воспроизведеніе въ большомъ видѣ находится, если память не измѣняетъ намъ, въ мадритскомъ Aluseo del геу; этотъ эскизъ прекрасно выражаетъ свободную манеру его мастера, ис
кусство придавать фигурамъ необыкновенно свободное движеніе, безъ каррикатуры, безъ ломки рукъ и ногъ, въ чемъ грѣшатъ нѣкоторые изъ подражателей. Великій портретистъ Вандикъ по
бѣдилъ, у насъ по-крайнѣй-мѣрѣ на выставкѣ, знаменитаго своего соперника Веласкеза. Довольно будетъ, если мы напом
нимъ одинъ его портретъ Молодаго человѣка, принадлежащій графу П. К. Ферзену. Затѣмъ Рембрандтъ съ своимъ собствен
нымъ портретомъ, Рюйсдаль съ его превосходнымъ пейзажемъ:
Морской берегъ въ дождливое время,—вотъ все, что мы скажемъ о тѣхъ, которые отнесены но каталогу къ фламанд
цамъ. Изъ нѣмцевъ, мы замѣтимъ картину Альберта Дюрера:
Св. Губертъ на охотѣ. Картина очень интересная въ томъ отношеніи, что она выражаетъ, какъ нельзя лучше, состояніе искусства въ Германіи въ концѣ XV и въ началѣ XVI столѣтій. Припомните эту необыкновенную отчетливость въ отдѣл
кѣ самыхъ мелочей, это терпѣніе, чуть-чуть что не равное терпѣнію Деннера, выписывавшаго всякій волосокъ; и вмѣстѣ съ тѣмъ припомните недостатокъ въ воздушной перспективѣ, по которому предметы болѣе отдаленные, хотя и меньше по раз
мѣрамъ, но исполнены съ такою же отчетливостію, какъ и на первомъ планѣ; эту погоню за мелочами, въ которой какъ бы потерялся знаменитый граверъ и живописецъ, и, увлекаясь подробностями, выпускалъ изъ виду массы.
Пройдемъ мимо испанскую школу, хотя бы можно было остановиться около Зачатія Богородицы Мурильо, которое онъ повторялъ такъ часто, около его же не небесной, какъ итальян
скія, а земной, но прекрасной Магдалины, около плачущей Богородицы Моралеса прозваннаго, el divino за то, что онъ такъ рельэфво умѣлъ выражать въ своихъ лицахъ страданія.
Не остановимся и подлѣ старинныхъ французовъ, большинство которыхъ на выставкѣ принадлежитъ времени паденія, времени Лудовака XV, когда господствовало какое-то приторное жеман
ство вмѣсто граціи (Буше, Ванло и проч); укажемъ только на гремѣвшаго когда-то и у насъ славой Греза, что и составляетъ,
можетъ быть, одну изъ причинъ того, что изъ 15 его картинъ врядъ ли можно отвѣчать за подлинность пяти. Упомянемъ Дави
да, возстановителя вкуса, знаменитаго во времена революціи, котораго имя останется вѣчно въ исторіи искусства; назовемъ картину частью послѣдователя его Жерара—Велизарій, которая напоминаетъ строго-правильныя академическія фигуры Да
вида; укажемъ на Прудона, одного изъ первыхъ освободившихся отъ вліянія Давида, на его Зефира, граціознаго, свободнаго въ движеніи, милаго, хотя и отзывающагося какимъ-то не совсѣмъ пріятнымъ зеленоватымъ колоритомъ.
Русская школа, которая, казалось бы, должна была отличаться и богатствомъ картинъ, и строгимъ выборомъ ихъ, къ сожалѣ
нію, не отличалась на выставкѣ ни тѣмъ, ни другимъ. Мы не говоримъ здѣсь чего-либо новаго; нѣтъ, то же самое повторено было чуть ли не всѣми писавшими о выставкѣ; это былъ общій голосъ; вѣроятно, замѣченный и распорядителями, потому что уже долго послѣ открытія выставки появились двѣ новыя кар
тины Брюлова и еще портретъ работы Левицкаго. Егоровъ, Алексѣевъ, М. Воробьевъ, Брюловъ, Бруни, Ѳедотовъ, Айвазов
скій, всѣ эти замѣчательные въ полномъ смыслѣ слова художники, всѣ они были куда какъ слабо представлены на выставкѣ. Если по нѣкоторымъ картинамъ можно было узнать художниковъ, то за-то другія, или мало напоминали ихъ авторовъ, или выставляли на показъ чуть ли не одни ихъ недостатки. Положимъ, что большинство изъ этнхъ художниковъ уже умерло, но что сказать о томъ, что на выставкѣ была всего одна картниа Айвазовскаго, который жилъ въ это время у насъ въ Петербургѣ,
который до-сихъ-поръ работаетъ, и котораго частная выставка, открытая вмѣстѣ съ академической, заслужила столько хорошихъ отзывовъ и полное сочувствіе публики?
Едва ли не болѣе многихъ другихъ произведеній русской школы, заслуживали вниманіе на выставкѣ двѣ работы Левицкаго: портретъ священника и, выставленный не съ начала выставки, портретъ графини Протасовой. Эти два портрета высоко ставятъ Левицкаго въ ряду нашихъ портретистовъ; но съ начала выставки, пока не явился портретъ графини Протасовой, превосходный портретъ священника довольно мало обращалъ
на себя вниманіе публики. Это потому, что сосѣднія цвѣтныя работы Брюлова, представлявшіяся какими то яркими пятнами въ ряду картинъ, отвлекали невольно глаза, отъ сумрачнаго тона превосходнаго портрета Левицкаго. Оконченность, но не щепе
тильность въ отдѣлкѣ частностей, могучій и серьезный, но не
кидающійся въ глаза разноцвѣтными тонами колоритъ, превосходно пойманное выраженіе полнаго жизни лица—вотъ первостепенныя достоинства Левицкаго. Тутъ не шарлатанство, не стремленіе привлечъ зрителя какимъ-нибудь эффектомъ, оригинальнымъ ос
вѣщеніемъ, бликомъ съ нѣсколькими золотниками налѣпленной слоями краски, тутъ чистое воспроизведеніе оригинала. Почти тоже самое можно сказать о портретѣ митрополита Михаила работы Боровиковскаго; здѣсь болѣе замѣтная разница: у Боровиковскаго нѣтъ той силы въ колоритѣ.
Замѣтимъ тоже извѣстнаго и превосходнаго Св. Андрея Лосенко, отличающагося прекрасной композиціей, сильнымъ выраже
ніемъ и необыкновенной сочностью красокъ; замѣтимъ Умирающаго Венеціанова, который писалъ въ духѣ Греза, и представ
лялъ нерѣдко русскую народность приглаженною и подчищенною. Его работы очень нравились въ свое время.
Для Брюлова наступило уже потомство и его имя не возбуждаетъ уже однѣ только похвалы, какъ прежде. Напротивъ того, его разбираютъ строго, и нельзя сказать, чтобы несправедливо. Говорятъ, что Брюловъ увлекался одной стороной сво
его дѣла и выпускалъ изъ виду другую. Говорятъ, что всѣ его усилія сосредоточивались на эффектности освѣщенія н на стараніи придать наибольшую выпуклость своимъ фигурамъ; онъ не писалъ, а лѣпилъ, отчзго его выпуклыя фигуры, представ
ляются иногда какими-то жесткими, сухими, безъ прозрачности, безъ мягкости; чтобъ достигнуть этой лѣпки, этой выпуклости,
онъ не пренебрегалъ, говорятъ, иногда даже и черными тѣнями. Въ примѣръ послѣдняго приводятъ его Турчанку, бывшую на выставкѣ. Нельзя не сознаться въ справедливости этихъ упрековъ;
номы замѣтимъ, что Турчанка только неоконченный этюдъ, что портретъ архитектора Монигетти, портретъ аббата Ланчи, пор
третъ итальянскаго аббата—въ высшей степени замѣчательныя произведенія; а въ его собственномъ портретѣ, гдѣ эта именно
выпуклость играетъ первую роль, гдѣ лицо больнаго художника исполнено выраженія, въ этомъ прекрасномъ произведеніи лѣпка—не недостатокъ, а скорѣе своеобразная черта таланта ав
тора, его характеристика. Брюловъ на выставкѣ былъ представ
ленъ недостаточно, что тотчасъ же и было замѣчено многими, а потому, вѣроятно, и явились въ дополненіе двѣ новыя картины: дѣтскіе портреты семейства кн. Витгенштейна, и портретъ гр. Віельгорскаго, играющаго на віолончели. Въ первой изъ этихъ картинъ такъ ловко подмѣчены выраженія лицъ дѣтей, собираю
щихся купаться, такъ ловко схвачено это чувство перваго хо
лода, что пробѣжало по тѣлу отъ опущенной въ воду ножки и выразилось какимъ-то неяснымъ, неопредѣленнымъ, полусозна
тельнымъ, полубезсознательнымъ взглядомъ, такая естественнаяпоза придана едва умѣющему ходить мальчику, который, не умѣя тотчасъ поднятся, неуклюже уперся въ дно мягкаго берега,
какъ-будто усиливаясь оттолкнуть себя отъ воды руками я ногами, во всемъ этомъ столько правды и своеобразной дѣтской
кусство придавать фигурамъ необыкновенно свободное движеніе, безъ каррикатуры, безъ ломки рукъ и ногъ, въ чемъ грѣшатъ нѣкоторые изъ подражателей. Великій портретистъ Вандикъ по
бѣдилъ, у насъ по-крайнѣй-мѣрѣ на выставкѣ, знаменитаго своего соперника Веласкеза. Довольно будетъ, если мы напом
нимъ одинъ его портретъ Молодаго человѣка, принадлежащій графу П. К. Ферзену. Затѣмъ Рембрандтъ съ своимъ собствен
нымъ портретомъ, Рюйсдаль съ его превосходнымъ пейзажемъ:
Морской берегъ въ дождливое время,—вотъ все, что мы скажемъ о тѣхъ, которые отнесены но каталогу къ фламанд
цамъ. Изъ нѣмцевъ, мы замѣтимъ картину Альберта Дюрера:
Св. Губертъ на охотѣ. Картина очень интересная въ томъ отношеніи, что она выражаетъ, какъ нельзя лучше, состояніе искусства въ Германіи въ концѣ XV и въ началѣ XVI столѣтій. Припомните эту необыкновенную отчетливость въ отдѣл
кѣ самыхъ мелочей, это терпѣніе, чуть-чуть что не равное терпѣнію Деннера, выписывавшаго всякій волосокъ; и вмѣстѣ съ тѣмъ припомните недостатокъ въ воздушной перспективѣ, по которому предметы болѣе отдаленные, хотя и меньше по раз
мѣрамъ, но исполнены съ такою же отчетливостію, какъ и на первомъ планѣ; эту погоню за мелочами, въ которой какъ бы потерялся знаменитый граверъ и живописецъ, и, увлекаясь подробностями, выпускалъ изъ виду массы.
Пройдемъ мимо испанскую школу, хотя бы можно было остановиться около Зачатія Богородицы Мурильо, которое онъ повторялъ такъ часто, около его же не небесной, какъ итальян
скія, а земной, но прекрасной Магдалины, около плачущей Богородицы Моралеса прозваннаго, el divino за то, что онъ такъ рельэфво умѣлъ выражать въ своихъ лицахъ страданія.
Не остановимся и подлѣ старинныхъ французовъ, большинство которыхъ на выставкѣ принадлежитъ времени паденія, времени Лудовака XV, когда господствовало какое-то приторное жеман
ство вмѣсто граціи (Буше, Ванло и проч); укажемъ только на гремѣвшаго когда-то и у насъ славой Греза, что и составляетъ,
можетъ быть, одну изъ причинъ того, что изъ 15 его картинъ врядъ ли можно отвѣчать за подлинность пяти. Упомянемъ Дави
да, возстановителя вкуса, знаменитаго во времена революціи, котораго имя останется вѣчно въ исторіи искусства; назовемъ картину частью послѣдователя его Жерара—Велизарій, которая напоминаетъ строго-правильныя академическія фигуры Да
вида; укажемъ на Прудона, одного изъ первыхъ освободившихся отъ вліянія Давида, на его Зефира, граціознаго, свободнаго въ движеніи, милаго, хотя и отзывающагося какимъ-то не совсѣмъ пріятнымъ зеленоватымъ колоритомъ.
Русская школа, которая, казалось бы, должна была отличаться и богатствомъ картинъ, и строгимъ выборомъ ихъ, къ сожалѣ
нію, не отличалась на выставкѣ ни тѣмъ, ни другимъ. Мы не говоримъ здѣсь чего-либо новаго; нѣтъ, то же самое повторено было чуть ли не всѣми писавшими о выставкѣ; это былъ общій голосъ; вѣроятно, замѣченный и распорядителями, потому что уже долго послѣ открытія выставки появились двѣ новыя кар
тины Брюлова и еще портретъ работы Левицкаго. Егоровъ, Алексѣевъ, М. Воробьевъ, Брюловъ, Бруни, Ѳедотовъ, Айвазов
скій, всѣ эти замѣчательные въ полномъ смыслѣ слова художники, всѣ они были куда какъ слабо представлены на выставкѣ. Если по нѣкоторымъ картинамъ можно было узнать художниковъ, то за-то другія, или мало напоминали ихъ авторовъ, или выставляли на показъ чуть ли не одни ихъ недостатки. Положимъ, что большинство изъ этнхъ художниковъ уже умерло, но что сказать о томъ, что на выставкѣ была всего одна картниа Айвазовскаго, который жилъ въ это время у насъ въ Петербургѣ,
который до-сихъ-поръ работаетъ, и котораго частная выставка, открытая вмѣстѣ съ академической, заслужила столько хорошихъ отзывовъ и полное сочувствіе публики?
Едва ли не болѣе многихъ другихъ произведеній русской школы, заслуживали вниманіе на выставкѣ двѣ работы Левицкаго: портретъ священника и, выставленный не съ начала выставки, портретъ графини Протасовой. Эти два портрета высоко ставятъ Левицкаго въ ряду нашихъ портретистовъ; но съ начала выставки, пока не явился портретъ графини Протасовой, превосходный портретъ священника довольно мало обращалъ
на себя вниманіе публики. Это потому, что сосѣднія цвѣтныя работы Брюлова, представлявшіяся какими то яркими пятнами въ ряду картинъ, отвлекали невольно глаза, отъ сумрачнаго тона превосходнаго портрета Левицкаго. Оконченность, но не щепе
тильность въ отдѣлкѣ частностей, могучій и серьезный, но не
кидающійся въ глаза разноцвѣтными тонами колоритъ, превосходно пойманное выраженіе полнаго жизни лица—вотъ первостепенныя достоинства Левицкаго. Тутъ не шарлатанство, не стремленіе привлечъ зрителя какимъ-нибудь эффектомъ, оригинальнымъ ос
вѣщеніемъ, бликомъ съ нѣсколькими золотниками налѣпленной слоями краски, тутъ чистое воспроизведеніе оригинала. Почти тоже самое можно сказать о портретѣ митрополита Михаила работы Боровиковскаго; здѣсь болѣе замѣтная разница: у Боровиковскаго нѣтъ той силы въ колоритѣ.
Замѣтимъ тоже извѣстнаго и превосходнаго Св. Андрея Лосенко, отличающагося прекрасной композиціей, сильнымъ выраже
ніемъ и необыкновенной сочностью красокъ; замѣтимъ Умирающаго Венеціанова, который писалъ въ духѣ Греза, и представ
лялъ нерѣдко русскую народность приглаженною и подчищенною. Его работы очень нравились въ свое время.
Для Брюлова наступило уже потомство и его имя не возбуждаетъ уже однѣ только похвалы, какъ прежде. Напротивъ того, его разбираютъ строго, и нельзя сказать, чтобы несправедливо. Говорятъ, что Брюловъ увлекался одной стороной сво
его дѣла и выпускалъ изъ виду другую. Говорятъ, что всѣ его усилія сосредоточивались на эффектности освѣщенія н на стараніи придать наибольшую выпуклость своимъ фигурамъ; онъ не писалъ, а лѣпилъ, отчзго его выпуклыя фигуры, представ
ляются иногда какими-то жесткими, сухими, безъ прозрачности, безъ мягкости; чтобъ достигнуть этой лѣпки, этой выпуклости,
онъ не пренебрегалъ, говорятъ, иногда даже и черными тѣнями. Въ примѣръ послѣдняго приводятъ его Турчанку, бывшую на выставкѣ. Нельзя не сознаться въ справедливости этихъ упрековъ;
номы замѣтимъ, что Турчанка только неоконченный этюдъ, что портретъ архитектора Монигетти, портретъ аббата Ланчи, пор
третъ итальянскаго аббата—въ высшей степени замѣчательныя произведенія; а въ его собственномъ портретѣ, гдѣ эта именно
выпуклость играетъ первую роль, гдѣ лицо больнаго художника исполнено выраженія, въ этомъ прекрасномъ произведеніи лѣпка—не недостатокъ, а скорѣе своеобразная черта таланта ав
тора, его характеристика. Брюловъ на выставкѣ былъ представ
ленъ недостаточно, что тотчасъ же и было замѣчено многими, а потому, вѣроятно, и явились въ дополненіе двѣ новыя картины: дѣтскіе портреты семейства кн. Витгенштейна, и портретъ гр. Віельгорскаго, играющаго на віолончели. Въ первой изъ этихъ картинъ такъ ловко подмѣчены выраженія лицъ дѣтей, собираю
щихся купаться, такъ ловко схвачено это чувство перваго хо
лода, что пробѣжало по тѣлу отъ опущенной въ воду ножки и выразилось какимъ-то неяснымъ, неопредѣленнымъ, полусозна
тельнымъ, полубезсознательнымъ взглядомъ, такая естественнаяпоза придана едва умѣющему ходить мальчику, который, не умѣя тотчасъ поднятся, неуклюже уперся въ дно мягкаго берега,
какъ-будто усиливаясь оттолкнуть себя отъ воды руками я ногами, во всемъ этомъ столько правды и своеобразной дѣтской