошибок, но не может быть суб ективной лжи, по- тому что все это делалось, так сказать, «для себя», все это компас для плаванья самого автора по житейскому морю, и ста- ло быть, все это до конца искренно. Сво- ими книгами Вересаев как бы обращается к читателю: д.Вот тот путь, которым я шел, вот ка- кие вопросы предо мною вставали, вот как я бился над их разрешением, вот ценность для читателя составляет подоб- ного рода человеческий документ

важным фактором: не будучи событиями в искусстве, они тем не менее при са- мом поивлении своем становились предме- том страстных дискуссий, имена их героев делались нарицательными наименования- ми общественных типов, они вызывали широкое обсуждение в прессе и т. д. Но такова была судьба не одной лишь беллетристики Вересаева. Современному читателю трудно даже представить себе ту бурю в прессе и в обществе, которая поднялась вокруг «Записок врача», и при- мироощу-было, осеии, Соли и пыснни лекций, рефе- ратов, докладов, посвященных этой кни- ге; сочувственные маннфестации и враж- дебные демонстрации ее автору; огромная критическая и полемическая литература; целая туча подражаний в виде авторазо- блачительных книг чуть что не обо всех существующих профессиях и т. д. и т. д. сейчас уже ясно, какой очистительной грозой пропеслась эта небольшая книга по затхлому духу косности, господство- вавшему в культурном этаже капитали- сме-у стического общества, каким по существу революционн равошюциони моннымактом было появление было появление «Записок врача», несмотря на всю их спе- цифичность, совершенно далекую револю- ционной тематике в узком значении сло- ва. В том же смысле очень показательна для творчества Вересаева судьба его кни- ги «Пушкин в жизни». Напомним, что это - книга, сделанная от начала до конца ножницами и клеем: в ней нет ни одной авторской строки. апомним далее, что Вересаеву было сделано в критической литературе множество упреков и по пово- ду самого принципа составления этой книги. И тем не менее характерная судь- ба вересаевских книг не обошла и «Пуш- кина в жизни»: она сразу привлекла к себе широкое внимание читателей, вызва- ла большую литературу и породила гро- мадное потомство всякого рода подража- ний ввиде «Тургенев в жизни», «Толстой в жизни», «Чехов в жизни» и т. д. и т. Дело доходило до настоящих курьевов, как, например, с выступлением П. E. Ще- книге «Лермонтов в жизни», составленной совершенно по типу критикуемого «Пуш-

вырезанная на храме бога жизни и сча- стья. В ней как будто вылились сокро- веннейшие чаяния человека, заветнейшая его вера. Тяжки были ему муки суще- ствования, пропадала вера в жизнь, вели- чайшим счастьем начинало казаться не- бытие; с подбитыми крыльями душа бес- сильно погружалась в угрюмый туман отчаяния. Но и сквозь мрачный туман лу- чезарным, ободряющим призывом свети- лись человеку вещие слова. Они говорили ему, что есть жизнь, есть радость и сила, что жизнь и счастье на земле -- не ложь, не обманчивый призрак. Эти светлые сло- ва, - зажжем их на нашем знамени, и да светят они нам в наших исканиях и борьбе, никогда не тускнея».

 Начало см. 3 стр. безбоязненность полная, либо - банкрот, и иди на-смарку». В цензурных условиях того времени слова «безбоязненность пол- ная» означали участие в первых рядах революционного движения. И таким обра- з0м здесь та же самая антитеза: либо ре- волюция, т е жизнь либо «иди на-смар- ку», т. е. разложение, смерть. Тот же отпечаток яркого, всепоглощаю- жизнелюбия обнаруживаем мы не в лишь беллетристике Вересаева,Оревод его «Живая жизнь» мы уже упоми- Это настоящий гимн жизни. Три уры людей и два античных бога со- нляют здесь предмет исследований ав- ора и внутреннее отношение Вересаева ним располагается в точном соответст- и со степенью воплощения в них жиз- ной силы. С трогательным, самозаб- нным восторгом говорит он вдесь об аподлоне, совершеннейшем воплощении ы жизни в искусстве и в античной Пиги. С настоящей влюбленностью и ищением - Льве Толстом, вели- чайшем изобразителе полнокровной, здоро- жизни, величайшем протестанте про- всяческого ее пригнетения, То с сим- то с раздражением …о Ницше, лле, несомненный аполлонизм кото- декадентски, однако, извращен и по- сски огрублен. С ужасом и отчужде- о трагическом отрицателе жизни боге Дионисе и о его величайшем пред- ставителе в современном искусстве - До- стоевском. И как характерно завершается вамечательная книга. «На фронтоне алонова храма в Дельфах было на- чертано: ТЫ ЕСИ. Смысл загадочной этой ваписн был непонятен уже самим элли- и был непонятен уже самим элли-  Литературная газета № 35

Мы видим таким образом, что Вересаева органически обусловле- но в ето творчестве решительно все: и его тематика жаиры к отношение к от- этого т-пельным персонажам, и общий тон дельным персонажам, и общий тон этого творчества. На всем этом мы без труда обнаруживаем отпечаток подлинного куль- та жизни. И нельзя не признать, что этот единый компас, руководивший Вере- саевым на путях его творчества, в об- щем оказался надежным инструментом. Само собою разумеется, что у писателя, с такою отзывчивостью, искренностью, лостью и прямотой, с таким редким мно- гообразием откликавшегося на самые ост- рые вопросы жизни, в течение свыше по- лувека работы не могло не быть тех или иных ошибок. Но совершенно несомненно, что не они характерны для писательской судьбы Вересаева. Для него характерно то, что все творчество его заряжено ка- кой-то радиоактивностью, что, как ни раз- лично бывало отношение читателя к тому или иному литературному выступлению Вересаева, холодное, обидное читательское равнодушие никогда не было его уделом. Что касается его художественных произ- ведений, то сейчас уже общепризнано, какую значительную роль сыграли они в переломную эпоху русской жизни 90-х и 900-х годов. Едва ли можно указать дру- гого писателя, который с такой полнотой и правдивостью, как Вересаев, отразил появление на арене жизни молодых рус- ских марксистов, их борьбу с народни- ками, вытеснение последних с революци- онно-общественных повиции, срастание интеллигентской борьбы с рабочим движе- знания русской интеллигенции, который бурно протекал в эту эпоху, произведе- Вересаева явились весьма немало-   кин в жизни».

Чрезвычайно характерно и закономер- но, что 70-летний Вересаев взялся за пе- «Илиады». Этот выбор обусловлен не одним лишь литературным вкусом. Нет, здесь тот же аполлонизм, то же тяготе- ние к тому, что с наибольшей полнотой и выразительностью говорит о жизненной силе, потому что едва ли во всемирной литературе есть что-либо, могущее срав- ниться в этом отношении с «Илиадой». И если Вересаев с такой любовью говорит об Архилохе и Сафо, если, как мы это видели, они для него менее всего об екты эстетского гурманства, то причина тому ясна: «Ни в одном их стихе, с удовлетворением замечает Вересаев, нет «литературы», Их поэзия ржание боевого коня, песня соловья, живое, ес- тественное отражение свободно проявл- ющегося духа. Эмерсон говорит о Монтэ- не: «Разрежьте его слова, и из них поте- чет кровь; это живые создания, полные крови и нервов». Еще с большим правом то же самое можно сказать об Архилохе и Сафо».

Как не случайно, наконец, то, что не случайно, наконоряжен- Пушкину отдал Вересаев годы напряжен ного труда; как ни разноречины мов быть суждения о великом поэте, одно со- вершенно вне спора: и на страницахстов творений и в его повседневном быту человеческой биографии. А жизнь - то и есть вересаевский кумир. Чрезвычай- но интересно проследить, к чему приво- дил Вересаева в конкретных условиях до