голову счастливая мысль примѣнить размѣръ нѣмецкаго стиха къ стиху русскому, до тѣхъ поръ тяжелому и неестественному,
даже подъ перомъ даровитаго Кантемира. Въ это время Россія праздновала славную Ставучанскую побѣду Миниха и взятіе Хотина; вѣсть о славѣ русскаго оружія достигла Марбурга и напол
нила душу Ломоносова восторгомъ, который вылился въ одѣ, написанной звучными ямбами. Эта первая ода замѣчательна въ нашей литературѣ особенно тѣмъ, что она указала и навсегда утвердила свойственный русскому языку тоническій размѣръ стиха, о которомъ было неясное сознаніе въ ученомъ труженикѣ Третьяковскомъ. Отправляя оду президенту академіи Корфу, Ломо
носовъ видимо боялся за свое нововведеніе, а потому ечелъ за нужное приложить къ своему стихотворенію письмо о нашей версификаціи вообще. Въ немъ Ломоносовъ просилъ академиковъ разрѣшить: правдивы ли оныя мнѣнія, что о пашемъ стихо
сложеніи имѣетъ и по которымъ, донынѣ сочиняя стихи, поступаетъ. Къ счастію, академики-нѣмцы не взялись судить ни о достоинствѣ оды, ни о справедливости мнѣнія о нашемъ стихосложеніи, но поручили рѣшеніе этого вопроса адъюнкту математики В. Евд. Ада Дурову, бывшему впослѣдствіи курато
ромъ московскаго университета. Ададуровъ одобрилъ теорію нашей версификаціи, и высоко оцѣнилъ торжественную оду,
сочиненную по ея правиламъ. Академики опредѣлили напечатать ее и въ торжественный день поднести императрицѣ Аннѣ Іоаннов
нѣ. Такъ и было сдѣлано. Императрица благосклонпо приняла стихи холмогорскаго рыбака и приказала раздать ихъ придворнымъ. Всѣ съ удивленіемъ н восторгомъ читали первую оду Ломо
носова. Новые звуки и новые обороты рѣчи придавали силу и красоту русскому языку.
Въ Марбургѣ Ломоносовъ жилъ въ домѣ одного портнаго и страстно, со всѣмъ жаромъ молодости влюбился въ дочь своего хозяина, съ которою наконецъ въ 1740 году и обвѣнчался тайно. Но женитьба не помѣшала его ученымъ занятіямъ. Въ томъ же году, по совѣту профессора Вольфа п съ разрѣшенія петербург
ской академіи, онъ отправился сначала въ Фрейбергъ къГенкелю, для изученія химіи, практической металлургіи и горнаго
дѣла, а потомъ къ Крамеру въ Гарцъ, для обзора плавильныхъ и разбивныхъ заводовъ и для занятія практическою металлургіею.
Между тѣмъ, въ то время, какъ въ Петербургѣ ода на взятіе Хотина переходила изъ устъ въ уста, а въ Германіи самъ Ломоно
совъ трудился неутомимо на пользу науки и для славы Россіи,
положеніе его съ каждымъ годомъ становилось; все болѣе и болѣе затруднительнымъ. Наша академія высылала деньги своимъ студен
тамъ несвоевременно, отчего они терпѣли крайнюю нужду; живя въ долгъ и занимая деньги за большіе проценты, они постоян
но были безъ всякихъ средствъ; а въ послѣднее время, когда они учились въ Фрейбергѣ, деньги высылались на имя Генкеля, ко
торый, не надѣясь получить отъ нашей академіи слѣдуемую еіііу плату, сталъ удерживать деньги студентовъ, а -наконецъ и совсѣмъ пересталъ выдавать ихъ. При такомъ положеніи дѣлъ,
Ломоносову, какъ человѣку женатому, было труднѣе жить, чѣмъ его товарищамъ; оттого онъ вошелъ въ такіе долги, что заимо
давцы грозили ему тюрьмою. Не видя на чужбинѣ ни помощи, ни спасенія, Ломоносовъ рѣшился, скрѣпя сердце, разстаться на время съ женою и дочерью, и уйти изъ Марбурга. Весною 1741 года, не сказавъ никому ни слова, не простясь даже съ своимъ семействомъ, ушелъ онъ ночью изъ дома, съ намѣреніемъ пробрать
ся въ Голландію и оттуда отправиться моремъ въ Россію, гдѣ онъ надѣялся найти средства опять соединиться съ женою и дочерью.
Ня третій день бѣгства, въ деревнѣ, недалеко отъ Дюссельдорфа, усталый Ломоносовъ зашелъ отдохнуть на постоялый дворъ, и тамъ случайно попалъ на пирушку прусскаго офицера, вербо
вавшаго рекрутъ. Веселая компанія радушно пригласила и нашего бѣглеца. Оиъ не отказался, но, уподчиванный до безпамятства
круговою рюмкою собесѣдниковъ, проснулся прусскимъ королевскимъ рейтарсмъ. Ломоносовъ заспорилъ, но палка прусскаго вахмистра запечатлѣла у него уста.
Во чтобы то ни стало, надо убѣжать и отсюда, думалъ онъ. Отведенный въ караульню крѣпости Безель, Ломоносовъ притвор
ною веселостью, притворною любовью къ солдатской жизни усыпляетъ бдительный за собою надзоръ, а между тѣмъ осматри
ваетъ валъ и ровъ, и придумываетъ средства къ побѣгу. Въ глубокою темную полночь, вылѣзъ онъ въ заднее окно крѣпости, переплылъ ровъ и въ мокромъ платьѣ изо всѣхъ силъ побѣжалъ къ границѣ. Пушечный выстрѣлъ въ крѣпости, обычный сигналъ о бѣжавшемъ, придаетъ ему силы, онъ ускоряетъ шаги и, бла
годаря этой быстротѣ, перебѣгаетъ границу прусскихъ владѣніи, далеко оставляя за собою скачущую за нимъ погоню. Подъ именемъ бѣднаго саксонскаго студента, Ломоносовъ дошелъ до Амстердама, явился къ повѣренному въ русскихъ дѣлахъ Ольдекопу, который отправилъ его въ Гагу, къ нашему посланнику графу Го
ловкину, а тотъ, снабдивъ его на дорогу деньгами, отправилъ уже въ Петербургъ. Передъ отъѣздомъ въ Россію, Ломоносовъ увѣдомилъ жену, что онъ ятивъ и здоровъ, и чтобы она дожидала отъ діего вѣсти изъ родпой земли.
Прибывъ въ Петербургъ, Ломоносовъ явился къ президенту академіи фонъ-Бревернъ и представилъ ему аттестаты отъ заграничныхъ профессоровъ, которые свидѣтельствовали объ его отличныхъ успѣхахъ въ естественныхъ наукахъ. Несмотря на это, академики приняли Ломоносова болѣе чѣмъ сухо и даже упрекнули его въ легкомысленномъ и своевольномъ возвращеніи изъ Германіи, безъ ихъ разрѣшенія; одпако нужно было дать ученику какія-нибудь занятія_ при академіи, и ему поручили, какъ бы для испытанія, разобрать и привести въ порядокъ ми
нералогическій кабинетъ кунсткамеры. Порученій было исполнено самымъ удовлетворительнымъ образомъ, и академія принуждена была удостоить Ломоносова званія адъюнкта; но эта должность была соединена съ такимъ ограниченнымъ содержаніемъ, что
онъ въ-теченіп двухъ лѣтъ не имѣлъ возможности перевести свое семейство азъ за-границы Жена съ дочерью пріѣхала къ нему уже въ 1745 году, когда письмомъ напомнила о своемъ горькомъ существованіи.
Четыре года Ломоносовъ пробылъ въ званіи адъюнкта, и эти четыре года не прошли безъ замѣтнаго вліянія надѣла ака
деміи. Вліяніе его обнаруживается черезъ совѣтника Нартова; читая донесеніе послѣдняго (22 января 1742 года) сенату,
нельзя не узнать пылкаго и страстнаго къ наукѣ Ломоносова въ этой благородной яшоэѣ, что выписанные Шумахеромъ про
цессоры печатаютъ свои разсужденія на чуэісестранныхъ діалектахъ, и чрезъ то любопытные изъ русскихъ не могутъ ими воспользоваться, и что обученіе россійскаго народу мо
лодыхъ людей оставлено. Кто не узнаетъ его по увольненію учителей латинскаго и нѣмецкаго языка Миллера, Германа и Фишера за то, что Россійскаго языка ничего не знаютъ ?.
На пятомъ году своей академической службы Ломоносовъ былъ проивведенъ въ профессоры химіи и экспериментальной фи
зики. Это было въ 1746 году. Вся профессорская жизнь его представляетъ съ одной стороны неутомимую учено-литературную дѣятельность, а съ другой—отважную и безпрерывную борьбу съ
врагами распространенія познаній въ Россіи, которые не давали возрастать свободно насаоісдснію Истра великаго. Чтобы понять эту разнообразную дѣятельность и эту упорную борьбу за науку, достаточно пробѣягать рапортъ Ломоносова президенту академіи о своихъ запятіяхъ, съ 1751 по 1756 годъ, и отрывки изъ его дѣловыхъ бумагъ. Онъ читаетъ лекціи россій
скаго стихотворства и научаетъ составлять разноцвѣтныя стекла,
изобрѣтаетъ фейерверки и пишетъ на нихъ стихи, составляетъ русскую грамматику и дѣлаетъ физическіе и химическіе опыты,
даже подъ перомъ даровитаго Кантемира. Въ это время Россія праздновала славную Ставучанскую побѣду Миниха и взятіе Хотина; вѣсть о славѣ русскаго оружія достигла Марбурга и напол
нила душу Ломоносова восторгомъ, который вылился въ одѣ, написанной звучными ямбами. Эта первая ода замѣчательна въ нашей литературѣ особенно тѣмъ, что она указала и навсегда утвердила свойственный русскому языку тоническій размѣръ стиха, о которомъ было неясное сознаніе въ ученомъ труженикѣ Третьяковскомъ. Отправляя оду президенту академіи Корфу, Ломо
носовъ видимо боялся за свое нововведеніе, а потому ечелъ за нужное приложить къ своему стихотворенію письмо о нашей версификаціи вообще. Въ немъ Ломоносовъ просилъ академиковъ разрѣшить: правдивы ли оныя мнѣнія, что о пашемъ стихо
сложеніи имѣетъ и по которымъ, донынѣ сочиняя стихи, поступаетъ. Къ счастію, академики-нѣмцы не взялись судить ни о достоинствѣ оды, ни о справедливости мнѣнія о нашемъ стихосложеніи, но поручили рѣшеніе этого вопроса адъюнкту математики В. Евд. Ада Дурову, бывшему впослѣдствіи курато
ромъ московскаго университета. Ададуровъ одобрилъ теорію нашей версификаціи, и высоко оцѣнилъ торжественную оду,
сочиненную по ея правиламъ. Академики опредѣлили напечатать ее и въ торжественный день поднести императрицѣ Аннѣ Іоаннов
нѣ. Такъ и было сдѣлано. Императрица благосклонпо приняла стихи холмогорскаго рыбака и приказала раздать ихъ придворнымъ. Всѣ съ удивленіемъ н восторгомъ читали первую оду Ломо
носова. Новые звуки и новые обороты рѣчи придавали силу и красоту русскому языку.
Въ Марбургѣ Ломоносовъ жилъ въ домѣ одного портнаго и страстно, со всѣмъ жаромъ молодости влюбился въ дочь своего хозяина, съ которою наконецъ въ 1740 году и обвѣнчался тайно. Но женитьба не помѣшала его ученымъ занятіямъ. Въ томъ же году, по совѣту профессора Вольфа п съ разрѣшенія петербург
ской академіи, онъ отправился сначала въ Фрейбергъ къГенкелю, для изученія химіи, практической металлургіи и горнаго
дѣла, а потомъ къ Крамеру въ Гарцъ, для обзора плавильныхъ и разбивныхъ заводовъ и для занятія практическою металлургіею.
Между тѣмъ, въ то время, какъ въ Петербургѣ ода на взятіе Хотина переходила изъ устъ въ уста, а въ Германіи самъ Ломоно
совъ трудился неутомимо на пользу науки и для славы Россіи,
положеніе его съ каждымъ годомъ становилось; все болѣе и болѣе затруднительнымъ. Наша академія высылала деньги своимъ студен
тамъ несвоевременно, отчего они терпѣли крайнюю нужду; живя въ долгъ и занимая деньги за большіе проценты, они постоян
но были безъ всякихъ средствъ; а въ послѣднее время, когда они учились въ Фрейбергѣ, деньги высылались на имя Генкеля, ко
торый, не надѣясь получить отъ нашей академіи слѣдуемую еіііу плату, сталъ удерживать деньги студентовъ, а -наконецъ и совсѣмъ пересталъ выдавать ихъ. При такомъ положеніи дѣлъ,
Ломоносову, какъ человѣку женатому, было труднѣе жить, чѣмъ его товарищамъ; оттого онъ вошелъ въ такіе долги, что заимо
давцы грозили ему тюрьмою. Не видя на чужбинѣ ни помощи, ни спасенія, Ломоносовъ рѣшился, скрѣпя сердце, разстаться на время съ женою и дочерью, и уйти изъ Марбурга. Весною 1741 года, не сказавъ никому ни слова, не простясь даже съ своимъ семействомъ, ушелъ онъ ночью изъ дома, съ намѣреніемъ пробрать
ся въ Голландію и оттуда отправиться моремъ въ Россію, гдѣ онъ надѣялся найти средства опять соединиться съ женою и дочерью.
Ня третій день бѣгства, въ деревнѣ, недалеко отъ Дюссельдорфа, усталый Ломоносовъ зашелъ отдохнуть на постоялый дворъ, и тамъ случайно попалъ на пирушку прусскаго офицера, вербо
вавшаго рекрутъ. Веселая компанія радушно пригласила и нашего бѣглеца. Оиъ не отказался, но, уподчиванный до безпамятства
круговою рюмкою собесѣдниковъ, проснулся прусскимъ королевскимъ рейтарсмъ. Ломоносовъ заспорилъ, но палка прусскаго вахмистра запечатлѣла у него уста.
Во чтобы то ни стало, надо убѣжать и отсюда, думалъ онъ. Отведенный въ караульню крѣпости Безель, Ломоносовъ притвор
ною веселостью, притворною любовью къ солдатской жизни усыпляетъ бдительный за собою надзоръ, а между тѣмъ осматри
ваетъ валъ и ровъ, и придумываетъ средства къ побѣгу. Въ глубокою темную полночь, вылѣзъ онъ въ заднее окно крѣпости, переплылъ ровъ и въ мокромъ платьѣ изо всѣхъ силъ побѣжалъ къ границѣ. Пушечный выстрѣлъ въ крѣпости, обычный сигналъ о бѣжавшемъ, придаетъ ему силы, онъ ускоряетъ шаги и, бла
годаря этой быстротѣ, перебѣгаетъ границу прусскихъ владѣніи, далеко оставляя за собою скачущую за нимъ погоню. Подъ именемъ бѣднаго саксонскаго студента, Ломоносовъ дошелъ до Амстердама, явился къ повѣренному въ русскихъ дѣлахъ Ольдекопу, который отправилъ его въ Гагу, къ нашему посланнику графу Го
ловкину, а тотъ, снабдивъ его на дорогу деньгами, отправилъ уже въ Петербургъ. Передъ отъѣздомъ въ Россію, Ломоносовъ увѣдомилъ жену, что онъ ятивъ и здоровъ, и чтобы она дожидала отъ діего вѣсти изъ родпой земли.
Прибывъ въ Петербургъ, Ломоносовъ явился къ президенту академіи фонъ-Бревернъ и представилъ ему аттестаты отъ заграничныхъ профессоровъ, которые свидѣтельствовали объ его отличныхъ успѣхахъ въ естественныхъ наукахъ. Несмотря на это, академики приняли Ломоносова болѣе чѣмъ сухо и даже упрекнули его въ легкомысленномъ и своевольномъ возвращеніи изъ Германіи, безъ ихъ разрѣшенія; одпако нужно было дать ученику какія-нибудь занятія_ при академіи, и ему поручили, какъ бы для испытанія, разобрать и привести въ порядокъ ми
нералогическій кабинетъ кунсткамеры. Порученій было исполнено самымъ удовлетворительнымъ образомъ, и академія принуждена была удостоить Ломоносова званія адъюнкта; но эта должность была соединена съ такимъ ограниченнымъ содержаніемъ, что
онъ въ-теченіп двухъ лѣтъ не имѣлъ возможности перевести свое семейство азъ за-границы Жена съ дочерью пріѣхала къ нему уже въ 1745 году, когда письмомъ напомнила о своемъ горькомъ существованіи.
Четыре года Ломоносовъ пробылъ въ званіи адъюнкта, и эти четыре года не прошли безъ замѣтнаго вліянія надѣла ака
деміи. Вліяніе его обнаруживается черезъ совѣтника Нартова; читая донесеніе послѣдняго (22 января 1742 года) сенату,
нельзя не узнать пылкаго и страстнаго къ наукѣ Ломоносова въ этой благородной яшоэѣ, что выписанные Шумахеромъ про
цессоры печатаютъ свои разсужденія на чуэісестранныхъ діалектахъ, и чрезъ то любопытные изъ русскихъ не могутъ ими воспользоваться, и что обученіе россійскаго народу мо
лодыхъ людей оставлено. Кто не узнаетъ его по увольненію учителей латинскаго и нѣмецкаго языка Миллера, Германа и Фишера за то, что Россійскаго языка ничего не знаютъ ?.
На пятомъ году своей академической службы Ломоносовъ былъ проивведенъ въ профессоры химіи и экспериментальной фи
зики. Это было въ 1746 году. Вся профессорская жизнь его представляетъ съ одной стороны неутомимую учено-литературную дѣятельность, а съ другой—отважную и безпрерывную борьбу съ
врагами распространенія познаній въ Россіи, которые не давали возрастать свободно насаоісдснію Истра великаго. Чтобы понять эту разнообразную дѣятельность и эту упорную борьбу за науку, достаточно пробѣягать рапортъ Ломоносова президенту академіи о своихъ запятіяхъ, съ 1751 по 1756 годъ, и отрывки изъ его дѣловыхъ бумагъ. Онъ читаетъ лекціи россій
скаго стихотворства и научаетъ составлять разноцвѣтныя стекла,
изобрѣтаетъ фейерверки и пишетъ на нихъ стихи, составляетъ русскую грамматику и дѣлаетъ физическіе и химическіе опыты,