м. живов



Свидетельские показания польской литературы дрань или истлевшую солому. Вороны по- нуро перелетают по грустным, застывшим дворам. Удивительное дело: чужие люди тшательно обходят Направу, а податной инспектор всегда находит сюда дорогу. Что тут возьмешь? Но он выгоняет из хлева свинью и единственную кормили- цу - корову…» Вл. Ковальский в повести «В Гремячей» показал польскую пограничную деревню в переломные дни - от империалистиче- ской войны до установления польской «независимости». В его книге уже ясно слышна горечь разочарования, пережитого польским крестьянством при первом столк- новении с новыми отечественными пора- ботителями. Ян Виктор запечатлел судьбы польской деревни в романе «Пашня на взгорье». Это подлинно-художественное произведение, в котором отражены не только нужда и ли- шения крестьянства, но и их моральное порабощение, ведущее к одичанию, к по- тере всего человеческого, растлевающее пепхику крестьянина. Но если нас потрясают нечеловеческие страдания польских крестьянских масс, то стократ тяжелее была жизнь украинских и белорусских крестьян, томившихся под игом польской шляхты. Эта тема еще ждет своего художественного воплощения. Но и из тех страниц, которые в ряде про- изведений посвящены жизни на «кресах», вырисовывается чудовищная картина из- девательств и насилия. Может быть, Цезаря Барыку из рома- на Жеромского толкнуло в ряды рабочих демонстрантов то, что он услышал на коммунистическом собрании о кровавом терроре в Западной Украине и в Западной Белоруссии. Он узнал: «Заключенных пы- тают электрическим током. Кузнецу Коз- ловскому, с хутора Васильковщина, Вол- ковыской волочти, связали руки и между рук и колен всунули железный кол; два полицейских держали этот кол, поднимали Козловского вверх и, размахнувшись, ки- дали ето о стену; Козловский ударялся, как мяч, о стену и падал на землю, от которой снова отскакивал; эта процедура продолжалась пятнадцать минут, и через три дня он умер в страшных мучениях… В деревне Дедове, Новоминской волости, засекли насмерть розгами нескольких бе- ременных женщин…». успехСофья Налковская в своем «Романе Те- резы Геннерт» пишет: «Когда перестали танцовать, Латерна подошел к поручику Лину и вступил с ним в продолжительный разговор. гон-Латерна возвратился из пограничных губерний… Там можно убедиться воочию, до чего мы дошли, что мы купили такою ценою - ценою потоков крови. Поручик и сам задумывался об этом. Белоруссы и украинцы, - с ними по- ступают не лучше. И Польша, которая в продолжение стольких лет изнывала в це- пях рабства (поручик был поэт), теперь сама… Так вот из-за чего велась борьба!… Вот что значит независимость!… Здесь си- дят в тюрьмах люди только из-за того, что являются последователями самых воз- вышенных, самых благородных идей… нито не протестует, все молчат… Это в порядке вещей… говорит Латерна. - Такова Польша. Ничего дру- гого нельзя было ожидать». Характерно, что Доленга Мостович, ри- суя восхождение своего героя, проходимца и мошенника Дызмы, отводит ему вотчину на окраинах, где во-всю могут развернуть- ся его таланты эксплоататора, угнетателя и насильника. На кресах могли безраздельно властво- вать последние из гадов, наводнявших правительственные учреждения польской шляхты. Там шарлатан и аферист Дыз- шляхты. Там шарлатан и аферист Дыз- ма мог не только разговаривать со служа- щими, точно жандарм со своими шпика- ми, … там он мог воскрешать вековые традиции высшей польской аристократии, восходящие до времои римових пагрициев: уполить давету на у со лась сопротивляться пану помещику, жених по этому случаю напился вдребез- ги». Такой предстает в изображении поль- оких буржуазных писателей картина кро- вавого господства польской шляхты над порабощенными ею украинцами и белорус- сами. Но, быть может, вся утонченная си- стема издевательств и притеснений, при- менявшихся в Западной Украине и За- падной Белоруссии, отчетливее всего вы- ражена в небольшой кните Адольфа Руд- ницкого «Солдаты». Система муштры и палки неистовствовала в польской казарме. Любой новобранец, попадавший в казарму, становился рабом и жертвой поручика, ун- тера и даже солдата старшего призыва. Чтобы кое-как просуществовать, он дол- жен был с самого начала приучать себя к подхалимству, забыть о чувстве собствен- ного достоинства. Очень скоро, рассказы- вает Рудницкий, при появлении офицера солдаты пускались вперегонки к нему каждый хотел почистить ему сапоги. Однако офицеры и унтера умудрялись придумывать дополнительные издеватель- ства и пытки для украинцев и евреев. Только что пришедших из деревни укра- инцев заставляли заучивать на зубок фа- милии и звания всех начальников, от пре- зидента до унтера. Им грозили, что если они не осили проутрость, Упралнски. Ик австввляли пот польотие песни, которых они не любили и не зна- ли, и запрещали петь свои украинские думки. Результаты такой системы «воспита- ния» дали себя знать при первом военном столкновении. Боевого энтузиазма, как из- вестно, после такой «подготовки» не про- явили не только украинские и белорус-уже ские, но и польские крестьяне… * Что расскажет польская литература  булущим поколениям о последнем - чер- ном двадцатилетии польской истории, гордо и лживо именовавшемся новой эрой воз- рождения Польши? Польская шляхта, захватившая власть в стране, с помощью своих цензоров и жандармов неистово душила литературу, всеми способами и средствами преследуя каждое живое, свободное слово. Но правла прорывалась через все препятствия, про- никала даже в книти многих буржуазных писателей, несмотря на все их старания приукрасить мрачную польскую действи- тельность. И сегодня особенно интересно заглянуть в польскую литературу, в ко- торой отразились пороки и преступления, приведшие польское буржуазно-помещичье государство к упадку, развалу и гибе- ли… Спервых же дней установления бур- жуазно-помещичьей власти рабочим стало ясно, что новые хозяева страны будут править во имя своих интересов, против интересов трудящихся. Крестьяне увидели себя окруженными смертоносным кольцом трехликого удава: на них наступали поль- ский помещик, польский жандарм и поль- ский ксендз. Волна разочарования захлест- нула и лучшую часть польской интелли- генции. Глубокое и горькое разочарование не могло не охватить и тех польских буржуазных писателей, которые решались хоть сколько-нибудь честно отразить поль- скую действительность. Андрей Струг к тому времени уже ос- новательно забыл свои юношеские рево- люционные увлечения. В своих романах он чернил Великую социалистическую ре- волюцию в СССР и клеветал на русский пролетариат. Но то, что он увидел в «возрожденной» Польше, наполнило и его чувством протеста и возмущения. В своем романе «Поколение Марка Свиды» Струг так охарактеризовал первый период уста- новления польской государственности: «Нет путеводной мысли. Приличные люди топут среди обывательщины и спекулян- тов, которые руководят всем. Какая грязь! Интрити! Скандалы! Все развращено до основания, даже молодежь!» Герой ой Струга, Марк Свида, вначале ис- полнен был наивных, но честных стрем- лений и веры. Но вскоре эн убедился во- очию: «Каждый и все рискуют, проитры- ают и отыгрываются, подематривают в карты партнеру, делают «вольты», играют краплеными картами. Горе тому, кто в этот колоссальный иторный притон является с каким-то творческим планом и вообража- ет, что он останется честным… Разбитые не мотли даже притворяться, булто они что-то знают, к чему-то стремятся… Все- общим ополчением ринулись в атаку на завоевание портфелей, и каждый вел за собой колонну приятелей, шуринов и зятьев, развращенных алчными надежда- ми». И, оглянувшись на пройденный им жизненный путь, Марк Свида, от лица молодого поколения Польши, задал себе вопрос: «На что ушла моя жизнь?» и дол- жен был ответить: «Не стоило жить». Неужели смерть - единственный вы- ход для разочарованного молодого поколе- ния Польши? Андрей Струг не решился продолжить эту мысль. За него это сде- лал другой, близкий ему по умонастрое- нию писатель - Стефан Жеромский в романе «Ранняя весна». Его герой Цезарь Барыка - был в России во время Октябрьской революции. Он оказался столь же неловольным ею, как и автор рома- на. Но он поверил уверениям своего отца, сражавшегося в легионах Пилсудского, что в новой Польше все будут жить в «хру- стальных дворцах», не зная бед и забот. И он вернулся на родину. Бместо хрустальных дворпов он застал мрачные бараки и убогие хаты, гнезла нищеты и мрака. В столице он увидел грязные кварталы, населенные еврейской беднотой. На собрании коммунистов он услышал о страшнейших издевательствах пад трудящимися, о чудовищных пытках. Он еще гогов был защищать идеи, вну- най отом Сеолетый иокушен, слыпал на собрании, глубоко запало ему в душгу. И когда вслед за тем он увидел полицейского в красивом и новом мундире, шагавшего взад и вперед на длинном ка- менном возвышении посрели улицы, пропи- танной грязью и нищетой, фигура поли- цейского выросла в его глазах, как сим- вол, предстала как живое олицетворение государственного режима Польши. Он вер- нулся к своему старому другу и учителю Гаевцу, выразителю всех заблуждений и иллюзий националистической польской ин- теллитенции, но он уже не мог поддавать- ся его иллюзиям и возражал ему теми словами, которые еще недавно на комму- нистическом собрании вызывали в нем протест: «Мать моя умерла от тоски по Польше. И мой отец… А вы, мудрые правители, что вы сделали из этой тоски? Застенок… Полицейский, вооруженный всеми орудия- ми пытки, - вот на чем держится Поль- ша… Народ голодает в деревнях. Народ изнемогает на фабриках. Народ влачит бездомное существование в предместьях. Как вы собираетесь улучшить положение евреев, изнывающих в своем гетто? Ниче- го вы не знаете, у вас нет никаких идей и никаких планов… Ваши идеи - старые лозунги немощных людей, которые не раз уже привели Польшу к гибели…» И еще: «Разве у вас есть смелость Ленина, что- бы начать великое дело, разрушить ста- рое и создать новое?» И логика повелевает Жеромскому, что- бы герой его примкнул к рабочей демон- страции, пошел на Бельведерцитадель правящей Польши, пошел вместе с комму- нистом Люлеком, еще недавно возмутившим Цезаря Барыку словами: «Только бы про- держаться до конца этой «независимости», там еще можно будет спокойно пожить на свете!» Герой романа Фердинанда Гетеля, как и Цезарь Барыка у Жеромского, возвра- шается из России в «освобожденную» Польшу. Он питает такие же розовые на- Литературная газета 2 № 53 дежды на новую жизнь в Польше. И Фер- динанд Гетель еще суровее, чем Жером- ский, напутствует своего героя: «Я вижу, как ты блуждаешь среди миллионов чужих тебе людей, далекий пришелец, возвратив- шийся сын блудных отцов. Сокровища твоих добродетелей, сохраненные под пан- цырем чести, не скоро оценит отчизна… Изнемогая от нужды и гордости, будешь давиться горькой пищей унижения и, блуждая одиноко, сотни раз очутишься в ловушке, из которой через калитку ничто- жества проскальзывает на арену жизни вчерашний гад - будущий гражданин и любимец судьбы». Вчерашний гад стал гордо именоваться гражданином Речи Посполитой и не толь- но ринулся в атаку на завоевание теп- лых местечек, но и завоевал их, стал первой фигурой в государстве. И ето, этот основной тип нового польского политиче- ского деятеля, также запечатлела поль- ская литература. Софья Налковская - старая польская писательница, интересовавшаяся преиму- шественно переживаниями тонкой аристо- кратической души. Но когда в аристокра- тические салоны проник «новый пройдо- ха и мародер», она написала повесть «Роман Терезы Геннерт» и вывела в ней «аристократов новой формации». Герой ро- мана Юзеф Геннерт недавно был еще при- казчиком, прельстившимся небольшим приданым, полученным его женой от ее любовника в качестве отступного. Во вре- мя войны «у него не было никакой долж- ности, не было своей конторы, он не де- лал ничего определенного, он делал день- ги… А теперь товарищ министра или го- сударственный секретарь перед ним - ничто… Все знают, что всем заправляет в министерстве Геннерт. Все зависит от него». Не менее правдиво изобразил карьеру польского политического деятеля Доленго Мостович в романе «Карьера. Николима. Дызмы».

Общий вид города Вильно,

Дружба народов

И там, где нашли вы родной свой приют Под сенью ликующих алых знамен, Под клики братанья народов, племен: «Да сгинет шляхетская Польша!» поют. И, видя, что раб от неволи спасен,  в тревоге бегут. Магнаты и паны

Наш брат-украиаец, наш брат-белорусс. Проснитесь свободны, сильны: Нет панского ига, нет бедствий войны! Над вами сквозь неба осеннего грусть  Восходит светило счастливой страны, Чье славное имя - Советский Союз.



Чтоб больше под панской пятою не быть, Чтоб пули смертельной не слышать вам свист, Вы с нами, как братья, тепло обнялись. Пусть панская свора о прошлом скорбит. Желанную долю, счастливую жизнь И дружбу народов врагам не разбить.  ЭЛЛЯЙ (Якутский поэт).

Одиннадцать братьев с востока пришли, И руки вам крепко пожали они, И Сталина правду, как счастья родник, В убогие ваши селенья внесли. И в ваших глазах засияли огни, И нет уже слез, что веками текли.

Никодим Дызма мечтал о месте танцо- ра исполнителя танго в кафе. Эта меч- та потерпела крах, но ему выпало другое счастье: он случайно нашел притласитель- ный билет на раут у председателя сове- та министров и, воспользовавшись фра- ком, в котором собирался танцовать в ка- фе, отправился на бал. он имел в кругах польской политической элиты, ой импонировали его грубость и неотесан- ность, его развязность и наглость. Нико- дим Дызма очень скоро прослыл «сильным человеком», и когда кабинет подал в от- ставку, президент отправил к Дызме ца с предложением сформировать новое правительство. Даже буржуазные писатели не могли скрыть правду о панской Польше, оее гнилой государственной машине, о тлетвор- ном гниении всего аппарата власти, на- чавшемся с первых дней его возникнове- ния, о ее незадачливых правителях, пыш- ными плащами патрициев прикрывавших рубища бездарных, корыстных и жадных дельцов. В первую очередь в польской литера- туре отразилось самое вопиющее из всех преступлений польской шляхты - пора- бощение крестьянства, составлявшего три четверти населения Польши. Романы Ванды Василевской «Родина» и «Земля в ярме» широко известны совет- скому читателю. Но польская литература насчитывает немало других произведе- кий, правдиво показывающих судьбу кре- стьянских масс. В романе Ялу Курека «Грипп свиреп- ствует в Направе» нас потрясают факты из жизни польской деревни: «Никто не зажигает огня. Окна мертвы. Нет кероси- на. Нет денег на керосин. У Гвижджа вот на. Нет денег на керосин. Твижджа вот уже вторую неделю стоит горшок с соле- ной водой, в которой много раз варили картошку. Вылить эту драгоценную жидкость нельзя, в ней эще не один раз будет вериться вартофель… Направа все рочору у вбех былм печальяве лица. По утрам вставали с трудом и пеохотно. Незачем вставать. Размокшая глина и каменистые пески не радуют взора. Крыши пропускают холодный се- веро-восточный ветер через сорванную

«ЗЕМЛЯ В ЯРМЕ» Виктор ФИНК  «Художественная литература» выпусти- ла книгу польской писательницы Ванды Василевской «Земля в ярме». Ванда Василевская знакомит нас с жизнью польской деревни. Ее книга была получена в Москве около года тому на- зад. Роман в те дни не имел того Эту книгу должен прочитать каждый. Эта книта, написанная года два тому на- зад, когда еще ничто, казалось, не пред- вещало нынешних событий, с замечатель- ной натлядноютью показывает их номерность, неумолимую логику харак-Тогда иНевозможно резмировать содержание этого романа, свести ето к каркасу сюже- та, к отдельным образам, отдельным по- ложениям. Материя, из которой он создан, поражает, захватывает и волнует вне за- висимости от литературной формы, найден- кой автором, от ее качеств и недостатков. тера животрепещущей актуальности, кото- рый ныне придала ему война. Но и то- гда нельзя было читать эту книгу без то- го особого трепета и волнения, какие вы- зывают только книги, сотканные из страшной правды. Вот четыре деревни: Калины, Бржеги, Грабовка и Мацьков, Крестьянам принад- лежит здесь неумолимая земля, которая не кормит, - пески и камни. Лучшие участки принадлежат помещику. Есть ре- ка. Но ловить в ней рыбу нельзя: река принадлежит помещику. Есть лес. Но не только рубить его, - грибы и ягоды со- тоько рубить его,прибы и олы сот бирать нельзя: лес принадлежит помещи- ку. Есть дорога, но по дороге ездить нель- зя - дорога тоже принадлежит помещи- ку, Земля - в ярме. Крестьянин обречен на голодное существование, на тяжкую жпень в невенастве, темното, вшах, болез- нях, горе, злобе и покорности. Польская деревня предстает в книге Василевской с самых разнообразных сто- рон; читателя буквально охватывает ото- ропь от сознания, что такая страшная жизнь развертывается не в крепостную эпоху, а в наши дни, и не среди диких племен центральной Африки, а в Европе, в одном из так называемых культурных государств, Нам, особенно нашему новому, совет- скому читателю, уже трудно поверить в правдоподобность такой жизни. Но в том и заключается самое страшное в этой книге, что она не вымысел. Чтобы потря- сти нас, автору надо было использовать лишь наиболее типичные и массовые яв- ления жизни польской деревни.  Действие романа Василевской происхо- дит в местностях, где была проведена пре- словутая парцелляция. 1920 году правительство Польши, опасаясь революции, задумало успокоить деревню аграрной «реформой» - парцел- ляцией. Это была распродажа крестьянам «излишков» помещичьей земли. За этой «реформой» должна была наступить «но- вая эра» в жизни польской деревни, Так, по крайней мере, было обещано. Что, однако, дало это своеобразное «рас- кулачивание» помещика? Реформу прово- дили сами же помещики, Они действова- ли в лице чиновников своего, помещичь- его государства. В результате крестьянам пошли только земли неудобные, истощен- ные, ничего больше не дававшие даже по- мещику, несмотря на то, что для обработ- ки таких земель у него имеются усовер- шенствованные орудия. «Из этой земли, - пишет Василевская, ＿ выколотили все, что она могла дать. Издавна было известно, что она пой- дет на парцелляцию. Не окупался уже ни- какой вклад в нее. Из года в год прино- сила она все более скудный урожай, но это было неважно. Ее засевали и собирали с нее до той поры, пока могло еще расти что-нибудь. Наконец, исчерпанная, из - еденная, многие годы не удобряемая, зем- ля эта рассыпалась в песок, пораженная бесплодием. Тогда пришла парцелляция». Но и эту бесплодную землю продавали 

в его комнаты. Единственное занятие гра- это-   фа - борьба с крестьянами. Жизнь го старого человека отравлена: он несча- стен, потому что ому все кажется, что его крестьяне недостаточно несчастны. «Острженьский чувствовал, что волнь ненависти нарастает вокрут него, взды- мается все выше. Но это эще сильней подзадоривало его к враждебным действи- ям. Уже не только для того, чтобы со- бирать, накапливать землю, как бывало раньше, но чтобы показать этим хамам, что он, граф Острженьский, могуществен- ней всех! Чтобы напомнить мужикам, что их еще не так давно пороли плеть- ми на задах острженьского двора. Что- бы показать, что он здесь властелин к плевать хочет на все». В книге Василевской показаны лишь стихийные вспышки крестьянского гнева. Но борьба угнетенного польского кре- стьянства уже не раз принимала харак- тер массовых революционных выступле- ний, Не дальше, как в 1937 году, мил- лионы польских крестьян провели десяти дневную забастовку. В 1938 гыу кр стьянские колонны участвовали в май ских манифестациях в целом ряде поль- ских городов. Никакие ухищрения поли- ции но могли помешать росту классовой соенательности, развитию революционных настроений и сближению польского кре- стйнства с рабочим классом. Иначе и быть не мотло: слишком мно- го горя накопилось в польской деревне   в Польше 16 тысяч помещиков владелн таким же количеством земли, как 4 мил- лиона крестьян. Разница только в земле! помещиков хорошая, у крестьян плохая. Лоса почти полностью принодле- жали помощикам и еписконам. Кротьв имели едва пять-шесть процентов. Что же касается государственной власти, то она пеликом принадлежалабогатым классім. На крестьянстве лежали только повинно- сти, обязанности и налоги. Как же, в самом деле, мотли мириться c этим миллионы польских крестьян рабочих? Как можно было думать, что они будут мириться с этим после того; как в мире прозвучало уже слово кре- стьянской правды, когда есть на свете хотя бы одно государство, где рабочие крестьяне доказали на деле, что мечты че- ловечества о свободном труде осуществнмы и осуществлены? Понятно, за что польская деревня воюет с Острженьскими. Деревня знает, чего хочет. Но что же графы Острженьские? Только слепота обреченных могла поз- волить им думать, что в наше время к в непосредственном соседстве с Советским Союзом можно править миллионами кре стьян так, как правили их предки крепостные времена. Только слепота об реченных могла заставить их бросить огонь войны многонациональные миллно- ны трудящихся, у которых они отнима ли плоды их трудов, свет солнца и ра- дость жИЗНИ. Двадцать лет кичилась панская Поль- ша своей силой, пыжилась и петушиласы И вот в несколько дней разгромлена ар- мия. B минуту испытаний с ее горе правителей сразу слетели накладные мус кулы и наведепный румянец. Онн мотались по стране из города в город, как труппа прогоревших циркачей. Их госу дарство развалилось. Они спасали толь- ко себя, своих жен и свои сбережения. Великий урок! Панская Польша сошла с исторической арены навеки. Великая социалистическая страна протянула руку помощи братским народам Западной Украины и Западной Белоруссии. Советский Союз делает все необходимое для того, чтобы вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумным руководителями, и дать ему возможност зажить мирной жизнью.

крестьянам по спекулятивной цене. Банк  давал рассрочку на сорок лет, но рассроч- ка была лишь приманкой: она помогала зако-завлечь крестьянина в кабалу. истории.«Мужики воевали с песком бесполезно, безнадежно, Уходили силы, жизнь, кровь в бесплодный песок, а он неизменно оста- вался бесплодным». «пошли слухи, что банк отберет землю, так как новоселы не только не платят взносов, но не могут выпутаться даже из уплаты процентов». Прака помещиков охраняют полиция, армия, перковь раболешие предателей. темнота и неорганизованность самих кре- стьян. Право собственности обратилось в право на издевательство, в право на без- наказанный произвол. Крестьянского пар- ня, купавшегося в помещичьей речке, лесники убивают камнями, и власти по- дымаются на их защиту. Женщину, пой- манную в помещичьем лесу, убивают без- наказанно, Горе царит на этой бедной польской земле. Она налоена мужицким страданием. Но Василевская показывает не только крестьян: мы видим и самого помещика. графа Острженьского, и его семью. Что же граф, хоть он-то наслаждается жизнью? Ему-то его богатство и власть дают хотя бы личное счастье? Нет. Ва- силевская очень умно показывает, что власть Острженьского - пережиток, ко- торому противится сама природа. Граф живет в своем замке мрачный, злобный и одинокий, как волк, Семья распалась: ол- на дочь бежала из хому, друтья - дуроч- ка. Было двое сыновей. Один дал себя убить на дуэли из-за какой-то певички, другой покончил с собой. Жена, загнанная, запуганная и заплаканная, боится входить

Л. ПЕРВОМАЙСКИЙ

ПЯТРО ГЛЕБКА

визвольна пісня Палае загравою край небозводу, підводиться сонце злоте і прапор червоний нового походу над нами у небі цвіте. Народи, вперед! урочисто й громово лунае наш клич над світи, і чуючи сталінське буряне слово еднаються вольні брати! Ми братию тобі простягаемо руку, віками катований край! На кривду, неволю, наругу і муку - на панство, на шляхту вставай! Народи, вперед! урочисто й громово лунае наш клич над світи, і чуючи сталінське буряне слово еднаються вольні брати! Упали неправі, трухляві кордони. Одкрилася зоряна путь. Червоноі Арміі грізні загони братам нашим волю несуть, Народи, вперед! урочисто й громово лунае наш клич над світи, і чуючи сталінське буряне слово еднаються вольні брати! Як сонце багряне в яснім видноколі як сонце оце золоте, хай славиться праця, хай славиться хай сталінськаправда цвіте! воЛя. Народи, вперед! урочисто й громово лунае наш клич над світи, І чуючи сталінське буряне слово еднаються вольні брати! ЕРЕВАН, (По телеграфу).

РОДНЫМ БРАТЬЯМ Брат родной мой, забитый, голодный, Солнце правды и волю встречай, Становися в шеренгу свободных, Распрямляйся, живи, расцветай! Нас краина одна породила, Да неравное счастье дала: Мы росли всему свету на диво, Вас неволя везде стерегла. Ваши матери нищи и босы, Разоренный покинувши дом, Проливая горючие слезы, Замерзали под панским окном. Ваши сестры и ваши невесты Увядали в чужих городах, Под нагайками в панских поместьях Погибали отцы в батраках. Край бесправный земли Белорусской, Край, придавленный панской ногой, Сколько слез на полях твоих узких, Сколько пролито крови живой! Ты, изведавший лютую муку, Ты, исклеванный злым вороньем, Нашу крепкую братскую руку Мы сегодня тебе подаем. Пред тобою бескрайние дали, Наша дружба - на веки веков, тебе позаботился Сталин Солнце ясное всех бедняков. Перевод с белоруссного М. ИСАКОВСКОГО и П. СЕМЫНИНА. 



  

Польская литература этих мрачных лет расскажет будущим поколениям скорбную и гнетущую повесть о двадцатилетних страданиях многомиллионных трудящихся масс под ярмом последнего поколения поль- ской шляхты, и страницы эти будут зву- чать в веках суровым обвинением и не- умолимым приговором.