граціи, что, сколько памъ показалось, эта картава была одной изъ лучшихъ между всѣми выставленными произведеніями Брю
лова. Замѣтьте опять эту няньку, это прекрасно написанное тѣло дѣтей, которое не даромъ нравилось и самому Брюлову,
и вы вполнѣ отдадите справедливость этой картинѣ. Нельзя было не замѣтить на выставкѣ и работъ пейзажиста Щедрина. Говорятъ нѣкоторые, что его климатъ не итальянскій, что пер
вые его планы слишкомъ сѣры, но, съ другой стороны, въ его работѣ столько добросовѣстности, столько прозрачности въ воз
духѣ, у него такая безъискусственная копія съ природы, какъ она есть, безъ всякихъ фокусовъ со стороны художника, что его произведенія можно, кажется, считать во всякомъ случаѣ,
вполнѣ замѣчательными. Назовемъ еще Аллею подлѣ албанскаго озера Лебедева, художника замѣчательнаго въ высшей степени тѣмъ, что онъ вполнѣ самостоятеленъ, никому не подражаетъ,
также какъ и Лагоріо; замѣтимъ необыкновенно-оконченный во всѣхъ своихъ подробностяхъ, во всѣхъ складкахъ кожи портретъ графа де-Местра—Штейбена; полный юмора Первый крестъ нашего жанриста-сатприка Оедотова, Венецію Боголюбова н итальянскій ландшафтъ Лагоріо, который о днано далеко не выражаетъ всю силу его дарованія, выказавшуюся на по
слѣдней академической выставкѣ, хоть бы въ его видѣ Капри.
Что касается до другихъ, то они представлены были недостаточно.
Выборъ ихъ картинъ былъ неудаченъ. Такъ напримѣръ можно ли сравнить Г олову итальянца Худякова съ его превосходной Игрой въ шары, бывшей на послѣдней очередной выставкѣ въ акаде
міи. Современная лѣтопись Русскаго Вѣстника разсказываетъ, что кто-то изъ любителей, смотря на работы Боголюбова, замѣ
тилъ, что если бы вырѣзать изъ его картины кусокъ воды, то ни одна академія не могла бы рѣшить, что это такое. Замѣ
чаніе очень остроумное; но отойдите подальше, н всѣ этн синія, зеленыя, желтыя и всякихъ цвѣтовъ черты, набросанныя въ полнѣйшемъ безпорядкѣ представятся вамъ настоящей водой, гдѣ играетъ и свѣтъ отъ какого-нибудь костра, и отблескъ еще не совсѣмъ поблекшаго неба, и послѣдній лучъ вечерней зари, и дрожащее отраженіе корабля. Все это, конечно, отчасти декоративно, но все это съ другой сторсны составляетъ иллюзію, довольно полную, и переноситъ, по-крайнѣй-мѣрѣ обыкновеннаго зрителя, въ дѣйствительность.
Изъ современныхъ нѣмецкихъ портретистовъ наиболѣе обращали на себя вниманіе работы Винтергальтера и Риделя, и причина этого очень понятна. У Винтергальтера такія кокетливыя, ловкія позы, такая свобода кисти, отзывающаяся неоконченностью, такіе свѣжіе то розовые, то необыкновенно бѣлые цвѣта, такіе всѣ вычищенные, умытые, принаряженные, припомаженные, часто набѣленные инарумяненные художникомъ люди! Все бы прекрасно, да жаль одного только, что всѣ этн милые, красивые, празднич
ные люди, что всѣ эти картинки не вполнѣ настоящіе люди. Она напоминаютъ нѣсколько тѣхъ—да простятъ насъ за сравненіе— тѣхъ красивыхъ и милыхъ разряженныхъ куколъ, что выставляют
ся за окнами у парикмахеровъ. Впрочемъ портретъ княгини Гагариной можно назвать очень хорошимъ. У Риделя другое дѣло: Ридель если и бьетъ тоже на нѣсколько сахаристую и приторную грацію, па какую-то аркадію, на полуобнаженную невин
ность, на какое то ни то ни се, ни рыба ни мясо, ни порокъ ни добродѣтель; но болѣе всего бьетъ онъ на эффектъ, доведен
ный до-нельзя: на освѣщеніе съ розовымъ неестественнымъ отливомъ (Дѣвушка у ручья), на какую-нибудь бѣлую краску, что помѣстизась горой на глазу (Дѣвушка смотрящая изъ окна). Живопись Риделя есть живопись легонько раздражающая нервы,
оттого она такъ и нравится. Въ самомъ дѣлѣ, благодаря какому нибудь эффекту, вы видите передъ собой красивое личико, вы
ходящее изъ рамки, глаза, что лукаво ні васъ посматриваютъ, умильно улыбающйся ротнкъ;вотъ, все это ударитъ сразу, дрогнутъ
нервы, ну и похвалишь. Но потомъ отойдите хоть къ Фаусту Арн Шефера, къ Рыбачкѣ Галле, и, воротившись, вы ужъ не очеиьто станете хвалить Риделя.
Гильдебрандтъ,какъ и Ридель, всѣми силами бьетъ на эффектъ освѣщенія. Разница въ томъ, что Ридель больше любитъ полутонъ, синеватый, розоватый отливъ, какую нибудь свѣтящуюся точку, что блеститъ звѣздой во мракѣ; Гильдебрандтъ, напротивъ, дѣй
ствуетъ проще: онъ широкимъ пожаромъ распуститъ по своему небу красную краску, покажетъ гдѣ-нибудь кусокъ земли—и все это назоветъ хоть-бы мысомъ на островѣ Мадера. Вотъ если бы Гильдебрандтъ прибавилъ тутъ въ воздухѣ какихъ-нибудь па
дающихъ духовъ, то можно бы подумать, что онъ перелагаетъ на холстъ сцену изгнанія съ неба падшихъ ангеловъ, пзъ Миль
тона, тогда бы былъ кстати и небесиый пожаръ, а то этихъ ангеловъ нѣтъ. Другія картины его не такъ шпкарпы, однако стремленіе къ эффекту видно во всѣхъ. Вспомнимъ очень неболь
шую картинку Мейергейма: Отцевскій укоръ, прекрасное произ
веденіе Беккера: Венеціанскій инквизиторъ, посѣщающій темницу республики, п перейдемъ къ современной знамени
тости, къ спокойному и серьезиому Андрею Ахенбаху, котораго манера отзывается и на нѣкоторыхъ изъ нашпхъ художниковъ. Ахенбахъ не фантазируетъ, онъ всегда вѣренъ природѣ. Ахено’ахъ не выбираетъ даже особенно красивыхъ мѣстъ; у него нерѣдко часть рѣки, плоская мѣстность, сельскій домъ, кусокъ лѣса; но въ этой прозаической обстановкѣ столько правды, что чѣмъ дольше вы смотрите на картину, тѣмъ живѣе выступаетъ передъ вами природа. И можно долго смотрѣть на Ахенбаха: его картины не утомляютъ васъ, какъ утомляетъ сильный эф
фектъ, который можетъ и поправится иногда съ перваго взгляда, но который не выдерживаетъ никогда долгаго наблюденія. Его техника доведена до высшей степени совершенства и разбирать его съ этой точки зрѣнія можетъ только знатокъ въ дѣлѣ ис
кусства. Изъ семи картинъ его, бывшихъ на выставкѣ, находили нѣкоторые недостатки въ одной только: Море, разбивающееся о скалистый берегъ. Эта картина принадлежитъ къ первому періоду его дѣятельности. Вечеръ въ Палестинѣ Освальда Ахенбаха есть одна изъ слабыхъ картинъ этого талантливаго художника.
Изъ бельгійцевъ мы замѣтимъ Кукука, очень извѣстнаго у пасъ въ Петербургѣ, пользовавшагося когда-то у насъ славою наравнѣ съ Каламомъ. Теперь оба они сведены уже съ пьедестала, оба блѣднѣютъ все больше, по мѣрѣ того, какъ мы знакомимся съ правдой Ахенбаха. Очень отчетливый, вѣрный рису
нокъ, отдѣлка до мелочности—все это достоинства Кукука,
которыя однако перевѣшиваются сильпо его недостатками, его жесткостью, цвѣтомъ его зелени, которая похожа скорѣй своею
недозрѣлой яркостью на ярь-мѣдянку, чѣмъ на живую зелень.— Лейсъ, о которомъ мы уже упоминали, представляетъ замѣча
тельное явленіе въ современной живописи. Многіе съ точка зрѣнія техники находили его картины безукоризненными и хва
лили наиболѣе его Пиръ на праздникѣ св. Луки п Юность Лютера. Съ другой стороны какъ-то странно видѣть въ на
стоящее время точное воспроизведеніе древности. Всѣхъ картинъ Лейса на выставкѣ было 17, и по нимъ возможно было наблюдать, какъ художникъ все больше и больше вдавался въ древ
ность и наконецъ сталъ воспроизводить древнихъ нѣмцевъ до мелочности. Та же яркость колеровъ, тѣ же рѣзкіе контуры, та же мелочная отдѣлка всего до послѣдней мѣдной застежки на какомънибудь фоліянтѣ, тотъ же тонъ картинъ, то же ровное освѣще
ніе, пренебрегающее даже малымъ эффектомъ, тоже отсутствіе тѣней, особенно падающихъ отъ предметовъ. Картины Лейса, какъ и его древнихъ образцовъ, напоминаютъ вамъ нерѣдко рѣзьбу на кости и отдѣлку миніатюръ. Сравните съ нямъ какого-нибудь Гемскерка,—сходство будетъ поразительное. Галле представляетъ
лова. Замѣтьте опять эту няньку, это прекрасно написанное тѣло дѣтей, которое не даромъ нравилось и самому Брюлову,
и вы вполнѣ отдадите справедливость этой картинѣ. Нельзя было не замѣтить на выставкѣ и работъ пейзажиста Щедрина. Говорятъ нѣкоторые, что его климатъ не итальянскій, что пер
вые его планы слишкомъ сѣры, но, съ другой стороны, въ его работѣ столько добросовѣстности, столько прозрачности въ воз
духѣ, у него такая безъискусственная копія съ природы, какъ она есть, безъ всякихъ фокусовъ со стороны художника, что его произведенія можно, кажется, считать во всякомъ случаѣ,
вполнѣ замѣчательными. Назовемъ еще Аллею подлѣ албанскаго озера Лебедева, художника замѣчательнаго въ высшей степени тѣмъ, что онъ вполнѣ самостоятеленъ, никому не подражаетъ,
также какъ и Лагоріо; замѣтимъ необыкновенно-оконченный во всѣхъ своихъ подробностяхъ, во всѣхъ складкахъ кожи портретъ графа де-Местра—Штейбена; полный юмора Первый крестъ нашего жанриста-сатприка Оедотова, Венецію Боголюбова н итальянскій ландшафтъ Лагоріо, который о днано далеко не выражаетъ всю силу его дарованія, выказавшуюся на по
слѣдней академической выставкѣ, хоть бы въ его видѣ Капри.
Что касается до другихъ, то они представлены были недостаточно.
Выборъ ихъ картинъ былъ неудаченъ. Такъ напримѣръ можно ли сравнить Г олову итальянца Худякова съ его превосходной Игрой въ шары, бывшей на послѣдней очередной выставкѣ въ акаде
міи. Современная лѣтопись Русскаго Вѣстника разсказываетъ, что кто-то изъ любителей, смотря на работы Боголюбова, замѣ
тилъ, что если бы вырѣзать изъ его картины кусокъ воды, то ни одна академія не могла бы рѣшить, что это такое. Замѣ
чаніе очень остроумное; но отойдите подальше, н всѣ этн синія, зеленыя, желтыя и всякихъ цвѣтовъ черты, набросанныя въ полнѣйшемъ безпорядкѣ представятся вамъ настоящей водой, гдѣ играетъ и свѣтъ отъ какого-нибудь костра, и отблескъ еще не совсѣмъ поблекшаго неба, и послѣдній лучъ вечерней зари, и дрожащее отраженіе корабля. Все это, конечно, отчасти декоративно, но все это съ другой сторсны составляетъ иллюзію, довольно полную, и переноситъ, по-крайнѣй-мѣрѣ обыкновеннаго зрителя, въ дѣйствительность.
Изъ современныхъ нѣмецкихъ портретистовъ наиболѣе обращали на себя вниманіе работы Винтергальтера и Риделя, и причина этого очень понятна. У Винтергальтера такія кокетливыя, ловкія позы, такая свобода кисти, отзывающаяся неоконченностью, такіе свѣжіе то розовые, то необыкновенно бѣлые цвѣта, такіе всѣ вычищенные, умытые, принаряженные, припомаженные, часто набѣленные инарумяненные художникомъ люди! Все бы прекрасно, да жаль одного только, что всѣ этн милые, красивые, празднич
ные люди, что всѣ эти картинки не вполнѣ настоящіе люди. Она напоминаютъ нѣсколько тѣхъ—да простятъ насъ за сравненіе— тѣхъ красивыхъ и милыхъ разряженныхъ куколъ, что выставляют
ся за окнами у парикмахеровъ. Впрочемъ портретъ княгини Гагариной можно назвать очень хорошимъ. У Риделя другое дѣло: Ридель если и бьетъ тоже на нѣсколько сахаристую и приторную грацію, па какую-то аркадію, на полуобнаженную невин
ность, на какое то ни то ни се, ни рыба ни мясо, ни порокъ ни добродѣтель; но болѣе всего бьетъ онъ на эффектъ, доведен
ный до-нельзя: на освѣщеніе съ розовымъ неестественнымъ отливомъ (Дѣвушка у ручья), на какую-нибудь бѣлую краску, что помѣстизась горой на глазу (Дѣвушка смотрящая изъ окна). Живопись Риделя есть живопись легонько раздражающая нервы,
оттого она такъ и нравится. Въ самомъ дѣлѣ, благодаря какому нибудь эффекту, вы видите передъ собой красивое личико, вы
ходящее изъ рамки, глаза, что лукаво ні васъ посматриваютъ, умильно улыбающйся ротнкъ;вотъ, все это ударитъ сразу, дрогнутъ
нервы, ну и похвалишь. Но потомъ отойдите хоть къ Фаусту Арн Шефера, къ Рыбачкѣ Галле, и, воротившись, вы ужъ не очеиьто станете хвалить Риделя.
Гильдебрандтъ,какъ и Ридель, всѣми силами бьетъ на эффектъ освѣщенія. Разница въ томъ, что Ридель больше любитъ полутонъ, синеватый, розоватый отливъ, какую нибудь свѣтящуюся точку, что блеститъ звѣздой во мракѣ; Гильдебрандтъ, напротивъ, дѣй
ствуетъ проще: онъ широкимъ пожаромъ распуститъ по своему небу красную краску, покажетъ гдѣ-нибудь кусокъ земли—и все это назоветъ хоть-бы мысомъ на островѣ Мадера. Вотъ если бы Гильдебрандтъ прибавилъ тутъ въ воздухѣ какихъ-нибудь па
дающихъ духовъ, то можно бы подумать, что онъ перелагаетъ на холстъ сцену изгнанія съ неба падшихъ ангеловъ, пзъ Миль
тона, тогда бы былъ кстати и небесиый пожаръ, а то этихъ ангеловъ нѣтъ. Другія картины его не такъ шпкарпы, однако стремленіе къ эффекту видно во всѣхъ. Вспомнимъ очень неболь
шую картинку Мейергейма: Отцевскій укоръ, прекрасное произ
веденіе Беккера: Венеціанскій инквизиторъ, посѣщающій темницу республики, п перейдемъ къ современной знамени
тости, къ спокойному и серьезиому Андрею Ахенбаху, котораго манера отзывается и на нѣкоторыхъ изъ нашпхъ художниковъ. Ахенбахъ не фантазируетъ, онъ всегда вѣренъ природѣ. Ахено’ахъ не выбираетъ даже особенно красивыхъ мѣстъ; у него нерѣдко часть рѣки, плоская мѣстность, сельскій домъ, кусокъ лѣса; но въ этой прозаической обстановкѣ столько правды, что чѣмъ дольше вы смотрите на картину, тѣмъ живѣе выступаетъ передъ вами природа. И можно долго смотрѣть на Ахенбаха: его картины не утомляютъ васъ, какъ утомляетъ сильный эф
фектъ, который можетъ и поправится иногда съ перваго взгляда, но который не выдерживаетъ никогда долгаго наблюденія. Его техника доведена до высшей степени совершенства и разбирать его съ этой точки зрѣнія можетъ только знатокъ въ дѣлѣ ис
кусства. Изъ семи картинъ его, бывшихъ на выставкѣ, находили нѣкоторые недостатки въ одной только: Море, разбивающееся о скалистый берегъ. Эта картина принадлежитъ къ первому періоду его дѣятельности. Вечеръ въ Палестинѣ Освальда Ахенбаха есть одна изъ слабыхъ картинъ этого талантливаго художника.
Изъ бельгійцевъ мы замѣтимъ Кукука, очень извѣстнаго у пасъ въ Петербургѣ, пользовавшагося когда-то у насъ славою наравнѣ съ Каламомъ. Теперь оба они сведены уже съ пьедестала, оба блѣднѣютъ все больше, по мѣрѣ того, какъ мы знакомимся съ правдой Ахенбаха. Очень отчетливый, вѣрный рису
нокъ, отдѣлка до мелочности—все это достоинства Кукука,
которыя однако перевѣшиваются сильпо его недостатками, его жесткостью, цвѣтомъ его зелени, которая похожа скорѣй своею
недозрѣлой яркостью на ярь-мѣдянку, чѣмъ на живую зелень.— Лейсъ, о которомъ мы уже упоминали, представляетъ замѣча
тельное явленіе въ современной живописи. Многіе съ точка зрѣнія техники находили его картины безукоризненными и хва
лили наиболѣе его Пиръ на праздникѣ св. Луки п Юность Лютера. Съ другой стороны какъ-то странно видѣть въ на
стоящее время точное воспроизведеніе древности. Всѣхъ картинъ Лейса на выставкѣ было 17, и по нимъ возможно было наблюдать, какъ художникъ все больше и больше вдавался въ древ
ность и наконецъ сталъ воспроизводить древнихъ нѣмцевъ до мелочности. Та же яркость колеровъ, тѣ же рѣзкіе контуры, та же мелочная отдѣлка всего до послѣдней мѣдной застежки на какомънибудь фоліянтѣ, тотъ же тонъ картинъ, то же ровное освѣще
ніе, пренебрегающее даже малымъ эффектомъ, тоже отсутствіе тѣней, особенно падающихъ отъ предметовъ. Картины Лейса, какъ и его древнихъ образцовъ, напоминаютъ вамъ нерѣдко рѣзьбу на кости и отдѣлку миніатюръ. Сравните съ нямъ какого-нибудь Гемскерка,—сходство будетъ поразительное. Галле представляетъ