Слово необходимо тогда, когда въ немъ заключена коллизія драмы. Замыселъ художника самъ опредѣляетъ матеріалъ своего выраженія.
Въ „Сорочинской ярмаркѣ необходимости слова не чувствовалось. Все дѣйствіе пьесы постигалось посредствомъ жеста и музыки.
Отчасти, конечно, вліяло на это наше знаніе разсказа Гоголя. Но если бы даже мы не знали его, то намъ сказала бы все пластическая выпуклость постановки.
Вотъ первая картина: По дорогѣ ѣдетъ возъ. Сзади него идутъ парубки, среди которыхъ Грицько. Начина
ютъ любезничать съ Параской. Вступается Хивря. Ссора. Возъ уѣзжаетъ.—Кинематографъ. Вторая картина. Ярмарка.
Ну, это уже совсѣмъ кинематографично.
Очень умѣло построенныя группы; лавка съ яркими матеріями, взлетающими надъ толпой, какъ ракеты съ широкими хвостами; лавки съ посудой, колянами, дынями; шинокъ; интересные типы.
Все ярко, выразительно... но драматическаго дѣйствія абсолютно нѣтъ. Слова, какъ на дѣйствительной ярмаркѣ, случайны и не связаны.
И такъ всѣ картины.
Одна изъ нихъ—„кража кобылы —и по натурализму обстановки и содержанію типичная кинематографическая сценка.
Кто здѣсь виноватъ? Гоголь? Мусоргскій?
— Вѣдь нельзя же отступать отъ либретто!—Отступать нельзя, а не принять совсѣмъ—можно.

Знаменательная ошибка режиссера. Онъ пошелъ за кинематографомъ.

Моментами „Сорочинская ярмарка захватывала. Но опять-таки не внутреннимъ паѳосомъ, а внѣшней красотой и красивостью.
Дѣвичьи лица; черныя очи на смуглости загара, струящіе смѣхъ и поцѣлуи; ленты, много лентъ, ленточный дождь: красныя, желтыя, голубыя, зеленыя, синія; и крас
ныя губы, и желтыя соломенки въ волосахъ, и голубые глаза, и зелень листвы, и синее небо.
Недаромъ Санинъ, режиссеръ постановки, сказалъ толпѣ исполнителей, когда она устанавливалась передъ фото
графическимъ аппаратомъ, чтобы увѣковѣчить одинъ изъ моментовъ пьесы: не бойтесь показать публикѣ лишь одинъ локоть, лишь платокъ. Такъ рисовали и рисуютъ теперь Суриковъ и Рѣпинъ.
Характерное признаніе.
Санинъ разрѣшалъ зрительныя проблемы; какъ будто театральный зритель — только зритель, а еще не слуша
тель. Такое впечатлѣніе производитъ вся высоко-талантливая постановка.
И характерно упоминаніе именно—Сурикова и Рѣпина. То, чего Санинъ добивался—онъ достигъ.
А въ результатѣ: очень красивый, но не художественный спектакль. Кинематографъ въ краскахъ.
Я теперь представляю чего хочетъ современный кинематографъ, Санинъ открылъ мнѣ глаза.
— Постановки „Сорочинской ярмарки . И онъ по своему правъ.
Современный кинематографъ, не имѣющій силъ уйти отъ жизни, долженъ оправдать себя красотой.
Онъ долженъ брать яркое, солнечное, звѣздное.
Онъ можетъ, не стилизуя, ограничить свои перспективы, которыя разсѣиваютъ взоръ.
Онъ можетъ... онъ можетъ сдѣлать все, что сдѣлалъ Санинъ въ „Сорочинской ярмаркѣ .
И онъ будетъ тогда такое же интересное зрѣлище. Но я лично не хочу этого.
Я хочу итти въ Будущее. Я жду будущаго кино-театра.
И тотъ же Московскій Свободный театръ показалъ намъ будущій кинематографъ.
Я говорю о „Покрывалѣ Пьеретты .
И.
Постановка „Покрывала Пьеретты —событіе большой художественной цѣнности.
Давно уже современный театръ не давалъ такого поразительнаго по красотѣ и трагичности зрѣлища. Въ „Покрывалѣ Пьеретты онъ достигъ своего высшаго синтеза.
Садержаніе мимо-драмы, въ двухъ словахъ, слѣдующее.

Усталый, съ бѣднымъ лицомъ, съ красными губами Пьерро ждетъ свою возлюбленную Пьеретту.

Онъ мечется по комнатѣ. Онъ тоскуетъ.

Наконецъ, она приходитъ. Но, увы не съ цвѣтами, а съ ядомъ.

Они должны умереть. Они не могутъ быть вмѣстѣ. Поперекъ ихъ пути стоитъ Арлекинъ.
И вотъ начинается борьба. Жизнь борется со смертью. Любовь земная съ любовью вѣчной.
Пьерро любилъ больше—и онъ умираетъ. Но передъ концомъ вышибаетъ изъ рукъ Пьеретты смертный бокалъ. Она остается жить. Но душа ея измучена. Но душа ея потрясена.
Въ это время въ домѣ Арлекина балъ.
Гости въ парчевыхъ платьяхъ танцуютъ менуэтъ и прохаживаются по серебряному залу. Они веселы и беззаботны.
Но самому Арлекину не хорошо. — Гдѣ Пьеретта?

— Пьеретты нѣтъ!

Онъ, онъ въ черномъ кафтанѣ и съ дьявольской усмѣшкой, какъ черный пламень, приходя все въ большій и большій гнѣвъ, сжимая судорожно кулаки, бродитъ въ веселомъ роѣ своихъ гостей.
Его тревога передается имъ. Танецъ начинаетъ разстраиваться.

Арлекинъ уже не сдерживается.

Но въ самый напряженный моментъ появляется испуганная, блѣдная, съ ужасомъ въ глазахъ, Пьеретта безъ покрывала, которое она забыла у Пьерро.
Арлекинъ бросается къ ней. Она хочетъ успокоить его. Онъ ей не вѣритъ. Чтобы онъ повѣрилъ, она начи
наетъ танцовать съ нимъ. Безумный танецъ. Какой-то осенній вихрь.
И во время танца Пьеретта вдругъ видитъ призракъ Пьерро. И такъ три раза. Она бросается за нимъ.
Онъ проводить ее въ комнату Пьерро, откуда она убѣжала на балъ. Туда же, преслѣдуя Пьеретту, приходитъ и Арлекинъ.
Онъ видитъ трупъ Пьерро и покрывало Пьеретты... И все понимаетъ.
Въ его умѣ рождается коварный планъ отмстить Пьереттѣ. Онъ заставляетъ ее поцѣловать его холодныя губы. Затѣмъ уходитъ, а ее запираетъ съ мертвымъ Пьерро.
Она сходитъ съ ума. И затѣмъ сама мертвая падаетъ у его ногъ.
Вотъ краткое садержаніе этой изумительной пьесы.
Но въ чемъ же ея особая красота? Почему такіе восторги? Развѣ мало пьесъ съ такимъ же содержаніемъ проходятъ незамѣченными? Или, можетъ быть, слишкомъ талантливо играли актеры?
— Нѣтъ! Дѣло въ томъ, что сидя въ Свободномъ театрѣ, мы забыли и театръ, и актеровъ, и самихъ себя. Передъ нами происходила безмолвная мистерія.
Мы увидѣли, какъ блѣдно и ненужно слово. Мы увидѣли, что самыя сложныя чувства, самыя тонкія психоло