Возстаютъ многіе протввъ Рашели за то, что она такъ фотографически-вѣрно передавала смерть аа сцеяѣ; многіе ае признавали ее въ эта минуты артисткой, готовы была изгнать подоб
ныя представленія изъ области искусства. Мы не хотимъ спорить; мы замѣтимъ только, что здѣсь, въ нашей картинѣ, все безобразное послѣднихъ страданіи смерти отъ яда; отъ судорогъ, все даже гнетущее обыкновенной, простой смерти, все эго отстранено;
здѣсь пока еще не смерть, а увяданіе. Вотъ почему неправы тѣ, которые говорили еще на выставкѣ, что они не повѣсила бы у себя эту картину, что немѣшало однако толпиться около нея и имъ, вмѣстѣ съ другими.
Не можетъ художникъ имѣть въ виду всѣхъ, не можетъ и не долженъ онъ стремиться угождать всякому и тому даже, чье пылкое воображеніе, возбужденное поэтическимъ произведеніемъ, станетъ переходить отъ образа къ образу, и дойдетъ наконецъ до безобразія, до судорогъ и послѣдняго скрежета зубовъ. Впрочемъ вопросъ этотъ рѣшенъ самимъ дѣломъ; кар
тина куплена еще въ то время, когда стояла на выставкѣ. Мы не станемъ распространяться объ исполненіи. Исполненіе не безъ не
достатковъ, большинство которыхъ скорѣе можно назвать недосмот
рами. Въ нихъ выказывается не неумѣнье, а скорѣе то общее какой угодно молодости направленіе, по которому она, увлекаясь главнымъ, самымъ яркимъ, самымъ выдающимся, пропускаетъ,
какъ-то мимо глазъ, кое-какія частности, если и нарушающія общую гармонію, то каждое на одинъ только волосъ. Привычный глазъ слагаетъ все это въ одну сумму, и мелкое въ от
дѣльности выступаетъ для него въ формѣ значительной цыфры; но въ картинѣ г. Клодта нѣть столькихъ мелкихъ недостат
ковъ, чтобы они могли составить порядочную сумму, даже и для привычнаго глаза. Этой картинѣ, да ея визави «Отдыхъ арестантовъ» публика видимо отдавала преимущество чуть ли ие передъ всѣми другими того-же близкаго намъ всѣмъ, вашего домашняго, по содержанію, жавра.
Вотъ г. Бродзскій—другое дѣло. Г. Бродзскій въ своихъ скульптурныхъ произведеніяхъ, выставка которыхъ была въ началѣ декабря въ академіи, ие представалъ намъ нашего. Оиъ иеподчинался тому направленію, которому слѣдуетъ теперь на
ше общество. Все это понятно: г. Бродзскій жилъ и работалъ въ послѣднее время въ Италіи, тамъ, гдѣ не часто попадаются въ рука даже наша газеты и жураалы, а о жизаа не га
зетной—только одни рѣдкіе, темные, сбивчивые слухи. Живя въ отечествѣ искусства, онъ долженъ былъ жить на время безъ настоящаго отечества. Его «Спасатель», идущій твердымъ, скорымъ шагомъ, съ протявутой впередъ рукою, съ серьезнымъ
строгимъ лицомъ—не современная ли это италіянская идея, не тамъ ли, по преимуществу, могла она зародиться въ душѣ ху
дожника, при видѣ этой нескончаемой борьбы, войнъ, волненій, интригъ и контръ-революцій. Строгость лица Спасителя, его твердая быстрая походка—все это понятно съ такой точки зрѣ
нія. Легкая французская грація господствуетъ въ очень краси
вомъ, очень роскошномъ каминѣ; что же касается до «Зефира»,
уцѣпившагося рученками за вѣтки дереза и качающагося надъ водой, то мы недавпо еще имѣла случай любоваться очень по
хожимъ на него, то же Зефиромъ, качающимся надъ водой. Читатель помнитъ бывшую на выставкѣ рѣдкихъ произведеній искусства картнву извѣстнаго Прудона, принадлежащую Д. Е. Бзнардакн. Нельзя было не полюбоваться очень близкими къ натурѣ кри
чащими и плачущими мальчишками. Тутъ все въ вѣрно переданной игрѣ мускуловъ, въ очень хорошемъ исполненіи, и художникъ коиечио ие придаетъ имъ значенія созданія. Подобныя идеи встрѣчаются, хотя я не всегда онѣ исполнены хорошо. Это —художественная задача, вѣрно рѣшенная. Очень страстную фи
гуру Леды судить трудно. Кто могъ, сярашяваегся, наблюдать натуру въ подобные моменты? Вь нсполненіи всего этого най
дется много мягкости, прозрачности тѣла; а что касается д
бюста матеря художника, до бюста папы, и до копія еъ бюста Октавія, то все это показалось намъ прекраснымъ, въ чемъ мы,, кажется, сходимся съ большинствомъ мнѣній, высказанныхъ раз
ными лицами на самой выставкѣ. То же самое относится и къ спящимъ амурамъ.
Нечего сказать, счастливы мы были въ послѣднее время и* выставки! Отчего же прежде было не то? Отчего же въ старое брюловское время Кукольникъ старался, что есть силы, затрогивалъ всевозможные струны, въ своей художественной газетѣ, распространялся нонародной гордости, и о патріотизмѣ, и о томъ какія благородныя чувства возбуждаетъ созерцаніе художественныхъ произведеній, и хвалнлъ-то ужъ хвалилъ, и выставлялъ нашу школу, и все такъ краснорѣчиво, и съ уп
реками , и иногда съ сладко помазывающими по сердцу фразами,
и все для чего же? Для того, между прочимъ, чтобъ допускали на выставки публику не въ тря года разъ, какъ было въ то*
время, а каждый годъ. А вѣдь были ужъ тогда и Левицкіе, Егоровы, Боровиковскіе, Лебедевы, Щедрины, Кипренскіе и другіе, то-есть тѣ-же самые, которыхъ расхваливаемъ теперь, по по
воду которыхъ пишутся статьи, по поводу которыхъ горячатся и увлекаются. Отчего же теперь только начинаемъ ихъ пони
мать, отчего-же теперь въ годъ по четыре выставки, когда никто ихъ ае старается вызывать? Отчего же прежде нужно
было доказывать такую простую вещь, что частое общеніе съ публикой не вредно? Не мѣсто здѣсь рѣшать всѣ эти вопросы съ ученою серьезностью; мы замѣтимъ только, что такое со
стояніе дѣла соотвѣтствовало тогдашнему положенію общества. Всякій искалъ тогда мѣста подъ крыломъ какого нибудь покро
вительствующаго, стоявшаго, въ свою очередь, подъ крыломъ другаго такого же. Лячяый талантъ, личное достоинство было далеко не главное, на немъ было опасно основываться; не главное оно и теперь, но все же повысилось. Могущеетво покровительства было въ пять разъ сильнѣе и при каждой ре
формѣ являлся вопросъ о хлѣбѣ. Не даромъ говорилъ Егоровъ; «учи васъ учи, а потомъ и хлѣбъ отобьете». Говорилъ онъ это не потому, чтобы хлѣба было мало въ Россіи; а потому, что распредѣленіе то этого хлѣба зависѣло отъ могучаго покро
вительства. Стоило ему повернуться, и сида безъ хлѣба. Ие помогъ бы тутъ талантъ; за талантъ баринъ нс отпу
скалъ на волю, несмотря на просьбы и ходатайства; слу
чалось, что талантъ безъ покровительства топился и спивался;
Брюловъ съ восторгомъ писалъ пясьмо, когда разъ какъ то отдана была справедливость таланту безъ покровительства^).
Естественно, что при такомъ положеніи, разъ заработавъ себѣ покровительство, боялись выходить въ публику, выказываться.
«У. а какъ кто нибудь изъ смѣлыхъ забранитъ? Какъ, если это покровительство, по существу своего флюгернаго свойства,
отвернется? Кто тогда поддержитъ? Зайца поймалъ, за другимъ не гонись, а держа крѣпче за уши перваго. И публика жила точно такъ-же; и ей въ большинствѣ по приходилось имѣть
своего сужденія, потому что и ея хлѣбъ зависѣлъ отъ тога или другаго покровителя; отвернись покровитель отъ художника, отвернется отъ него н та часть публики, которая разсчитываетъ на благорасположеніе отвернувшагося. На этомъ правилѣ осно
вывались и падали всякія репутаціи. Какъ же тутъ рисковать реформами? Но вотъ событія дала толчекъ, стали сами выста
влять на видъ все такое непріятное; дѣло очень понравилось, потому что сама была дѣятелями; возвысилось о себѣ мнѣніе, сталъ каждый считать себя чѣмъ-то; и вотъ это что-то от
казывается гордо отъ подарка, и ие потому, что не хорошъ
(’) См. статью г. Рамазанова о Тропининѣ въ № 1 і Русскаго
Вѣстаика 1861 г.
ныя представленія изъ области искусства. Мы не хотимъ спорить; мы замѣтимъ только, что здѣсь, въ нашей картинѣ, все безобразное послѣднихъ страданіи смерти отъ яда; отъ судорогъ, все даже гнетущее обыкновенной, простой смерти, все эго отстранено;
здѣсь пока еще не смерть, а увяданіе. Вотъ почему неправы тѣ, которые говорили еще на выставкѣ, что они не повѣсила бы у себя эту картину, что немѣшало однако толпиться около нея и имъ, вмѣстѣ съ другими.
Не можетъ художникъ имѣть въ виду всѣхъ, не можетъ и не долженъ онъ стремиться угождать всякому и тому даже, чье пылкое воображеніе, возбужденное поэтическимъ произведеніемъ, станетъ переходить отъ образа къ образу, и дойдетъ наконецъ до безобразія, до судорогъ и послѣдняго скрежета зубовъ. Впрочемъ вопросъ этотъ рѣшенъ самимъ дѣломъ; кар
тина куплена еще въ то время, когда стояла на выставкѣ. Мы не станемъ распространяться объ исполненіи. Исполненіе не безъ не
достатковъ, большинство которыхъ скорѣе можно назвать недосмот
рами. Въ нихъ выказывается не неумѣнье, а скорѣе то общее какой угодно молодости направленіе, по которому она, увлекаясь главнымъ, самымъ яркимъ, самымъ выдающимся, пропускаетъ,
какъ-то мимо глазъ, кое-какія частности, если и нарушающія общую гармонію, то каждое на одинъ только волосъ. Привычный глазъ слагаетъ все это въ одну сумму, и мелкое въ от
дѣльности выступаетъ для него въ формѣ значительной цыфры; но въ картинѣ г. Клодта нѣть столькихъ мелкихъ недостат
ковъ, чтобы они могли составить порядочную сумму, даже и для привычнаго глаза. Этой картинѣ, да ея визави «Отдыхъ арестантовъ» публика видимо отдавала преимущество чуть ли ие передъ всѣми другими того-же близкаго намъ всѣмъ, вашего домашняго, по содержанію, жавра.
Вотъ г. Бродзскій—другое дѣло. Г. Бродзскій въ своихъ скульптурныхъ произведеніяхъ, выставка которыхъ была въ началѣ декабря въ академіи, ие представалъ намъ нашего. Оиъ иеподчинался тому направленію, которому слѣдуетъ теперь на
ше общество. Все это понятно: г. Бродзскій жилъ и работалъ въ послѣднее время въ Италіи, тамъ, гдѣ не часто попадаются въ рука даже наша газеты и жураалы, а о жизаа не га
зетной—только одни рѣдкіе, темные, сбивчивые слухи. Живя въ отечествѣ искусства, онъ долженъ былъ жить на время безъ настоящаго отечества. Его «Спасатель», идущій твердымъ, скорымъ шагомъ, съ протявутой впередъ рукою, съ серьезнымъ
строгимъ лицомъ—не современная ли это италіянская идея, не тамъ ли, по преимуществу, могла она зародиться въ душѣ ху
дожника, при видѣ этой нескончаемой борьбы, войнъ, волненій, интригъ и контръ-революцій. Строгость лица Спасителя, его твердая быстрая походка—все это понятно съ такой точки зрѣ
нія. Легкая французская грація господствуетъ въ очень краси
вомъ, очень роскошномъ каминѣ; что же касается до «Зефира»,
уцѣпившагося рученками за вѣтки дереза и качающагося надъ водой, то мы недавпо еще имѣла случай любоваться очень по
хожимъ на него, то же Зефиромъ, качающимся надъ водой. Читатель помнитъ бывшую на выставкѣ рѣдкихъ произведеній искусства картнву извѣстнаго Прудона, принадлежащую Д. Е. Бзнардакн. Нельзя было не полюбоваться очень близкими къ натурѣ кри
чащими и плачущими мальчишками. Тутъ все въ вѣрно переданной игрѣ мускуловъ, въ очень хорошемъ исполненіи, и художникъ коиечио ие придаетъ имъ значенія созданія. Подобныя идеи встрѣчаются, хотя я не всегда онѣ исполнены хорошо. Это —художественная задача, вѣрно рѣшенная. Очень страстную фи
гуру Леды судить трудно. Кто могъ, сярашяваегся, наблюдать натуру въ подобные моменты? Вь нсполненіи всего этого най
дется много мягкости, прозрачности тѣла; а что касается д
бюста матеря художника, до бюста папы, и до копія еъ бюста Октавія, то все это показалось намъ прекраснымъ, въ чемъ мы,, кажется, сходимся съ большинствомъ мнѣній, высказанныхъ раз
ными лицами на самой выставкѣ. То же самое относится и къ спящимъ амурамъ.
Нечего сказать, счастливы мы были въ послѣднее время и* выставки! Отчего же прежде было не то? Отчего же въ старое брюловское время Кукольникъ старался, что есть силы, затрогивалъ всевозможные струны, въ своей художественной газетѣ, распространялся нонародной гордости, и о патріотизмѣ, и о томъ какія благородныя чувства возбуждаетъ созерцаніе художественныхъ произведеній, и хвалнлъ-то ужъ хвалилъ, и выставлялъ нашу школу, и все такъ краснорѣчиво, и съ уп
реками , и иногда съ сладко помазывающими по сердцу фразами,
и все для чего же? Для того, между прочимъ, чтобъ допускали на выставки публику не въ тря года разъ, какъ было въ то*
время, а каждый годъ. А вѣдь были ужъ тогда и Левицкіе, Егоровы, Боровиковскіе, Лебедевы, Щедрины, Кипренскіе и другіе, то-есть тѣ-же самые, которыхъ расхваливаемъ теперь, по по
воду которыхъ пишутся статьи, по поводу которыхъ горячатся и увлекаются. Отчего же теперь только начинаемъ ихъ пони
мать, отчего-же теперь въ годъ по четыре выставки, когда никто ихъ ае старается вызывать? Отчего же прежде нужно
было доказывать такую простую вещь, что частое общеніе съ публикой не вредно? Не мѣсто здѣсь рѣшать всѣ эти вопросы съ ученою серьезностью; мы замѣтимъ только, что такое со
стояніе дѣла соотвѣтствовало тогдашнему положенію общества. Всякій искалъ тогда мѣста подъ крыломъ какого нибудь покро
вительствующаго, стоявшаго, въ свою очередь, подъ крыломъ другаго такого же. Лячяый талантъ, личное достоинство было далеко не главное, на немъ было опасно основываться; не главное оно и теперь, но все же повысилось. Могущеетво покровительства было въ пять разъ сильнѣе и при каждой ре
формѣ являлся вопросъ о хлѣбѣ. Не даромъ говорилъ Егоровъ; «учи васъ учи, а потомъ и хлѣбъ отобьете». Говорилъ онъ это не потому, чтобы хлѣба было мало въ Россіи; а потому, что распредѣленіе то этого хлѣба зависѣло отъ могучаго покро
вительства. Стоило ему повернуться, и сида безъ хлѣба. Ие помогъ бы тутъ талантъ; за талантъ баринъ нс отпу
скалъ на волю, несмотря на просьбы и ходатайства; слу
чалось, что талантъ безъ покровительства топился и спивался;
Брюловъ съ восторгомъ писалъ пясьмо, когда разъ какъ то отдана была справедливость таланту безъ покровительства^).
Естественно, что при такомъ положеніи, разъ заработавъ себѣ покровительство, боялись выходить въ публику, выказываться.
«У. а какъ кто нибудь изъ смѣлыхъ забранитъ? Какъ, если это покровительство, по существу своего флюгернаго свойства,
отвернется? Кто тогда поддержитъ? Зайца поймалъ, за другимъ не гонись, а держа крѣпче за уши перваго. И публика жила точно такъ-же; и ей въ большинствѣ по приходилось имѣть
своего сужденія, потому что и ея хлѣбъ зависѣлъ отъ тога или другаго покровителя; отвернись покровитель отъ художника, отвернется отъ него н та часть публики, которая разсчитываетъ на благорасположеніе отвернувшагося. На этомъ правилѣ осно
вывались и падали всякія репутаціи. Какъ же тутъ рисковать реформами? Но вотъ событія дала толчекъ, стали сами выста
влять на видъ все такое непріятное; дѣло очень понравилось, потому что сама была дѣятелями; возвысилось о себѣ мнѣніе, сталъ каждый считать себя чѣмъ-то; и вотъ это что-то от
казывается гордо отъ подарка, и ие потому, что не хорошъ
(’) См. статью г. Рамазанова о Тропининѣ въ № 1 і Русскаго
Вѣстаика 1861 г.