питаніе его главнымъ, а всего прочаго неважнымъ, побочнымъ,—развѣ не въ этомъ характеристика такъ часто голодаю
щаго европейскаго общества? Развѣ не эту мысль кладутъ въ свое основаніе разныя школы соціалистовъ, коммунистовъ и другихъ? Конечно не много у нихъ адептовъ, конечно не многіе слѣпо вѣрятъ ихъ регламентацій, ихъ обществамъ съ идеаль
нымъ устройствомъ, но основная ихъ мысль далеко не погибла въ Европѣ: все больше да больше сомнѣваются въ величіи прошлаго, все сильнѣе да сильнѣе выступаетъ впередъ мате
ріальное благо, и на немъ-то именно зиждутся всѣ главныя преобразованія. Да наконецъ развѣ самъ г. Стасовъ, относи
тельно такъ недавно превозносимаго Брюлова, не играетъ тойже роли безпощаднаго, всеразрушающаго времени? Мы не знаемъ отчего не слѣдовало Брюлову выражать въ картинѣ того, что
зачиналось на дѣлѣ? Мы, вопреки г. Стасову, думаетъ вмѣстѣ съ Брюловымъ, что дѣйствительно въ то время запретили бы его картину, во многихъ государствахъ, кромѣ Англіи, и всего
скорѣе запретили бы въ Италіи, находившейся подъ вліяніемъ Австріи. Такой картиной сталъ бы онъ выше вашего, совре
меннаго ему общества, и поднялся бы до уровня общества европейскаго. Въ этой картинѣ намъ видится доказательство того, что Брюловъ былъ способенъ къ развитію, что онъ раз
вивался дѣйствительно, а не оставался все такимъ-же, какимъ былъ сначала, при появленіи Помпеи, какъ думаетъ г. Стасовъ.
Въ религіозныхъ своихъ сюжетахъ, писанныхъ по заказу, почти всегда на данныя темы,—и эту послѣднюю фразу мы выставляемъ впередъ,—Брюловъ дѣйствительно не возвышался надъ уровнемъ нашего общества. Нельзя не согласиться съ г. Стасовымъ въ томъ, что въ нихъ главное—эффектъ, выпуклость, освѣщевіе. Однако-же въ статьѣ есть отзывъ Жуков
скаго, который называлъ «Взятіе Божьей Матери на небо»—богоносвымъ видѣніемъ. Это показываетъ ясно, какъ полно удо
влетворяли религіозные представленія Брюлова современниковъ, даже такихъ, какъ Жуковскій, какъ восполняли они тогда по
требность общества. Нѣтъ, вопреки г. Стасову, они «не ошибка исторіи», въ нихъ дѣйствительно «высказалось со всею горяч
ностью и искренностью то, что способенъ былъ думать, понимать я чувствовать», если не вѣкъ, то общество, къ которому принадлежалъ Брюловъ. Мѣсто, въ которомъ прилагается отрица
тельно эта фраза къ Брюлову, намъ кажется невѣрнымъ. И у Брюлова найдемъ мы «выраженіе явленій внутренняго міра», но не такихъ, которыя даютъ высокую цѣну худояіественвому со
зданію. Если его религіозныя картины «лишены содержанія», какъ говоритъ г. Стасовъ, если нѣтъ въ нихъ «глубины духа,
таинствъ и восторговъ душевныхъ», то опять не столько въ этомъ вина Брюлова, сколько общества безъ содержанія, общества, въ которомъ не было всего этого. Да, Брюловъ не возвышался надъ обществомъ, до послѣдняго времени, какъ воз
высились впослѣдствіи Пушкинъ и Гоголь, восторгавшіеся его произведеніями; но за то посерьезпѣе были заложены начала образованія и у Пушкина, и у Гоголя; они могли слѣдить за вѣкомъ и развиваться; за то съ самаго начала встрѣтила ихъ сильная оппозиція, жизненная неудача, внутренняя борьба, ко
торыя и повліяли благодѣтельно на художниковъ. Тутъ не было
однихъ только задушающихъ всякаго рукоплесканій, какъ было съ Брюловымъ. Относительно Гоголя и Пушкина, общество высказалось; оно раздѣлилось на два лагеря; оно получило содержа
ніе, направленіе и вотъ потому-то и Гоголь, и Пушкинъ могли развиваться; они выражали собою общество, которое, относи
тельно ихъ уже не было пустымъ. На долю Брюлова достались одни пустые восторги и никакого мнѣнія. Глубина чувства не падаетъ съ неба, она вырабатывается мало-по-малу, обстоятель
ствами, какъ вырабатывалось у тѣхъ же Пушкина и Гоголя, и, можетъ быть, если бы они были въ обстоятельствахъ Брюлова,
остался бы и Пушкинъ, при своемъ первоначальномъ непониманіи Байрона, при своихъ странныхъ переходахъ отъ Байрона къ Парни; остался бы и Гоголь при своихъ малороссійскихъ повѣстяхъ, которыя конечно не служатъ краеугольнымъ кам
немъ его славы. Такъ-что мы не думаемъ, чтобы «отсутствіе содержанія», «притворность религіознаго настроенія» , «подража
ніе болонской школѣ», чтобы все это было въ натурѣ Брюлова. Небогатымъ содержаніемъ, притворностью настроенія и по
дражаніемъ, безъ пониманія оригиналовъ, начинали у пасъ почти всѣ художники. Довольно вспомнйть начальныя стихотворенія Пушкина, его «Плѣнника», его «Руслана», ложныя по чувству мѣста «Бахчисарайскаго фонтана», надъ которыми самъ же болѣе-развитый Пушкинъ смѣялся послѣ. Но лучшее образованіе и обстоятельства позволили развиться Пушкппу, и всякій знаетъ чѣмъ онъ сталъ впослѣдствіи. Не было того же для Брюлова; для него были одни восторги и поэтому очень призадумались бы мы отнести на счетъ его природы тѣ недостатки, которые видны въ его произведеніяхъ.
Еще говоритъ г. Стасовъ, что у Брюлова не было какой либо особой симпатіи или антипатіи при выборѣ сюжетовъ, что
заставляетъ подозрѣвать, что въ дѣйствительности всѣ они ему были равно далеки. На это приведемъ мы опять колеблющагося между разнородными образцами Пушкина въ началѣ его дѣятель
ности; но для Пушкина было развитіе, для Брюлова—нѣтъ. На это приведемъ мы слова самаго г. Стасова изъ второй его статьи, гдѣ говоритъ онъ, «что у Брюлова есть свое настроеніе», свое стремленіе къ изображенію «судорожной тревоги, хаоса,
безпорядка, гибели, посреди которыхъ является передъ вами одно чувство эгоизма, страха, испуга, отчаянія!» Авторъ ду
маетъ, что это настроеніе грубо, бѣдно и ограниченно; онъ говоритъ съ сожалѣніемъ, что ни на что другое не хватило Брюлова; но мы, съ своей стороны, полагаемъ, что это вопросъ еще далеко нерѣшенный, и что, если принять мысли автора, то сильно придется съузить предѣлы искусства и, можетъ-быть, выбросить многое уже признанное, и даже не одно пзъ произ
веденій Байрона. «Уничтоженіе и гибель было задачей Брюлова»; правда, но эта правда ни мало не мѣшаетъ однако такимъ эле
ментамъ входитъ въ область искусства. Таково наше мнѣніе.
Будемъ смотрѣть на то, что далъ художникъ, и не станемъ требовать отъ него только того, чего хотѣлось бы намъ. Выразилъ бы Брюловъ эти элементы уничтоженія и гибели прево
сходно, и былъ бы онъ великъ, безъ всякаго сомнѣнія. Авторъ посвящаетъ не мало страницъ разсужденію о жанрахъ и алле
горіяхъ Брюлова, и находитъ ихъ пустыми; но такъ какъ самъ Брюловъ, съ точки зрѣнія своего времени, считалъ жанръ пу
стяками, что видно изъ той же статьи, то мы и не станемъ толковоть о нихъ серьезно. Если самъ художникъ говоритъ, что
вотъ это—пустяки, забава, то не слѣдуетъ и критику выводить серьезныхъ заключеній изъ этихъ пустяковъ. Мало ли что нарисуетъ художникъ въ минуты особеннаго настроепія! Въ литературѣ это знаютъ давно и издаютъ полнаго автора единственно для изслѣдователей, которые этимъ самымъ пользуются для біографическихъ выводовъ, по никакъ не для пригово
ровъ, и тѣмъ болѣе, если самъ авторъ считалъ это пустяками.. Что же до превосходства брюловскихъ портретовъ и до огром
наго вліянія, которое онъ имѣлъ на современное общество, то мы вполнѣ согласны съ авторомъ, но не раздѣляемъ только его мнѣнія о неумѣстности переряживавья разныхъ живыхъ лицъ въ разные костюмы и не отвергаемъ этого переряживавья въ принципѣ. Часто судьба рядитъ во фракъ того, кому бы слѣдовало носить чалму и халатъ паши, и художникъ, возстанов
ляя костюмъ, не грѣшитъ противъ правды. Вольному еоля, и если кто позволяетъ себя переряживать, то вина не па худож
никѣ. Конечно авторъ говоритъ, что Брюловъ часто навязывалъ
щаго европейскаго общества? Развѣ не эту мысль кладутъ въ свое основаніе разныя школы соціалистовъ, коммунистовъ и другихъ? Конечно не много у нихъ адептовъ, конечно не многіе слѣпо вѣрятъ ихъ регламентацій, ихъ обществамъ съ идеаль
нымъ устройствомъ, но основная ихъ мысль далеко не погибла въ Европѣ: все больше да больше сомнѣваются въ величіи прошлаго, все сильнѣе да сильнѣе выступаетъ впередъ мате
ріальное благо, и на немъ-то именно зиждутся всѣ главныя преобразованія. Да наконецъ развѣ самъ г. Стасовъ, относи
тельно такъ недавно превозносимаго Брюлова, не играетъ тойже роли безпощаднаго, всеразрушающаго времени? Мы не знаемъ отчего не слѣдовало Брюлову выражать въ картинѣ того, что
зачиналось на дѣлѣ? Мы, вопреки г. Стасову, думаетъ вмѣстѣ съ Брюловымъ, что дѣйствительно въ то время запретили бы его картину, во многихъ государствахъ, кромѣ Англіи, и всего
скорѣе запретили бы въ Италіи, находившейся подъ вліяніемъ Австріи. Такой картиной сталъ бы онъ выше вашего, совре
меннаго ему общества, и поднялся бы до уровня общества европейскаго. Въ этой картинѣ намъ видится доказательство того, что Брюловъ былъ способенъ къ развитію, что онъ раз
вивался дѣйствительно, а не оставался все такимъ-же, какимъ былъ сначала, при появленіи Помпеи, какъ думаетъ г. Стасовъ.
Въ религіозныхъ своихъ сюжетахъ, писанныхъ по заказу, почти всегда на данныя темы,—и эту послѣднюю фразу мы выставляемъ впередъ,—Брюловъ дѣйствительно не возвышался надъ уровнемъ нашего общества. Нельзя не согласиться съ г. Стасовымъ въ томъ, что въ нихъ главное—эффектъ, выпуклость, освѣщевіе. Однако-же въ статьѣ есть отзывъ Жуков
скаго, который называлъ «Взятіе Божьей Матери на небо»—богоносвымъ видѣніемъ. Это показываетъ ясно, какъ полно удо
влетворяли религіозные представленія Брюлова современниковъ, даже такихъ, какъ Жуковскій, какъ восполняли они тогда по
требность общества. Нѣтъ, вопреки г. Стасову, они «не ошибка исторіи», въ нихъ дѣйствительно «высказалось со всею горяч
ностью и искренностью то, что способенъ былъ думать, понимать я чувствовать», если не вѣкъ, то общество, къ которому принадлежалъ Брюловъ. Мѣсто, въ которомъ прилагается отрица
тельно эта фраза къ Брюлову, намъ кажется невѣрнымъ. И у Брюлова найдемъ мы «выраженіе явленій внутренняго міра», но не такихъ, которыя даютъ высокую цѣну худояіественвому со
зданію. Если его религіозныя картины «лишены содержанія», какъ говоритъ г. Стасовъ, если нѣтъ въ нихъ «глубины духа,
таинствъ и восторговъ душевныхъ», то опять не столько въ этомъ вина Брюлова, сколько общества безъ содержанія, общества, въ которомъ не было всего этого. Да, Брюловъ не возвышался надъ обществомъ, до послѣдняго времени, какъ воз
высились впослѣдствіи Пушкинъ и Гоголь, восторгавшіеся его произведеніями; но за то посерьезпѣе были заложены начала образованія и у Пушкина, и у Гоголя; они могли слѣдить за вѣкомъ и развиваться; за то съ самаго начала встрѣтила ихъ сильная оппозиція, жизненная неудача, внутренняя борьба, ко
торыя и повліяли благодѣтельно на художниковъ. Тутъ не было
однихъ только задушающихъ всякаго рукоплесканій, какъ было съ Брюловымъ. Относительно Гоголя и Пушкина, общество высказалось; оно раздѣлилось на два лагеря; оно получило содержа
ніе, направленіе и вотъ потому-то и Гоголь, и Пушкинъ могли развиваться; они выражали собою общество, которое, относи
тельно ихъ уже не было пустымъ. На долю Брюлова достались одни пустые восторги и никакого мнѣнія. Глубина чувства не падаетъ съ неба, она вырабатывается мало-по-малу, обстоятель
ствами, какъ вырабатывалось у тѣхъ же Пушкина и Гоголя, и, можетъ быть, если бы они были въ обстоятельствахъ Брюлова,
остался бы и Пушкинъ, при своемъ первоначальномъ непониманіи Байрона, при своихъ странныхъ переходахъ отъ Байрона къ Парни; остался бы и Гоголь при своихъ малороссійскихъ повѣстяхъ, которыя конечно не служатъ краеугольнымъ кам
немъ его славы. Такъ-что мы не думаемъ, чтобы «отсутствіе содержанія», «притворность религіознаго настроенія» , «подража
ніе болонской школѣ», чтобы все это было въ натурѣ Брюлова. Небогатымъ содержаніемъ, притворностью настроенія и по
дражаніемъ, безъ пониманія оригиналовъ, начинали у пасъ почти всѣ художники. Довольно вспомнйть начальныя стихотворенія Пушкина, его «Плѣнника», его «Руслана», ложныя по чувству мѣста «Бахчисарайскаго фонтана», надъ которыми самъ же болѣе-развитый Пушкинъ смѣялся послѣ. Но лучшее образованіе и обстоятельства позволили развиться Пушкппу, и всякій знаетъ чѣмъ онъ сталъ впослѣдствіи. Не было того же для Брюлова; для него были одни восторги и поэтому очень призадумались бы мы отнести на счетъ его природы тѣ недостатки, которые видны въ его произведеніяхъ.
Еще говоритъ г. Стасовъ, что у Брюлова не было какой либо особой симпатіи или антипатіи при выборѣ сюжетовъ, что
заставляетъ подозрѣвать, что въ дѣйствительности всѣ они ему были равно далеки. На это приведемъ мы опять колеблющагося между разнородными образцами Пушкина въ началѣ его дѣятель
ности; но для Пушкина было развитіе, для Брюлова—нѣтъ. На это приведемъ мы слова самаго г. Стасова изъ второй его статьи, гдѣ говоритъ онъ, «что у Брюлова есть свое настроеніе», свое стремленіе къ изображенію «судорожной тревоги, хаоса,
безпорядка, гибели, посреди которыхъ является передъ вами одно чувство эгоизма, страха, испуга, отчаянія!» Авторъ ду
маетъ, что это настроеніе грубо, бѣдно и ограниченно; онъ говоритъ съ сожалѣніемъ, что ни на что другое не хватило Брюлова; но мы, съ своей стороны, полагаемъ, что это вопросъ еще далеко нерѣшенный, и что, если принять мысли автора, то сильно придется съузить предѣлы искусства и, можетъ-быть, выбросить многое уже признанное, и даже не одно пзъ произ
веденій Байрона. «Уничтоженіе и гибель было задачей Брюлова»; правда, но эта правда ни мало не мѣшаетъ однако такимъ эле
ментамъ входитъ въ область искусства. Таково наше мнѣніе.
Будемъ смотрѣть на то, что далъ художникъ, и не станемъ требовать отъ него только того, чего хотѣлось бы намъ. Выразилъ бы Брюловъ эти элементы уничтоженія и гибели прево
сходно, и былъ бы онъ великъ, безъ всякаго сомнѣнія. Авторъ посвящаетъ не мало страницъ разсужденію о жанрахъ и алле
горіяхъ Брюлова, и находитъ ихъ пустыми; но такъ какъ самъ Брюловъ, съ точки зрѣнія своего времени, считалъ жанръ пу
стяками, что видно изъ той же статьи, то мы и не станемъ толковоть о нихъ серьезно. Если самъ художникъ говоритъ, что
вотъ это—пустяки, забава, то не слѣдуетъ и критику выводить серьезныхъ заключеній изъ этихъ пустяковъ. Мало ли что нарисуетъ художникъ въ минуты особеннаго настроепія! Въ литературѣ это знаютъ давно и издаютъ полнаго автора единственно для изслѣдователей, которые этимъ самымъ пользуются для біографическихъ выводовъ, по никакъ не для пригово
ровъ, и тѣмъ болѣе, если самъ авторъ считалъ это пустяками.. Что же до превосходства брюловскихъ портретовъ и до огром
наго вліянія, которое онъ имѣлъ на современное общество, то мы вполнѣ согласны съ авторомъ, но не раздѣляемъ только его мнѣнія о неумѣстности переряживавья разныхъ живыхъ лицъ въ разные костюмы и не отвергаемъ этого переряживавья въ принципѣ. Часто судьба рядитъ во фракъ того, кому бы слѣдовало носить чалму и халатъ паши, и художникъ, возстанов
ляя костюмъ, не грѣшитъ противъ правды. Вольному еоля, и если кто позволяетъ себя переряживать, то вина не па худож
никѣ. Конечно авторъ говоритъ, что Брюловъ часто навязывалъ