Опасна наша имъ бесѣда...

И гонятъ вонъ меня отсюда На Ледовитый океанъ
Къ медвѣдямъ бѣлымъ, на буянь —На островъ страшный... Мой валтиръ Назначилъ мнѣ, исчадье ада,

Соловки— студный монастырь!

(Всхлипываетъ и сморкается на полъ... Сотни дѣлаютъ то же Общій плачъ, стенаніе и сморканіе).
1-й сотникъ.

Идемъ къ Царю сказать про Витте,

Чтобы прогналъ онъ графа съ свитой!

Игуменъ. Уразумѣть сіе вамъ надо:

Того ли заслужилъ я, чада!

—Царю кто былъ меня вѣрнѣе? Крамолу кто ругалъ сквернѣе? Анаѳему ей кто изрекъ?

Кто поносилъ мятежный вѣкъ?

Сотни (хвалебно). Ты, ты ругалъ соціалистовъ!

Ты звалъ итди на нигилистовъ!

Игуменъ (бія себя въ перси). - Отечеству я-ль не служилъ? Къ нему ревнивѣе кто былъ?
Сотни (восторженно). Ты призывалъ огонь и громы!
Ты, ты благословлялъ погромы!
Игуменъ. И знаете вы на примѣрѣ,
Сколь твердъ я въ православной вѣрѣ!

Сотни (въ полномъ ума затмѣніи).

Ты—столпъ! — Ты—твердь! — Ты—знаменосецъ!
—Георгій нашъ Побѣдоносецъ!

Игуменъ.

Въ остатній разъ притекъ сюда Я, не глядя на запрещенье. И вашего прошу суда
И предъ синодомъ заступленья...
(Кланяется въ поясъ на всѣ четыре стороны

и кулакомъ утираетъ носъ и слезы).

всѣ эти жалкіе больные люди слились въ единое цѣлое и славили — каждый по своему — Ваала, Бахуса и Венеру.

Даже небо они приглашали раздѣлить вмѣстѣ съ ними всѣ восторги земного бытія:

— О, небо, упади на насъ!
Классическая фраза, апофеозъ Эпику-, рійцизма!
Пиръ продолжался.
Все также лилось вино, все также струился ароматъ розъ и курильницъ: Но въ рядахъ пирующихъ появились пресыщеніе и скука.
Но — уже надоѣли: и ласки блудницъ, и вино, и ароматъ.
Это притупило нервы и для того, чтобы ихъ поднять, требовалось что нйбудь новое, оригинальное, сильное, такое, отъ чего встрепенулись бы сердца, забилась бы полукровь полу-вино въ ихъ жилахъ.
И обратился проконсулъ Маркъ къ поэту Лицинію:
— Скажи, прекрасный Лициній, любимецъ боговъ, въ чемъ истина?
И Лициній бесѣдовавшій съ вакханкой о „сущности вещей , отвѣтилъ:
— Истина — въ винѣ и любви. (Veritas estin vino estin amore).
— Ну, а скажи, философъ, что стоитъ жизнь человѣческая.
— Твоя, напримѣръ, жизнь — безцѣнна оцѣнить ее ты можешь только самъ. Ну а жизнь какого нибудь раба или гладіаторовъ— ровно ничего. Шея его. Кровь не стоитъ одного кубка фалернскаго. А въ общемъ.— всякая жизнь — ничто въ сравненій съ секундой истиннаго восторга, истиннаго наслажденія.
И обратился тогда проконсулъ къ Лицискѣ, опустившей голову на его плечо.
— Слушай какая превосходная мнѣ пришла мысль. Лициній правъ, что жизнь не имѣетъ никакой цѣны. Поэтому, сегодня, лишь только золотой мѣсяцъ взойдетъ надъ капитолійскимъ холмомъ, я отправляюсь вмѣстѣ съ тобой въ мою загородную виллу Тамъ мы проведемъ блаженнѣйшія минуты земного счастья. Потомъ я, съ кубкомъ въ рукахъ, съ вѣнкомъ, на головѣ, вскрою въ