ПОИски нового * кладку Горького), гендарым прорвав превосходный поворот образа-от школы не станорится торжественным, ле- героем когда подле летки, труда, превратился

Я. СЕМЕНОв

l

Ложная значительность тогда читателю становится ясно, что великий стяжатель и природолюб Сахаров по-фигура совершенно неестественная, своего рода «мистический кулак», над ко- торым уже вдоволь поработал - и несрав- ненно лучше - Жан Жионо; что Елена традиционная «дочь снегов», над ко- торой уже вдоволь поработала в предвоен- ный период европейская литература; что «святой дурачок» - он же «мудрое ди- тя» - Кешка, преображенный впослед- ствии в Но вот книта прочитана, и читатель пытается дать себе отчет в ценности ус- военного им художественно-познавательно- го материала. И тут, если даже в про- цессе чтения читатель и поддался несколь- ко гипнозу величавой уверенности авто- ра, «освобожденный» разум подскажет ему, что Геннадий Гор написал, в сущности, глубоко-претенциозную книгу, лишенную какого бы то ни было живого смысла. ка читатель пребывал внутригоровского мира, его ни на минуту не покидала на- дежда, что в конце-концов все об яснится,Но все элементы книги найдут какое-то ре- альное соответствие, осветятся обратным светом, и усилия автора будут оправда- ны. Но нет, надежда оказалась тщетной: даже революция не смогла вывести горов- ские персонажи из мира призраков. Книга Геннадия Гора «Синее озеро» об- ладает всеми внешними признаками зна- чительности. Автор, как будто, глубоко знает жизнь природы: воды, леса, зве- рей. Не ту официальную сторону ее жиз- ни, какая доступна всякому дачнику, а, сказать, сокровенную, открытую лишь для острого глаза, мудрого ума и вещего сердца. Автор самой своей интонацией ста- рается намекнуть читателю, что тот в дан- ном случае имеет дело не столько с ми- ром явлений, сколько с кантовскими «ве- щами в себе». Такой же значительности и сокровенности исполнены, как будто, и пер- сонажи книги: великий злодей, стяжатель и природолюб Сахаров, безраздельно власт- над тунгусской пушной фактори- ей; его жена Елена, существо молчаливое, цельное и глубокое; нищий Кешка, «свя- той дурачок», ради которого гордая Елена бросает мужа; на втором планесуп-Но руги Молокановы, верные псы всесильного Сахарова; на третьем, словно деревья на дальнем горизонте,тунгусы-охотники. Это замкнутый в себе мир, ведомый Геннадию Гору, как будто, до самых глу- бин, доступных художнику: до «дольней лозы прозябанья» и до мельчайшего жения в душе человеческой. Лишь в кон- це книги в этот замкнутый мир вторгается революция. В этом новом и неожиданном свете чи- тателю покажутся неестественными-и да- же комическими-и все фабульные аксес- суары повести: и плавание Сахарова с Еленой на плоту, предпринятое с той целью, чтобы заставить наконец молчали- вую Елену вымолвить хотя бы единое сло- во; и убийство китайца; и смерть Кешки- на отца; и пытка, чуть не учиненная Сахаровым над тунгусской девочкой; и не- приличное поведение супруги Молокановой; и напыщенные разговоры главных персо- нажей повести, преподносимые автором в качестве пламенного языка страстей. А все потому, что автор изо всех сил ста- рается держаться на неприступной «вы- соте», в мире символов, где, вопреки его намерениям, уже кровь -- не кровь, стра- дание - не страдание, любовь - не лю- бовь в распоряжении автора остается еще обширный мир природы - кантовские «вещи в себе», которые он, будто бы, под- смотрел острым глазом и воплотил, будто бы, в полноценное слово. Нет, читатель не склонен теперь оставить за автором и по- четного звания знатока тайн природы. двиКонечно, это требует более тонкого ана- лиза, ибо сокровенного знания вод, лесов и зверей в опыте читателя не имеется. Что же, читатель не поленится вспомнить - ну хотя бы Пришвина. Это позволит ему провести параллель между знанием глубоким, добытым с великим тщанием, как добывают радий из руды, и знанием поверхностным,«углубленным» при помощи литературного приема. Читатель не поле- нится пересмотреть заново - уже под но- вым углом зрения - весь «сокровенный» материал повести. И тогда Геннадий Гор По-предстанет перед ним как скромный пей- зажист, не лишенный некоторого уменья: не более того. даже и таков Гор лишь в отдельных своих удачах, - гораздо характернее для книги следующий абзац, свидетельствую- щий о неумении автора строить единую пейзажную композицию и находить точ- ный образ: «В лесу было утро. С горы речка падала, большой реки внучка. Озеро синело, грустное, глубокое. Где-то пла- кала птипа. Дорога терялась среди кам- ней. В утреннем лесу было прохладне, как в речке. В пихтовом лесу черно было. Идя по тропинке, Молоканиха ос- тупилась…» и т. д. Здесь, конечно, ничего не видно и ни- чего не слышно, и пейзаж просто распа- дается на части. Итак, в повести Гора нет ни людей, ни



У нас почти нет открытых эстетиче- ских споров, как будто вопрос о том, что такое хорошо и что такое плохо в искус- стве, решен раз и навсегда. Между тем встает заново и озадачивает всякий нактолько возникает сколько-нибудь начительное художественное явление. нетавно Василий Гроссман выпу- вторую книгу «Степана Кольчугина», это за книга, как ее можно характе- рызорать? Думаю, не у меня одного было пении ее сложное чувство восхище- протеста. Восхищения от уверенно- развертывания широкого исторического фина жизни большого металлургического нола до революции, от мастерской разра- бки массовых сцен, как у большого ро- книста. Здесь автор продолжает линию Глького, умея найти в старой жизни, ко- т он описывает, столько новых под-с тей, что ее как бы узнаешь Iв то же время книга В. Гроссмана пывает чувство протеста там, где автор продолжает, а повторяет своего учите- не он копирует горьковскую интона- не давая своего познания жизни, нроче говоря, там, где В. Гроссман оказы- вется не учеником Горького, а его подра- жателем. Знание подробностей старой заводской и рабочего быта у Василия Грос- а превосходное. Чувствуешь, как про- по заводской территории малень- старательный паровозик с румяным кшинистом в окошке, замечаешь, что ра- бчий, обмывшись в градирне перед тем, к надеть чистое белье, обсыхает на вет- веришь пролетарской гордости влю- Іенного в свое дело горнового Мьяты, от- пзывающегося от директорской подачки за свй трудовой подвиг. Горьковская тема творческой радости пуда продолжена и воплощена Василием Гресманом в образах и сценах вполне снинальных, в таких оттенках отноше- ні людей, которые обнаруживают неис- крыемый драматизм и лирическое богат- ство этой великой темы. «После выпуска шлака предстоял пуск уиз. В каждой человеческой работе нтьнесколько мгновений, когда сердце рабочего сжимается сомненьем и радост- нйтревогой; и сколько бы ни работал елрек, как бы ни был привычен и опы- тв своем деле, никогда не теряет он чувства. Его знает и старик-маши- нст, открывший поддувало паровоза, мча- шего огромный товарный состав по укло- кужелезнодорожного полотна; знает его и иогопытный запальщик, отпаливший бечисленные бурки, когда, оглядев в пос- зедний раз тихий забой и ласковый язы- чклампы Вольфа, он касается пальцами налльной машинки; знает его и широко- птый похожий на рыцаря, прокатчик, в и, когда приготовился зажать щипцами зырывающуюся скрозь пальцы раскален- нуюголову стремительной железной змеи; наютэто чувство и доменщики, когда, ведомые горновым, подходят с длинным железным ломом к чугунной летке и, ах- пу,все разом ударяют по закаменевшей шеощущая клокотанье и тяжесть ос- вбожденного из руды металла…» Образ горнового Мьяты - самый до- ючивый, самый человечный образ книги B. Гросемана, В нем нет ничего неожидан- ноно в таком полном выражении его ведоставало нашей литературе. Мьята едопрезирает чиновников в инженерских фуражках, администраторов-белоручек, не зающих, как подступиться к заартачив- пейся домне, а заодно и всех вообще шженеров и администраторов, и мы чув- ствуем в нем наряду с законной гордостью человека, дошедшего до знания практикой, таже и патриархальное непонимание ро- лтеории, науки в подчинении сил при- роды. Но это говорит только о том, что льата правдиво изображен автором. Мьята, срастный любитель птиц и животных

Без такой узды, с теми пристрастиями, которые есть у В. Козина, с его желанием лелеять краску и оттенок, нетрудно впасть в изысканность, в бестемный эстетизм. Но почти от всех этих рассказов остает- ся оскомина какой-то незавершенности. Как будто затянута экспозиция героев, - ловишь и никак не можешь поймать ос- новной образ, определяющий место и зна- чение частных картин и подробностей (вот в «Солдатском театре» все наоборот и по- тому все хорошо). Как будто это эскизы, подмалевки к какой-то несостоявшейся композиции, чья стройность заранее пле- нительна. Как будто в повествовании наз- ревает новелла - и раз, и другой, но кто-то рассеял внимание рассказчика и все пошло мелкими пташками. Ведь даже в описательных рассказах из тургеневских «Записок охотника» (вроде «Лес и степь») или пейзажных этюдах Хемингуэя естьИ напряженная внутренняя узда основого образа, темы, сюжета, не позволяющая вествованию расплыться, разбросаться в разные стороны и поднимающая его к дра- матическому финишу. «Солдатский театр» Владимира Козина топорны-еоотошестяавующий дом» и других его «Рассказов о просторе», которые появляются в «Красной нови», По этому рассказу и нужно судить о нем. Но всюду у Козина-уважение к строке, как в стихах. Совсем нет словесной шелухи, ничего не обвисает в описании, никакой дряблости в пейзаже, в диалоге есть азарт, в портрете и характеристике - непрерыв- ность линии, ничего лишнего в юморе. атр» В. Козина «отменяет» многое, напи- санное на ту же тему. Его краткость, ла- конизм-качества не только формы, но и содержания. Это-произведение послерево- люционного знания и опыта. Живулькин- единственный человек в этом домашнем театре капитанской квартиры- в силу законов, господствовавших в том общест- сте-так шись механической куклой, в то время, как злые манекены, завладевшие его судьбой, притворяются людьми. Этот «сол- датский театр» не просто театр, а театр- гиньоль, и вот таким театром ужасов бы- ла старая действительность. Основной об- раз рассказа - большой емкости ти и сосре- доточенной художественной силы. Любовь к братским народам среднеазиат- ских республик и какая-то обостренная восприимчивость к особенностям нацио- нального быта и психологии без малейше- го привкуса экзотики создают в рассказах В. Козина ощущение необ ятной жизни раз- нообразной нашей родины, переживание простора нашей страны и времени. Владимир Козин - поэт в прозе, поэт, умеющий ценить многовековую культуру слова. Незавершенность многих его вещей, будем надеяться, временная - издержки поисков нового в жизни и в искусстве.жанностью».

В. ПЕРЦОВ *

чугун, имею в виду В. Гроссмана). Но другого способа расширить наше художественное знание о мире, как через оригинальное дарование унас нет Вотпочему по тическому кодексу за подражание пола- гается кара гораздо более тяжкая, чем за художественную ошибку, сделанную та- лантливым человеком в поисках нового. Под эту последнюю «статью» целиком подходит «Ирина Годунова» A. Митрофа- нова. Вокруг этой повести, как известно, была дискуссия. В хоре разных оценок потонули отдельные возражения против нее - очень уж они оказались ми, и в общем вещь оказалась похвален- ной. Я тоже отношусь к ней сочувст- венно, хотя убежден, что дальше нуж- но работать по-другому. Сочувствие мое вызвано тем, как Митрофанов поломал бел- летристический канон и, вырвавшись на авансцену произведения главным дейст- вующим лицом, потряс меня своим авто- биографическим рассказом о старой жиз- ни и своим проникновенным призывом беречь новое. И это не публицистика, а настоящая советская лирика, причем ав- тобиографический образ мальчика, которо- го «учит» хозяйка магазина старуха Про- хорова, сделан с горьковской силой Но почему же это единственный реалистиче- ский образ в странной толпе лунатиков, сталкивающихся, как во сне, на страни- цах новой повести Митрофанова? И поче- му автор не разбудит их, сведя их осто- рожно с высоких карнизов своего мираж- ного вымысла на почву реальной совет- ской действительности? В 12-й книжке «Красной нови» за прошлый год напечатан рассказ Владими- ра Козина «Солдатский театр». Это ма- ленький шедевер, о котором можно было бы сказать многое, как о явлении нового советского искусства. Если вы никогда не бывали в Средней Азии, в Фирюзе, то этот рассказ мгновенно перенесет вас туда позволит вам освоиться с бытом капи- тана царской армии Боголюбского, как будто вы всю вашу жизнь посвятили изу- чению этой примечательной личности. В квартире капитана был поставлен им на два часа в виде дисциплинарного взы- скания ротный санитар Живулькин. «В комнату вбежал мальчишка с боль- шими ушами. Это было злое произведение капитана-неудачника и высокомерной ка- питанши… Мальчишка вбежал в комнату и остановился перед солдатом. Это была кукла солдата с голубыми глазами и жи- вым солдатским запахом. Мальчишка обо- шел вокруг игрушки и осторожно ущип- нул ее. Солдат стоял на полу, как на пьедестале. Огромная игрушка показалась мальчишке забавной, он толкнул ее ногой. Игрушка дрогнула и осталась стоять. Мальчишка отошел и сразбегу ударил иг- рушку головой. Игрушка покачнулась, по- тянула носом воздух, ғыпрямилась и про- должала стоять, глядя на часы». Не смея шевельнуть пальцем, в непо- средственной близости от грозного началь- ства, созерцает Живулькин, как на сце- не, густой быт капитанской семьи: пьян- чужку-бабушку, обед, заигрывания капи- тана с горничной Клавдющей, на которой Живулькин мечтает жениться, ссору ка- питана с женой, послеобеденное чувствен- ное примирение сытых животных. Неволь- ный зритель, обязанный стоять навытяж- ку в этом страшном театре, не выдержав напряжения, голода, усталости, падает в обморок. Изобразительная экономия Владимира Козина предельна. Тайна этой сжатости не только в обобщающей силе настоящего художественного образа, но и в нежелании художника повторяться, «Солдатский те-

Новым и замечательным во второй кни- ге «Степана Кольчугина» кажутся нам также те сцены и эпизоды, в которых ав- тор показывает трогательную срязь ря- довых людей, матерей и жен рабочих большевиками - деятелями 1905 года. впер-Бообще все, что относится к фону, на котором действует формирующийся рабочий парень Степан Кольчугин, все подробно- сти быта, замечания рядовых рабочих, в которых прорываются инстинкт и разум класса,вот это самое лучшее в книге В. Гроссмана. Столь же оригинальны дру- гне части исторического фона-эпизоды из жизни интеллигентской среды в Киеве, жильцы Софьи Андреевны, поющие по ве- черам украинские песни, разные типы студентов, среди которых несколькими штрихами тонко выделен шоринист Лобода, конечно, будущий петлюровец. в угрозу любимой домне. И В. Гроссман нашел настоящие слова, когда в другом месте он говорит, что стальной лом в руках Мьяты, победившего аварию, выглядел, как жезл власти. К сожалению, лирический план произ- ведения и многое в изображении страсти Степана Кольчугина к знанию только ахо горьковских книг. Запоздалой копией замечательных горьковских раздумий над старой русской жизнью выглядит, напри- мер, такое лирическое отступление: «Какие могучие силы имеет в себе че- ловеческое сердце, вечно хранящее спо- собность любить, радоваться, страдать. Нет силы на земле, которая могла бы прев- ратить человека в животное. Каким уди- вительным цветом зацветет прекрасная ду- ша человека, когда ев перестанет ковер- кать жизнь». После горьковских «Моих университе- тов» основной герой книги В. Гроссмана-и только напоминание о том, что мы уже знали, а не новое знакомство. И дело здесь не в том, что копия уступаст ори- гиналу в силе изображения, а в том, что она не открывает новых сторон натуры. Уроки горьковской школы в искусстве обеднены автором. Патетическая тема «Моих университетов» - о юноше-само- родке, мечтавшем при капитализме про- биться к знанию, раскрыта в этом произ- ведении с прекрасной, спокойной иронией, о которой говорит само название. Можно сказать, что это- ирония победившего на- рода по отношению к тем, кто стоял на его пути, ирония превосходства настояще- го над прошлым. Василий Гроссман берет ту же тему страдальчески-серьезно и иног- да ломится, так сказать, в открытую дверь со своей дидактикой. Там, где В. Гроссман, претворяя учебу у Горького в свое творчество, смотрит своими глазами, он нов и добавляет к то- му, что сказал учитель, свои слова. Там, где он только повторяет слова учителя, он утомителен. Школа нужна человеку, чтобы, усвоив то, что знают другие, стать самим собой и внести от себя в общий котел то, что пужно всем и чего другие еще не знают. Таким, в особенности, должно быть отно- шение к школе в искусстве. Школа Горь- кого, как и всякого великого классика, учит писателя раскрывать свое дарова- ние, свое видение мира. Однако в искус- стве много званых, да мало избранных. Это, конечно, обидно и тяжело для мно- гих, подвизающихся безрадостно на труд- ном поприще искусства, вот уж, действи- тельно, без вины виноватых (читатель, разумеется, понимает, что я здесь вовсе 

«комиссара», причудливая страстей, ни сокровенных тайн природы, смесь стародавней литературной традиции с плохо понятой «идеологической выдер- ни революции, ни этнографии, ни даже пушного промысла. Читатель с первой жэ Павильон  Грузинской ССР. строки вступает в призрачный мир, при- чудливо скроенный из лохмотьев давно сношенного одеяния европейского симво- лизма, и тщетны его надежды про- биться к реальности с помощью писателя Геннадия Гора. Если в личном опыте ав- тора даже имелся известный конкретный материал - об этом по книге судить трудно, - то он целиком и полностью деформирован его своеобразным «творче- ским методом». Читатель выводит, наконец, мораль, от- носящуюся непосредственно к творческой психологии писателя, - и не только писа- теля Геннадия Гора. Свою ложнозначи- тельную повесть Геннадий Гор написал в безотчетном стремлении обойти трудности реалистического письма. Это крайне нена- дежный способ перескочить через прецят- ствия и получить преимущество перед то- варищами, работающими на наиболее труг- ном участке. Читатель все равно будет судить Геннадия Гора по общему для всех закону.  здесь совершенно потерял живые признаки поэзии. Родина наша предстает перед на- м в каком-то фантастическом образе ле- тящей куда-то к звездам страны, простые советские люди изображены в виде гигант- ских бесформенных существ, которые всту- пают в грядущее, встречают небывалые времена и вручают истории сверкающие верительные грамоты. В книге Маркиша неприятно поражает и еще одно: Маркиш - поэт исключи- тельной оригинальности, и вдруг в еге стихах начинают звучать хорошо знакомые нам голоса. Мы открываем «Красную Ар- мию» - и вспоминаем Безыменского, чи- таем «Прогулку моей страны» - и чув- ствуем Прокофьева, перелистываем погра- ничные баллады - и уже совершенно яв- ственно слышим голос Тихонова. Откуда такое обилие чужих голосов у совершенне оригинального поэта? Может быть, здесь повинны переводчики? Отчасти, разумеет- ся, да, ибо кое-где они умудрились даже причесать Маркиша под Никитина и Сури- кова (ср., например, «Мать партизана», пер. Л. Руст, обильно уснащенный сло- вечками типа «исполать», «ан нет», и т. п.), а в одном месте неожиданно вы- плыло четверостишие Надсона: Кров готовят братья в том краю родимом, Братская забота сердцу дорога, Только бы скорее зацвести оливам, Только бы скорее раздавить врага. (Пер. Л. Руст).



Всесоюзная сельскохозяйственная выставка. Уголок субтропических культур.

ча- роде, а путем создания сухих абстракций бола- Богатырская сила Маркиша все по установившимся книжным трафаретам, подчас чуть ли не столетней давности. А это, сдается нам, именно результат при- страстия Маркиша, с одной стороны, к чрезмерной гиперболичности, а с другой стороны, к этой столетней трухе -- к ос- вященному веками тяжеловесному словарю, также давно потерявшему запах и цвет, свойственные живому слову. книгеВозьмем, например, стихотворение «Из года в год», переведенное самим автором: Из года в год, - маршрута не меняя, Несется ввысь стремительно страна; Непобедимые, в грядущее вступая, Мы небывалые встречаем времена! По всей земле - от края и до края, В порыве пламенном идут за нами вслед; Мы каждый год истории вручаем Страны верительную грамоту побед! Летит звезда, за ней вослед - другая. Дорога ясная в века устремлена, Непобедимые, в грядущее вступая, Мы небывалые встречаем времена! В зарницах стены древнего Китая, И над Испанией зари багровый свет; Мы каждый год истории вручаем Страны верительную грамоту побед! Пароль наш - «мир» - с броней стальною спаян, И наша сталь, как песнь, отточена; Мы, неприступные, в грядущее вступаем И небывалые встречаем времена!… Все это стихотворение представляет со- бою не что иное, как повторение на раз- лад одних и тех же, к тому же мно- го раз до Маркиша сказанных, слов. это не тема с вариациями, а тема с повтора- ми-назойливыми и однообразными. Здесь от прежней внутренней силы поэзии Мар- киша остались лишь слова, обозначающие силу, которыми он щедро пересыпает свои стихи. «Мощь», «могущество», «сила», «слава», «воля» и невообразимое количе- ство эпитетов типа «огромный», «гигант- ский», «колоссальный». Это голая абстракция, которая сродни космизму «кузпецов» (ср., например, «Мы каждый год истории вручаем страны вери- тельную грамоту побед», «Пароль наш - «мир» - с броней стальною спаян», «С лица земли сотрет чумные стаи разгон крылатый звездных эстафет»). Это, наконец, словарь столетней давно- сти («непобедимые, в грядущее вступая, мы небывалые встречаем времена») и то мудрствование,которое мы отмечали у Маркиша (пароль «мир», спаянный со сталью, которая отточена, как песнь). Мир№ ще начинает отзываться не вековым мо- гуществом природы, а затхлым запахом пожелтевших фолиантов, не древней мо- щью пророков, а тяжеловесной архаикой Сумарокова, не стовековой мудростью Би- блии, а мудрствованием ее комментаторов. Это в полной мере сказалось в последней книге стихов Маркиша «Фотерлехе эрд» («Родина»), большинство которых было опубликовано в русском переводе в «Голос гражданина». При разборе книги Маркиша следует, прежде всего, учесть, что она очень ак- туальна. В ней помещены стихи о вождях и руководителях советского народа Ленине, Сталине, Кирове, Орджоникидзе, о Сталинской Конституции, об Испании, о Красной Армии, о ненависти к врагам народа. К стихам этим надо подходить очень чутко. Они предстарляют большую ценность как документы, передающие не- посредственные чувства советских людей, «голос гражданина», как говорит сам Мар- киш, - чувства любви к вождям совет- ского народа, горечи от утраты его луч- ших сынов, ненависти к врагам народа. Справедливость требует отметить, что, например, стихи Маркиша о врагах наро- да в отдельних местах достигают подлин- но большой выразительности. Таковы, на- пример, следующие строки: Пусть, ядом напоив разбухнувшие почки, Деревья и кусты взорвутся, как гроза, И пусть предателям они поодиночке Ветвями острыми вонзаются в глаза. (Пер. Д. Бродского).

Гр. ЛЕВИН

абстракция. называть свои стихи эты становились все шире и шире, как будто поэту нехватало воздуха, и он стремился жадно, всей грудью впитывать запахи степи, моря, земли. Вот, например, отрывок из поэмы «Днепр»: Хороша ты, земля! восклицает старик. - Хороша! Хоть прими ее в пищу, - ей-богу, добротней не сваришь! Хоть разрежь, как буханку, на звездную скатерть кроша… Назови ее «брат» и «отец», назови и «товарищ»… Хороша ты, земля, хороша ты, земля, хороша! (Пер. 0. Колычева). Но при всем том нельзя было не отме- тить одного, очень опасного именно для Маркиша, явления - уменьшения живо- писности, картинности, образности за счет все увеличивающейся, непомерно возра- стающей риторики, достигающей подлин- ных геркулесовых столпов гиперболично- сти: Под развевающимся знаменем идет Широкоплечий век, и, в темных далях Его глаза обращены вперед, Как два пылающие полушарья. шаря, (Пер. О. Колычева).

Живописность или огда-то Перецу Маркишу, как и мно- другим поэтам старшего поколения, сойственны были сомнения в опреде- ееиисвоего пути. С отвращением говоря пследних, отходящих в прошлое людях чарого мира, поэт, однако, не мог не чув- повать, что частица души этих людей включена и в нем. Тогда для него еще стоять вопрос:  Вто черный катафалк мне к ночи приготовит? погребальных кляч в упряжку я найду? Скогу ли променять мой ветхий могендовәд На пятикрылую военную звезду? (Пер. П. Антокольского). Однако уже в цикле «Лидер вегн лец- («Стихи о последних»), которым Мар- фактически дебютировал на литера- трном поприце, поэт провозгласил реши- авный разрыв с прошлым. Это были щавосходные стихи. В них поэт с бес- ищадной правдивостью изобразил действи- нльность прошлого, действительность ла- ков, рундуков, гнойных ям и копоша- ся в них псов, с которыми поэт часто разнивает и людей, окружающих его. х людей, которых он обрисовал в прашных образах «крыс, бегущих с нуж- ша», и грызущихся на клоаке псов, пенавидит до скрежета зубов, до истош- о крика. Проклиная их, он находит Птельные, нечеловечески-жестокие об- ы, гневные, клеймящие слова. От животной, чудовищно-грязной жизни иплюдей, от их тупого довольства соб- крхотным мирком поэт стремит- нать, с ужасом отрывая липкие их вльцы, прикасающиеся к нему. Сначала поэт уходит в мир романти- вких, но сохранивших вещность и вы- члость, образов. После узости местечко- эгобыта все приобретает в его глазах не- тоственно огромные размеры. В этом ги- болизме, как реакции против замкнуто- иии ограниченности старого быта, в этом оирепом громовом крике, как протесте вечного приглушенного и испуган- шопота, в этом пристрастии к обла- исключительной волей людям, чшедшим на смену жалким, тщедушным трусливым людишкам, окружавшим его мньше, и Маркиша. находит такие же удивительные, необыч- ные образы, как и для героев своих преж- них стихов, но теперь это уже не обра- зы беспощадного реалистического разобла- чения, а образы романтического захвата: Прекрасны грузчики с затылками из меди, С мускулатурою из бронзы голубой, - Они в тени жуют кусок горячей снеди И вместе с лошадьми бредут на водо- пой. 0, вьющаяся медь кудрей и бород пылких, О, мамонтовых спин невиданный размах! Вы солнце няньчите на каменных затылках, Вы землю держите на бронзовых плечах! (Пер. О. Колычева).

Однако, несмотря на всю красоту и си- лу этих стихов, нельзя не заметить уже таящуюся здесь опасность, состоящую в увлечении чрезмерным гиперболизмом. От стихов о «последних» пришел Мар- киш к «стихам о восходящих». Перво- классная поэма «Братья», замечательные стихи Маркиша о людях сурового романти- ческого труда - грузчиках и матросах, такие его стихи, как «Москва», «В пути», отрывок из поэмы «Днепр» - «Мужики» и многие другие, сделали Маркиша очень большим советским поэтом. Перец Маркиш написал не только пре- ои красные стихи о гражданской войне, но сумел найти новые, настоящие слова, что- бы рассказать о социалистическом строи- тельстве. Это отличает его от поэтов которые, исчерпав старую тему, с огром- ным трудом продирались к новой, но дол- го никак не могли ее уловить. Это отли- чает его и от поэтов, чересчур легко пере- ключившихся на новую тему и писавших соответственно этому скороспелые и не- брежные стихи. Маркиш так же вдохно- венно, со свойственным ему высоким па- фосом и любовью к жизни воспевал сози- дательную работу советского народа. Он с не наблю- радостью и гордостью уже дателя из «тихой комнатки шестого этажа», а деятельного участника собы- тий - сообщал об этой работе: «Там ветку выстроят. Там семафор поставят». Его «песни»- как особенно любят

Но нередко эти чужие голоса звучат и в самом оригинале. Таковы совершенно ти- хоновские по интонации пограничные бал- лалы Маркиша, особенно его «Баллада о братьях», Это - результатого, что Мар- киш берет тему в книжном традиционном плане. Срывы Переца Маркиша - умного и своеобразного советского поэтапо-па- стоящему огорчают каждого, кто любит о рошую, подлинную поэзию. Трудно назвать другого еврейского поэта, который так много дал бы советской литературе. Его стихи и поэмы, романы и пьесы отлича- ются силой и неповторимостью высекого искусства. Отсюла - единственно неопровержимый вывод. Путь Маркиша - не к голой аб- стракции, а к конкретной живописности. Не к поспешной крикливости, а к мудрой и вдумчивой речи. Не к привычным и легким тропинкам, а к трудной дороге на- стоящей поэзии. 1 3

Исключительной теплотой отличаются сме-ый лада о делегате», в котором рассказывает- ся о приезде в Москву раненого респуб- ликанского бойца. Хорошие строки можно найти и в дру- тих стихах Маркиша. В частности, сле- лует отметить «Мать партизана» сти- хотворение, выгодно отличающееся от других, удивительно, шаблонных, погра- ничных стихов Маркиша. Но стихи оста- ются стихами. Стихи - не просто доку- менты нашей эпохи, а художественные документы, и поэтому та же справедли- вость, которая заставила нас тщательно выбирать все хорошее в новых стихах Маркиша, заставляет нас прямо сказать, что, носмотря на отдельные удачи, новая книга Маркиша состоит в подавляющем большинстве из очень плохих стихов. почти сплошь плохие стихи потому, что Маркиш в них пошел по линии наи- меньшего сопротивления - не путем соз- дания подлинных художественных образов, живых и конкретных по самой своей при-

Гигантский век с двумя пылающими полушариями глаз, непомерно, почти хотворно чудовищен, как чудовищен, хотя величественен, другой образ Маркиша, образ века, препоясывающего небеса к бо бедру. Но несообразность этих образов ис- купастся хотя бы их оригинальностью. Зато уак никак не простительны Маркишу подобные стихи: Наш пульс гремит, как толпы на рассвете, И сердце пенится, как океанский вал. Как телеграфные столбы, стоят сто- летья… ввысь … и через перевал! (Пер. О. Колычева). Зи, в гору, в гору,

Сила гиперболизма Маркиша прежде держалась именно на огромном изобрази- тельном его мастерстве. Когда же МаркишЭто стал пренебрегать этой живописностью, у него в запасе осталось только голое слово, одна, лишенная плоти и потому не живая, как маска, снятая с мертвеца, гипер-

44 Литературная газета