ПОИСКИ НОВОГО
7 вс почти нот открытых эстетиче-
Ee ‘поро, как будто вопрос о том, что
пе тшо и Что такое плохо в искус-
ии, щен 83 и навсегда. Между тем
в кет заново и озадачивает всякий
; мЕ только возникает скольхо-нибудь
имельное художественное явление.
м кедавно Василий Гроссман выпу
‘ut mopyo книгу «Степана Кольчугина»,
00 38 Книга, как ев можно характе-
ora? Думаю, не у меня одного было
pl mam 06 сложное чувство восхище-
зи протеста. Восхищения—от уверенно-
» мзвертывания широкого исторического
ЖИЗНИ большого металлургического
ри ло революции, от мастерской разра-
и кассовых спен, как у большото ро-
‘para. Здесь Автор продолжает линию
[увкого, умея найти в старой жизни, ко-
зто он описывает, столько новых под-
`унхтеЙ, что её как бы узнаешь впер-
. [в то же время`книга В. Гроссмана
лызи чувство протеста там, где автор
y иозжает, а повторяет своего учите-
и Шон копирует горьковскую интона-
‘д, № лавая своего познания жизни,
уче говоря, там, где В. Гроссман оказы-
уикя пе учеником Горького, а его подра-
ив,
Sanne подробностей старой заводской
ши и рабочего быта у Василия Грос-
пи превосходное. Чувствуешь, как про-
pot 00 заводской территории малень-
ф тарательный паровозик в румяным
улиистом в окошке, замечаенть, что ра-
(ий, Обхывшись в гралирне перед тем,
це падеть чистое белье, обсыхает на вет-
yf, ть пролетарской . гордости влю-
(vqnord в сое дело горнового Мьяты, ®т-
уплающегося от директорской подачки за
в трудовой подвиг, ’
рыковская тема творческой радости
2 прололжена и воплощена Василием
риманом в образах и сценах вполне
уиииальных, в таких оттенках отноше-
о олюй, которые обнаруживают неис-
вимый драматизм и лирическое богат-
p) этой великой темы. у
(к выпуска шлака предстоял пуск
плз, В каждой человеяеской работе
ив сколько мгновений, когда сердце
\блею сжимается сомненьем и ралост-
mi тревогой; и сколько бы ‘ни работал
рурек, как бы ни был привычен и опы-
шв своем деле, никогда не теряет он
wim чувства. Его знает и ‘старик-маши-
пи, игрывший поддувало паровоза, мча-
0 огрохный товарный состав по укло-
лезнодорожного полотна; знает его и
шиотытный запальщик, отпаливший
вчисленные бурки, когда, оглядев в пос-
jwant раз тихий забой и ласковый язы-
‘us uum Вольфа, он касается пальцами
влдьШой машинки; знает его и широко-
иый, похожий на рыцаря, прокатчик, в
ш, Юма приготовился зажать щипцами
ирыающуюся скРозь пальцы раскален-
10 млову стремительной железной змеи;
шит это чувство и доменщики, когда,
Имые горновым,. подходят в длинным
злым ломом к чугунной летке и, зх-
1, № разом ударяют по закаменевшей
пе, ощущая клокотанье и тяжесть 0с-
НИхвнного из руды металла...»
(раз горнового Мьяты — самый до-
вый, самый человечный образ книги
J Tjdcewana, B nem нет ничего ‘неожидан-
И, № в таком полном выражении ero
вимаало нашей литературе. —Мьята
41 презирает чинорников в инженерских
(Мезхах, администраторов-белоручек,. не
ающих, хак подступиться к заартачив-
Ita хомне, а заодно и всех вообще,
панеров и администраторов, и мы чув-
ум в.нем наряду с законной гордостью
вувекь, хошедшего до знания практикой,
158 и патриархальное непонимание ро-
июрии, науки в подчинении сил при-
мы, Но это говорит только о том, что
т: правдиво изображен автором. Мьята,
Иротный любитель птиц и животных
wt
В. ПЕРЦОВ
(пре .
восходны
Торького). Й поворот образа—ют школы не. имею в виду В. Гроссмана). Но другого
станорРится торжественным, ле-
гендарным Когда
1 ‚ Как жезл власти.
овым и замечательным во второй кни-
ге «Отепана Кольчугина» кажутся нам
в которых ав-
TARR те сцены и эпизоды,
тор показывает трогательную срязь ря-
AOBLIX людей, матерей и жен рабочих
с отьтевиками — деятелями 1905 года.
в pet by относится к фону, на
И Serie, Фформирующийся рабочий
о би льчугин, все подробно-
а, замечания рядовых рабочих. в
которых прорываются инстинкт и разум
paca — ВОГ это самое лучшее в книге
. Гроссмана. Столь же оригинальны дру-
гие части исторического фона— эпизоды из
жизни интеллигентской среды в Киеве,
жильцы Софьи Андреевны, поющие по ве-
черам украинские песни, разные типы
студентов, среди которых несколькими
штрихами тонко выделен шоРинист Лобода
конечно, будущий петлюровец. ь
К сожалению, лирический план произ-
ведения и многое в изображении страсти
Степана Кольчугина к знанию-— только
эхо горьковских. книг. Запоздалой копией
замечательных . горьковских раздумий нал
старой русской жизнью выглядит, напри-
мер, такое лирическое отступление:
«Какие могучие силы имеет в себе че-
ловеческое сердце, вечно хранящее с10-
собность любить, радоваться, страдать. Нет
силы на земле, которая могла бы прев-
ратить человека в животное. Каким уди-
вительным. цветом зацветет прекрасная ду-
ша человека, когда ев перестанет ковер-
кать жизнь».
После горьковоких «Моих универеите-
тов» основной герой книги В. Гросемана—
только напоминание о том, что мы уже
знали, а не новое знакомство. И дело
здесь не в том, что копия уступает ори-
гиналу в силе изображения, а в том, что
она не открывает новых сторон натуры.
Уроки горькоРской школы в искусстве
обеднены автором. Патетическая Tema
«Моих университетов» — о юноше-само-
родке, мечтавшем при капитализме про-
биться к знанию, раскрыта в этом произ-
ведении с прекрасной, спокойной иронией,
о которой говорит само название. Можно
сказать, что это—ирония победившего на-
рода по отношению к тем, кто стоял на
его пути, ирония превосходства настояще-
го гад прошлым. Василий Гроссман берет
ТУ ке тему страдальчески-серьезно и иног-
да ломится, так сказать, в открытую дверь
со своей дидактикой.
Там, где В. Гроссман, претворяя учебу
У Горького в св06 творчество, смотрит
своими глазами, он нов “и добавляет к то-
му, что сказал учитель, свои слова. Там,
где он только повторяет слова учителя,
он утомителен,
Школа нужна человеку, чтобы, усвоив
70; что знают другие, стать самим собой
и внести от себя в общий котел то, что
пужно всем и чего другие еще не знают.
Таким, в особенности, должно быть отно-
шение к школе в искусстве. Школа Горь-
кого, как и всякого великого классика,
учит писателя раскрывать свое хдарова-
‘ние, свое видение мира. Однако в искус-
стве много званых, да мало избранных.
Это, конечно, обидно и тяжело для мно-
гих, подвизающихся безрадостно на труд-
ном поприще искусства, вот уж, действи-
тельно, без вины виноватых (читатель,
разумеется, понимает, что я здесь вовсе
способа расширить наше ‘художественное
знание о мире, как через оригинальное
дарование, у нас нет. Вот почему по эсте-
Тическому кодексу за подражание пола-
гается кара гораздо более тяжкая, чем за
художественную ошибку, сделанную та-
лантливым человеком в поисках нового.
Под эту последнюю «статью» целиком
подходит «Ирина Годунова» А. Митрофз-
нова. Вокруг этой повести, как известно,
была дискуссия. В хоре разных оценок
потонули отдельные возражения против
нее. — очень уж они оказались топорны-
ми, и в общем вещь оказалась похвален-
ной. Я тоже отношусь к ней сочувст-
венно, хотя’ убежден, что дальше нуж-
но работать ‘по-другому. Сочувствие мое
вызвано тем, как Митрофанов поломал бел-
летристический, канон и, вырвавшиеь на
авансцену произведения главным дейст-
вующим ‘лицом, потряс меня своим авто-
биографическим рассказом о старой жиз-
ни и своим о проникновенным призывом
беречь новое. И это не публицистика, a
настоящая советская лирика, причем ав-
тобиографический образ мальчика, которо-
го «учит» хозяйка магазина старуха Про-
хорова, сделан с горьковской силойе Но
почему же это единственный реалистиче-
ский образ в странной толпе лунатиков,
сталкивающихся, как во сне, на страни-
цах новой повести Митрофанова? И поче-
му автор не разбудит их, сведя их осто-
рожно с высоких карнизов своего мираж-
ного вымысла на почву реальной совет-
ской действительности?
В 12-й книжке «Красной нови» за
прошлый год напечатан рассказ Владими-
ра Козина «Солдатский театр». Это ма-
ленький шедевер, о котором можно было
бы сказать многое, как о явлении нового
советского искусства. Если. вы никогда
не бывали в Средней Азии, в Фирюзе, то
этот рассказ мгновенно перенесет вас туда
и позволит вам освоиться с бытом капи-
тана царской армии Боголюбского, как
будто вы всю вашу жизнь посвятили изу-
чению этой примечательной личности.
В квартире капитана был поставлен им
на два часа в виде дисципаинарного взы-
скания ротный санитар Живулькин.
‚ «В комнату вбежал мальчишка с боль-
шими ушами. Это было злое произведение
капитана-неудачника и высокомерной ка-
питанши... Мальчишка вбежал в комнату
и остановился перед солдатом. Это была
кукла солдата с голубыми глазами и жи-
вым солдатским запахом. Мальчишка 0б0-
Wel вокруг игрушки и осторожно ущит-
нул ее. Солдат стоял на полу, как на
пьедестале. Огромная игрушка показалась
мальчишке забавной, он толкнул ее ногой.
Игрушка дрогнула и осталась стоять.
Мальчишка отошел и сразбегу ударил иг-
рушку головой. Игрушка покачнулахь, по-
тянула носом воздух, выпрямилась и про-
должала стоять, глядя на часы».
Не смея шевельнуть пальцем, в непо-
средственной близости от грозного началь-
ства, созерцает Живулькин, как на еце-
не, густой быт капитанской семьи: пьян-
чужку-бабушку, обед, заигрывания калти-
тана с горничной Клавдюшей, на которой
Живулькин мечтает жениться, ссору ка-
питана с женой, послеобеденное чувствен-
ное примирение сытых животных. Неволь-
ный зритель, обязанный стоять навытяж-
ку в этом страшном театре, не выдержав
напряжения, голода, усталости, падает в
обморок.
Изобразительная экономия Владимира
Возина предельна. Тайна этой сжатости
не только в обобщающей силе настоящего
художественного образа, но и в нежелании
художника повторяться. «Солдатский те-
”
атр» В. Козина «отменяет» многое, напи-
саннов на ту же тему. Его краткость, лаз
Бонизм—качества не только формы, но и
содержания. Это— произведение послерево-
люционного знания и опыта. Живулькин-—
единственный человек в этом домашнем
театре капитанской квартиры-— в силу
законов, господствовавших в том общест-
ве, обязан стоять неподвижно, притворив-
шись механической куклой, в то время,
как злые манекены, завладевшие ero
судьбой, притворяются людьми. Этот «сол-
датский театр» не просто театр, а театр-
ТИНЬОЛЬ, и ВОТ таким тезтром ужасов бы-
71а старая. действительность. Основной o6-
раз рассказа — большой емкости и сосре-
доточенной художественной силы.
«Солдатский театр» Владимира Козина
лучше его книги «Путешествия 3% ста-
дом» и других его «Рассказов о просторе»,
которые появляются в «Красной нови». По
этому рассказу и нужно судить о нем. Но
всюду у Козина— уважение к строке, как
в стихах. Совсем нет словесной шелухи,
ничего не обвисает в описании, никакой
дряблости в пейзаже, в диалоге есть азарт,
в портрете и характеристике — непрерыв-
ность линии, ничего лишнего в юморе.
Любовь к братеким народам среднеазиат-
ских республик и какая-то обостренная
восприимчивость к особенностям нацио-
нального быта и психологии без малейше-
го привкуса экзотики создают в рассказах
В. Козина ощущение необ’ятной жизни раз-
нообразной нашей родины, переживание
простора нашей страны и времени,
Но почти от всех этих рассказов остает-
ся оскомина какой-то незавершенности.
Как будто затянута экспозиция героев, —
ловишь и никак не можешь поймать ос-
новной образ, определяющий место и зна-
чение частных картин и подробностей (вот
в «Солдатеком театре» все наоборот и по-
тому все хорошо). Как будто это эскизы,
подмалевки к какой-то несостоявшейся
композиции, чья стройность заранее пле-
нительна. Как будто в повествовании наз-
ревзет новелла — и раз, и другой, но
кто-то рассеял внимание рассказчика и
все пошло мелкими пташками. Ведь даже
в описательных рассказах из тургеневеких
«Записок охотника» (вроде «Лес и степь»)
или р пейзажных этюдах ‘Хемингуэя есть
напряженная внутренняя Узда основиого
образа, темы, сюжета, не позволяющая по-
вествованию расплыться, разбросаться в
разные стороны и поднимающая его к дра-
матическому финишу.
Без такой узды, с теми пристрастиями,
которые есть у В. Козина, с его желанием
лелеять краску и оттенок, нетрудно впасть
в изысканность, в бестемный эстетизм.
Владимир Козин — поэт в прозе, поэт,
умеющий ценить многовековую культуру
слова. Незавершенность многих его вещей,
будем надеяться, временная — издержки
поисков ноРого в жизни и в искусстве.
Всесоюзная сельскохозяйственная выставка,
223
Я. СЕМЕНОВ
%
Книга Геннадия Гора «Синее озеро» 0б-
ладает всеми внешними признаками. знз-
чительности. Автор, как будто, глубоко
знает жизнь природы: вбды, леса, зве-
рей. Не ту официальную сторону ее жиз-
ни, какая доступна всякому дачнику, &,
так сказать, сокровенную, открытую лишь
для острого глаза, мудрого ума и вещего
сердца. Автор самой своей интонацией ста-
рается намекнуть читателю, что тот в дан-
HOM случае имеет дело не столько с ми-
ром явлений, сколько с кантовскими «ве-
щами в себе». Такой же значительности и
сокровенности” исполнены, как будто, и пер-
сонажи книги: великий злодей, стяжатель
и природолюб Сахаров, безраздельно власт-
вующий над тунгусской пушной фактори-
ей; его жена Елена, существо молчаливо,
цельное и глубокое; нищий Кешка, «евя-
той дурачок», ради которого гордая Елена
бросает мужа; на втором плане — суп-
руги Молокановы» верные псы всесильного
Сахарова; на третьем,—словно деревья на
цальнем горизонте, — тунгусы-охотники,
Это замкнутый в себе мир, вехомый
Геннадию Гору, как будто, до самых глу-
бин, хоступных художнику: до «дольней
лозы прозябанья» и до мельчайшего дви.
жения в душе человеческой. Лишь в кон-
це книги в этот замкнутый мир вторгается
революция.
Но вот книга прочитана, и читатель
пытается дать себе отчет в ценности ус-
военного им художественно-познавательно-
го материала. И тут, если даже в про-
цессе чтения читатель и поддался несколь-
ко гипнозу величавой уверенности авто-
ра, «освобожденный» разум подскажет ему,
что Геннадий Гор написал, в сущности,
глубоко-претенциозную книгу, лишенную
какого бы то ни было живого смысла. Пэ-
ка читатель пребывал внутри горовского
мира, его ни на минуту не покидала на-
дежда, что в конце-концов все об’яснится,
все элементы книги найдут какое-то ре-
альное соответствие, осветятся обратным
светом, и усилия автора будут оправла-
ны. Но нет, надежда оказалась тщетной:
даже революция не смогла вывести горов-
ские персонажи из иира призраков.
Й тогда читателю становится ясно, что
великий стяжатель и природолюб Сахаров
— фигура совершенно неестественная,
своего рода «мистический кулак», над ко-
торым уже вдоволь поработал — и несрав-
ненно лучше — Жан Жионо; что Елена
— Традиционная «дочь снегов», над ко-
торой уже вдоволь поработала в предвоен-
ный период европейская литература: чта
«святой дурачок» — он же «мудрое хи-
тя» — Кешка, преображенный впослед-
ствии в «комиссара», — причудливая
смесь стародавней литературной традиция
с плохо понятой «идеологической выдер-
жанностью».
Грузинской ССР.
Павильон
Угопок субтропических культур.
У ежная значительность
В этом новом и неожиданном свете чи
тателю покажутся неестественными—и да=
же комическими—и все фабульные аксес-
СУзры повести: и плавание Сахарова ¢
Еленой на плоту, предпринятое с той
целью, чтобы заставить наконец молчали-
вую Елену вымолвить хотя бы единое сло-
во; и убийство китайца; и смерть Кешки-
на отца; и пытка, чуть не учиненная
Сахаровым над тунгусекой девочкой; и не-
приличное поведение супруги Молокановой;
и напыщенные разговоры главных нерсо-
нажей повести, преподносимые автором в
качестве пламенного языка страстей. А
все потому, что автор изо всех сил ста-
рается держаться на неприступной «выз
соте», в мире символов, где, вопреки его
намерениям, уже кровь — не кровь, стра=
дание — не страдание, любовь — не лю-
бевь.
Но в распоряжении автора остается еще
общирный мир природы — кантовекие
«вещи в себе», которые он, будто бы, под
смотрел острым глазом и воплотил, будте
бы, в полноценное слово. Нет, читатель не
склонен теперь оставить за автором и по-
четного звания знатока тайн природы.
Конечно, это требует более тонкого ана=
лиза, ибо сокровенного знания вод, лесов
H зверей в опыте читателя не имеется.
Что же, читатель не поленитея вопомнить
— ну хотя бы Пришвина. Это позволит
ему провести параллель между знанием
глубоким, добытым с великии тщанием,
как добывают радий из руды, и знанием
поверхностным, «углубленным» при помощи
литературного приема. Читатель не поле-
нится пересмотреть заново — уже под но=
вым углом зрения — весь «сокровенный»
материал повести. И тогда Геннадий Гор
предстанет перед ним как скромный пей-
зажист, не лишенный некоторого уменья:
не более того.
Но даже и таков Гор лишь в отдельных
своих удачах, — гораздо характернее для
книги следующий абзац, свидетельствую-
щий о неумении автора строить единую
пейзажную композицию и находить точ
ный obpas:
«В лесу было утро. С rope pears
патала, большой реки внучка. Osepd
синело, грустное, глубокое. Где-то пла=
кала птина. Дорога терялась среди кам-
ней. В утреннем лесу было прохлахне;
Как в речке. В пихтовом лесу черно
было. Идя по тропинке, Молоканиха 06
тупилась...» и т. д. ,
Здесь, конечно, ничего не видно и ни-
чего не слышно, и пейзаж просто раепаз
дается на части. ь
Итак, в повести Гора нет ни людей, ни
страстей, ни сокровенных тайн природы,
ни революции, ни этнографии, ни даже
пушного промысла. Читатель с первой жз
строки вступает в призрачный мир, при-
чудливо скроенный из лохмотьев давне
сношенного одеяния европейского симве-
лизма, — и тщетны его надежды про-
биться к реальности ¢ помощью писателя
Геннадия Гора. Если в личном опыте ав-
Тора даже имелся известный конкретный
материал — 06 этом по книге судить
трудно, — то он целиком и полностью
деформирован его своеобразным «творче-
ским методом». _ ae
Читатель выводит, наконец, мораль, OT<
носящуюся непосредственно к творческой
психологии писателя, — и не только писа=
теля Геннадия Гора. Свою ложнозначи-
тельную повесть Геннадий Гор написал в
безотчетном стремлении обойти трулности
реалистического письма. Это крайне нена-
дежный способ перескочить через пренят*
ствия и получить преимущество перед то-
варищами, работающими на наиболее трут
ном участке. Читатель все равно будет
судить Геннадия Гора по общему для
всех закону.
Гр. ЛЕВИН
Живописность или абстракция?!
№ало Перецу Маркишу, как и мно-
1M Другим поэтам старшего поколения,
зйтьнны были сомнения в опреде-
своем пути. С отвращением говоря
кледних, отходящих в прошлое людях
Ур мира, поэт, однако, не мог не чув-
туать что ‘частица души этих люлей
ючена и в нем, Тогда для него еще
[г сять вопрос:
№ черный катафалк мно к ночи
=
приготовит?
(8 погребальных кляч в упряжку я
найлу?
ту ли променять мой ветхий
могендовэд
№ патикрылую военную звезду?
(Пер. П. Антокольского).
нахо уже в цикле «Лидер вегн леп-
(Crm 0 последних»). которым Мар-
фактически дебютировал на литера“
Тимм попритце, поэт провозгласил реши-
Миый разрыв с прошлым. Это были
Уаихиные стихи. В них поэт с бес-
ай правдивостью изобразил действи-
POLCTh прошлого, действительность ла-
рундуков, гнойных ям и копоша-
М в них пеов, с которыми поэт часто
ниве и людей, окружающих его.
Ч людей, которых on обрисовал в
ТИшных образах «крыс, бегущих е нуж-
Rb, п трызущихся на клоаке псов,
щенавидит до скрежета зубов, до истош-
№ криха. Проклиная их, он находит
ельные, нечеловечески-жестокие
Tl, твевные, клеймящие слова.
ЖИВОТНОЙ, чудовитьно-грязной жизни
№ 2юдей, от их тупого довольства ©06-
ett KPOXOTHLIM MUpKOM поэт стремит-
Уехать, с ужасом ‘отрывая липкие их
“МЫ, прикасающиеся к нему.
Зала поэт уходит в мир романти-
bin 10 сохранивиих вещность и вы-
a образов. После узости местечко-
‚’Ыта все приобретает в его глазах не-
енко огромные размеры. В этом ги-
‘iON, Kak резкции против замкнуто-
Ограниченности старого быта, в этом
MOM тромовом крике, как протесте
С вечного приглутенного и испуган-
№ Шюти, в Этом пристрастии 0бла-
и исключительной волей людям,
7 enum на смену жалким, тщедушным
уливым людишкам, окружавшим его
МТ, и заключалась сила Маркиша.
иания своих новых героев поэт
находит такие же удивительные, ‘необыч-
ные образы, как и для героев своих преж-
них стихов, но теперь это уже не обра-
зы беспощадного реалистического разобла-
чения, & образы романтического захвата:
Прекрасны грузчики с затылками из
меди,
С мускулатурою из бронзы голубой, —
Они в тени жуют кусок горячей снеди
И вместе с лошадьми бредут на a
по
® * . . . . *. . . - . .
0, вьющаяся медь кудрей и борол
пылких,
0, мамонтовых спин невиданный размах!
Вы солнце няньчите на каменных
затылках,
Вы землю держите на бронзовых
плечах!
(Пер. 0. Колычева).
Однако, несмотря на всю красоту и CH-
лу этих стихов, нельзя не заметить уже
таящуюся здесь опасность, состоящую в
увлечении чрезмерным гиперболизмом.
Or стихов о «последних» пришел Мар-
Rum к «стихам о восходящих», Перво-
классная поэма «Братья», замечательные
стихи Маркиша о людях сурового романти-
ческого труда — грузчиках и матросах,
такие его стихи, как «Москва», «В пути»,
отрывок из поэмы «Днепр» — «Мужики»
и многие другие, сделали Маркиша очень
большим советским поэтом.
Перец Маркиш написал не только пре-
красные стихи © гражданской войне, но
сумел найти новые, настоящие слова, что-
бы рассказать о социалистическом строи-
тельстве. `Это отличает его OF поэто®
которые, исчерпав старую тему, с отром-
ным трудом продирались к новой, но дол-
то никак не могли ее уловить. Это отли-
чает его и от поэтов, чересчур легко пере-
ключившихся на новую тему и писавших
соответственно этому скороспелые и He-
брежные стихи. Маркиш так же вдохно-
венно, со свойственным ему высоким пз-
фосом и любовью к жизни воспевал сози-
ную работу советского народа. Он с
Е уже не наблю-
адостью и гордостью —
reread из «тихой комнатки © Шестого
этажа», 8 деятельного участника cobnt-
тий — сообщал 06 этой работе:
«Там ветку выстроят. Там семафор
поставят».
Его «песни» — Как особенно любят
называть свои стихи еврейские по-
эты — становились все шире и шире,
как будто поэту нехватало воздуха, и он
стремился жадно, всей грулью впитывать
запахи степи, моря, земли. Вот, например,
отрывок из поэмы «Днепр»:
Хороша ты, земля! — восклицает
старик. — Хороша!
Хоть прими ее в пищу, — ей-богу,
добротней не сваришь!
Хоть. разрежь, как буханку, на звездную
скатерть кроша...
Назови ее «брат» и «отец», назови и
«товарищ»...
Хороша ты, земля, хороша ты, земля,
хороша!
(Пер. 0. Колычева).
Но при всем том нельзя было не отме-
тить одного, очень опасного именно для
Маркиша, явления — уменьшения живо-
писности, картинности, образности за счет
все увеличивающейся, непомерно возра-
стающей риторики, доститающей подлин-
ных геркулесовых столпов гиперболично-
сти:
Под развевающимся знаменем идет
Широкоплечий век, и, в темных далях
3 mapa,
Его глаза обращены вперед,
Как два пылающие полушарья.
(Пер. 0. Колычева).
Гигантский век с двумя пылающими
полушариями глаз, непомерно, почти сме-
хотворно чудовищен, как чудовищен, хотя
и величественен, другой образ Маркиша,—
образ Bekay= препоясывающего небеса к
бедру. Но несообразность этих образов ис-
купается хотя бы- их оригинальностью.
Зато уж никак не простительны Маркишу
подобные стихи:
Наш пульс гремит, как толпы на
рассвете,
И сердне ленится, как океанский вал.
Как телеграфные столбы, стоят сто-
летья...
— и Yepes
перевал!
(Пер. 0. Колычева).
Сила гиперболизма Маркиша прежде
держалась именно Ha огромном изобрази-
тельном его мастерстве. Когда же Маркиш
стал пренебрегать этой живописностью, у
него в запасе осталось только голое слово,
одна, лишенная плоти и потому не живая,
как маска, снятая с мертвеца, гипер-
Эй, в гору, в гору, ввысь
бола. Рогатырская сила Маркиша все ча-
ще начинает отзываться не вековым мо-
гуществом природы, а затхлым запахом
пожелтевших. фолиантов, не древней мо-
Ib пророков, & тяжеловесной архаикой
Сумарокова, не стовековой мудростью Би-
‚ блии, & мудрствованием ‘ее комментаторов.
Это в полной мере’ сказалось в последней
книге стихов Маркиша «Фотерлехе эрд»
(«Родина»), большинство которых было
опубликовано в русском переводе в книге
«Голос гражданина».
При разборе книги Маркиша следует,
прежде всего, учесть, что она очень ак-
туальна. В ней помещены стихи 0 вождях
и руководителях советского
Ленине, Сталине, Кирове, Орджоникидзе, о
Сталинской Конституции, 06 Испании, 0
Красной Армии, о ненависти к врагам
‘народа. К стихам этим надо подходить
очень чутко. Они представляют большую
ценность как документы, передающие не-
посредственные чувства советских людей,
«голос гражданина», как говорит сам _Мар-
киш, — чувства любви к вождям совет-
ского народа, горечи от утраты его луч- .
ших сынов, ненависти к врагам народа.
Справедливость требует отметить, что,
например, стихи Маркиша о врагах наро-
да р отдельных местах достигают подлин-
но большой выразительности. Таковы, Ha-
пример, следующие строки:
Пусть,. ядом напоив разбухнувшие
ts у почки,
Деревья и кусты взорвутся, как гроза,
Й пусть предателям они поодиночке
Ветвями острыми вонзаются в глаза.
(Пер. Д. Бродского).
Исключительной теплотой отличаются
строки о Сталине из стихотворения «Бал-
лада 0 делегате», в котором рассказывает-
ся о приезде в Москву раненого ресиуб-
ликанского бойца.
Хорошие строки можно найти и в дру-
гих стихах Маркиша. В частности, сле-
дует отметить «Мать партизана» — сти-
хотворение, выгодно отличающееся от
других, удивительно, шаблонных, погра-
ничных стихов Маркиша: Но стихи оста-
ются стихами. Отихи — не просто доку-
менты нашей эпохи, а художественные
документы, и поэтому та же. справедли-
вость, которая заставила нас тщательно
выбирать все хорошее в новых стихах
Маркиша, заставляет нас прямо сказать,
что, несмотря на отдельные удачи, новая
книга Маркиша состоит в подавляющем
большинстве из очень плохих стихов.
Это почти сплошь плохие стихи потому,
что Маркиш в них пошел по линии наи-
меньшего сопротивления — не путем с0з-
дания подлинных художественных образов,
живых и конкретных по самой своей при-
народа — `
роде, » путем создания сухих абстракций
по установившимся книжным трафаретам,
подчас чуть ли не столетней лавности. А
это, сдается нам, именно результат при-
страстия Маркиша, © одной стороны, Е
чрезмерной гиперболичности, & © другой
стороны, к этой столетней трухе — к 00-
вященному веками тяжеловесному словарю,
также давно потерявшему запах и цвет,
свойственные живому слову.
Возьмем, например, стихотворение «Из
года в год», переведенное самим автором:
Из года в год, — маршрута не меняя,
Несется ввысь стремительно страна;
— Непобедимые, в грядущее вступая,
Мы небывалые встречаем времена
По всей земле — от края и до Ерая,
В порыве пламенном идут за нами велет;
Мы каждый год истории вручаем
Страны верительную грамоту побед!
Летит звезда, за ней вослед — другая,
Дорога ясная в века устремлена,
Непобедимые, в грядущее вступая,
Мы небывалые встречаем времена!
В зарницах стены древнего Китая,
И над Испанией зари багровый свет;
Мы каждый гол истории вручаем
Страны верительную грамоту побед!
Пароль наш — «мир» — © броней
стальною спаян,
И наша сталь, как песнь, отточена;
Мы, неприступные, в грядущее вступаем
И небывалые встречаем времена!.. —
Все это стихотворение представляет со-
бою не что иное, как повторение на раз-
ный лад одних и тех же, к тому же мно-
го раз ло Маркиша сказанных, слов. Это
не тема с вариациями, а тема с повтора-
ми—назойливыми и однообразными. Здесь
от прежней внутренней силы поэзии Мар-
киша остались лишь слова, обозначающие
силу, которыми он щедро пересыпает свои
стихи. «Мощь», «могущество», «сила»,
«слава», «воля» и невообразимое количе-
ство эпитетов типа «огромный», «гигант-
ский», «колоссальный».
Это голая абстракция, которая сродай
космизму «кузнецов» (ср., например, «Мы
каждый год истории вручаем страны вери-
тельную грамоту побед», «Пароль наш —
«мир» — с броней стальною спаян», «C
липа земли сотрет чумные стаи разгон
крылатый звездных эстафет»).
Это, наконец, словарь столетней давно-
сти («непобедимые, в грядущее вступая,
мы небывалые встречаем времена») и то
мудротвование, которое мы отмечали у
Маркиша (пароль «мир», спаянный co
сталью, которая отточена, как песнь). Мир
У
здесь совершенно потерял живые признаки
поэзии. Родина нала предстает перед на-
ми в каком-то фантастическом образе л8-
тящей куда-то к звездам страны, простые
советские люди изображены в виде гигант“
ских бесформенных существ, которые всту=
пают в грядущее, ветречают небывалые
времена и вручают истории сверкающие
верительные грамоты.
В книге Маркиша неприятно поражает и
еще одно: Маркиш — поэт исключи-
тельной оригинальности, H BAPYT B ere
стихах начинают звучать хорошо знакомые .
нам голоса. Мы открываем «Красную Ap-
мию» — и вспоминаем Безыменекого. чи-
таем «Прогулку моей страны» — и чув-
ствуем Прокофьева, перелистываем пограз
ничные баллады -— и уже совершенно яв-
ственно слышим голое Тихонова. Откула
такое обилие чужих голосов У совершение
оригинального поэта? Может быть, здесв
повинны переводчики? (Отчасти, разумеет-
ся, да. ибо кое-где они умудрились даже
причесать Маркиша под`Никитина и Суря-
кова (cp., например, «Мать партизана»,
пер. Л. Руст, обильно уснащенный сло-
вечками типа «исполать», «ан нет», и
т. п.), а в одном месте неожиданно вы-
плыло четверостишие Надсона:
Еров готовят братья в том краю
i родимом,
Братская забота сердцу дорога,
Только бы скорее зацвести оливам,
Только бы скорее раздавить врага.
(Пер. Л. Руст).
Но нередко эти чужие голоса звучат и
в самом оригинале. Таковы совершенно ти-
хоновские по интонации пограничные бал-
лалы Маркиша,. особенно его «Баллала 0
братьях». Это — результат того, что Мар-
Киш берет тему в книжном традиционном
плане.
Срывы Переца Маркиша — умного и
своеобразного советского поэта — по-на-
стоящему огорчают каждого, кто любит хо-
рошую, подлинную поэзию. Трудно назвать
хругого еврейского поэта, который так
много дал бы советской литературе. Его
стихи и поэмы, романы и пьесы отличз-
ются силой и неповторимостью высокого
искусства.
Отсюла — единственно неопровержимый
вывод. Путь Маркиша — не к толой a6-
стракции, 8 к конкретной живеписности.
‚Не к поспептной крикливости, & к мудрой
и вдумчивой речи. Не к привычным и
легким тропинкам, & к трудной дороге наз
стоящей поэзии,
Литературная газета \
№ 44
3