Ибо человѣчество не можетъ жить безъ искусства. А Балаганъ—искусство человѣчества, искусство толпы. Вѣдь человѣчество—толпа.
Театральные инстинкты толпы заставляютъ ее кричать:
Хлѣба и зрѣлищъ!
Заставляютъ ее бѣшено аплодировать канатной танцовщицѣ, кулачному бойцу и побѣдному тріумфатору.
Вы спросете, почему человѣчество не удовлетворяется театромъ, почему эти самые театральные инстинкты толкаютъ его именно въ Балаганъ?
Наивный вопросъ!.. Я отвѣчу на него:
Перестанемъ, на минуту быть лицемѣрными и сознаемся, что Театръ для немногихъ. Для избранныхъ.
Театръ-—искусство нѣкоторыхъ.
Онъ слишкомъ сложенъ, непонятенъ и мучителенъ для улицы.
Театръ — храмъ на ярмарочной площади.
Кругомъ трещатъ барабаны. Взвиваются пестрые флаги. Арлекины и паяцы уморительными гримасами забавляютъ публику.
А онъ стоитъ безмолвный и торжественный. И тихія слова творимой мистеріи тонутъ въ глубинѣ купола.
Театръ не можетъ позабавить немудрыя сердца.
Онъ не можетъ разсмѣшить толпу веселой прибауткой и неожиданнымъ трюкомъ.
Вѣдь помимо театральныхъ инстинктовъ, въ человѣчествѣ живетъ вѣчная жажда... смѣха, вѣчное желаніе забыть въ смѣхѣ, хоть на краткое мгновенье
Тоску мучительнаго дня,
великую, мистическую, міровую тоску жизни.
Театральный инстинктъ заставляетъ уличнаго комедіанта надѣть необычайный плащъ.
Инстинктъ жизни заставляетъ его раскрасить этотъ плащъ яркими, веселыми цвѣтами.
Подъ этимъ декоративнымъ плащомъ онъ скроется отъ слишкомъ реальной жизни.
Но, если не жизнь, и не искусство, не театръ, то, что же остается? — Остается Балаганъ?
И дѣйствительно, во всѣ времена, во всѣ эпохи, Балаганъ былъ любимѣйшимъ зрѣлищемъ толпы человѣчества.
Онъ прошелъ черезъ вѣка то подъ одной, то подъ другой формой.
Собственно говоря, сущность кинематографа вовсѣ не обуславливаетъ Балагана.
Кинематографъ въ равной степени могъ бы стать простымъ живымъ иллюстрированнымъ журналомъ, гдѣ міро
выя событія чередовались бы съ видами „города Ниццы или „рѣки Нила ; какъ могъ бы стать простой репродукціей театра, или же наглядной демонстраціей при изученіи естественныхъ наукъ.
МАКСЪ ЛИНДЕРЪ.
Максъ Линдеръ первый толкнулъ его на путь Балагана.
— Не обижайтесь, пожалуйста, словомъ Балаганъ.
Вотъ, напримѣръ, что пишетъ одинъ изъ интереснѣйщихъ русскихъ режиссеровъ, Мейерхольдъ:
— Лучшій комплиментъ, о какомъ могли только мечтать инсценировавшіе мольеровскаго Донъ Жуана художникъ и
режиссеръ, принимаютъ они отъ Бенуа, назвавшаго этотъ спектакль:
Недаромъ мы пишемъ слово Балаганъ съ большой буквы.
И не виной, а своеобразной заслугой Макса Линдера мы считаемъ то, что онъ повелъ кинематографъ по пути Ба
лагана.
Ибо новый Балаганъ всегда былъ провозвѣстникомъ новаго театра.
Максъ Линдеръ душою комедіанта понялъ балаганныя возможности кинематографа.
И кинематографъ сталъ Балаганомъ.
Кинематографъ создалъ Макса Линдера, а Максъ Линдеръ... создалъ кинематографъ, какъ Балаганъ.
— Вы замѣтили, что у него совсѣмъ не актерское лицо?
Не замѣтили ли вы также, что въ жизни лицо Макса Линдера напоминаетъ лицо акробата?
Такое же оно строгое, немного усталое и немного скорбное...
Это конечно мелочь.
Но очень знаменательная.
Максъ Линдеръ не драматическій актеръ.
Когда онъ былъ въ драматическомъ театрѣ, то выше вторыхъ ролей не поднимался.
Максъ Линдеръ прирожденный благородный жонглеръ, прирожденный маэстро Балагана.
Онъ самъ сочиняетъ свои пьески. Онъ самъ интерпретируетъ ихъ. Онъ самъ импровизируетъ.
Онъ самъ разыгрываетъ свои импровизаціи.
Всѣ пьесы, которыя онъ сочи
нилъ и въ которыхъ онъ игралъ, Отмѣчены знакомъ трюка, знакомъ веселой неожиданности—любимыми пріемами историческаго Балагана.
Эстетическая разница между Балаганомъ и театромъ заключается въ слѣдующемъ... но, вотъ, что...
Позвольте мнѣ, чтобы не быть голословнымъ, привести нѣсколько сценаріевъ забытаго Балагана.
Въ образахъ старыхъ персонажей вы увидите, родственнаго имъ, современнаго Макса Линдера.
Напримѣръ:
Бѣшеный быкъ.
Пантомима—арлекинада въ 12 картинахъ въ англійскомъ вкусѣ, Лорана—отца.
Представлена въ первый разъ 15-го мая 1827 г. въ
Театральные инстинкты толпы заставляютъ ее кричать:
Хлѣба и зрѣлищъ!
Заставляютъ ее бѣшено аплодировать канатной танцовщицѣ, кулачному бойцу и побѣдному тріумфатору.
Вы спросете, почему человѣчество не удовлетворяется театромъ, почему эти самые театральные инстинкты толкаютъ его именно въ Балаганъ?
Наивный вопросъ!.. Я отвѣчу на него:
Перестанемъ, на минуту быть лицемѣрными и сознаемся, что Театръ для немногихъ. Для избранныхъ.
Театръ-—искусство нѣкоторыхъ.
Онъ слишкомъ сложенъ, непонятенъ и мучителенъ для улицы.
Театръ — храмъ на ярмарочной площади.
Кругомъ трещатъ барабаны. Взвиваются пестрые флаги. Арлекины и паяцы уморительными гримасами забавляютъ публику.
А онъ стоитъ безмолвный и торжественный. И тихія слова творимой мистеріи тонутъ въ глубинѣ купола.
Театръ не можетъ позабавить немудрыя сердца.
Онъ не можетъ разсмѣшить толпу веселой прибауткой и неожиданнымъ трюкомъ.
Вѣдь помимо театральныхъ инстинктовъ, въ человѣчествѣ живетъ вѣчная жажда... смѣха, вѣчное желаніе забыть въ смѣхѣ, хоть на краткое мгновенье
Тоску мучительнаго дня,
великую, мистическую, міровую тоску жизни.
Театральный инстинктъ заставляетъ уличнаго комедіанта надѣть необычайный плащъ.
Инстинктъ жизни заставляетъ его раскрасить этотъ плащъ яркими, веселыми цвѣтами.
Подъ этимъ декоративнымъ плащомъ онъ скроется отъ слишкомъ реальной жизни.
Но, если не жизнь, и не искусство, не театръ, то, что же остается? — Остается Балаганъ?
И дѣйствительно, во всѣ времена, во всѣ эпохи, Балаганъ былъ любимѣйшимъ зрѣлищемъ толпы человѣчества.
Онъ прошелъ черезъ вѣка то подъ одной, то подъ другой формой.
Въ наше время онъ носитъ имя: Кинематографъ.
Собственно говоря, сущность кинематографа вовсѣ не обуславливаетъ Балагана.
Кинематографъ въ равной степени могъ бы стать простымъ живымъ иллюстрированнымъ журналомъ, гдѣ міро
выя событія чередовались бы съ видами „города Ниццы или „рѣки Нила ; какъ могъ бы стать простой репродукціей театра, или же наглядной демонстраціей при изученіи естественныхъ наукъ.
МАКСЪ ЛИНДЕРЪ.
Максъ Линдеръ первый толкнулъ его на путь Балагана.
— Не обижайтесь, пожалуйста, словомъ Балаганъ.
Вотъ, напримѣръ, что пишетъ одинъ изъ интереснѣйщихъ русскихъ режиссеровъ, Мейерхольдъ:
— Лучшій комплиментъ, о какомъ могли только мечтать инсценировавшіе мольеровскаго Донъ Жуана художникъ и
режиссеръ, принимаютъ они отъ Бенуа, назвавшаго этотъ спектакль:
„Наряднымъ Балаганомъ .
Недаромъ мы пишемъ слово Балаганъ съ большой буквы.
И не виной, а своеобразной заслугой Макса Линдера мы считаемъ то, что онъ повелъ кинематографъ по пути Ба
лагана.
Ибо новый Балаганъ всегда былъ провозвѣстникомъ новаго театра.
Максъ Линдеръ душою комедіанта понялъ балаганныя возможности кинематографа.
И кинематографъ сталъ Балаганомъ.
Кинематографъ создалъ Макса Линдера, а Максъ Линдеръ... создалъ кинематографъ, какъ Балаганъ.
Кто такой, въ сущности, Максъ Линдеръ?
— Вы замѣтили, что у него совсѣмъ не актерское лицо?
Не замѣтили ли вы также, что въ жизни лицо Макса Линдера напоминаетъ лицо акробата?
Такое же оно строгое, немного усталое и немного скорбное...
Это конечно мелочь.
Но очень знаменательная.
Максъ Линдеръ не драматическій актеръ.
Когда онъ былъ въ драматическомъ театрѣ, то выше вторыхъ ролей не поднимался.
Максъ Линдеръ прирожденный благородный жонглеръ, прирожденный маэстро Балагана.
Онъ самъ сочиняетъ свои пьески. Онъ самъ интерпретируетъ ихъ. Онъ самъ импровизируетъ.
Онъ самъ разыгрываетъ свои импровизаціи.
Всѣ пьесы, которыя онъ сочи
нилъ и въ которыхъ онъ игралъ, Отмѣчены знакомъ трюка, знакомъ веселой неожиданности—любимыми пріемами историческаго Балагана.
Эстетическая разница между Балаганомъ и театромъ заключается въ слѣдующемъ... но, вотъ, что...
Позвольте мнѣ, чтобы не быть голословнымъ, привести нѣсколько сценаріевъ забытаго Балагана.
Въ образахъ старыхъ персонажей вы увидите, родственнаго имъ, современнаго Макса Линдера.
Напримѣръ:
Бѣшеный быкъ.
Пантомима—арлекинада въ 12 картинахъ въ англійскомъ вкусѣ, Лорана—отца.
Представлена въ первый разъ 15-го мая 1827 г. въ