Подчеркиваю: огромная и важная роль—ибо не погубить, не принизить, не разрушить театръ—призванъ великій кинемо.
Очистить театръ отъ хлама отжившихъ традицій, уничтожить его отсталость отъ современной жизни, отнять у него всѣ тѣ элементы сценическаго творчества, которые современный громоздкій театръ не въ силахъ уже удовлетворительно выполнять—вотъ, что суждено кинематографу...
Это будетъ тяжелая и сложная операція—но послѣ нея помолодѣетъ состарившаяся Мельпомена. Ибо „тяжкій млатъ, дробя стекло, куетъ булатъ .
Какъ же произойдетъ такое омоложеніе театра при помощи кинемо?
Объ этомъ въ другой разъ.
М. Браиловскій.

Бесҍда съ чортомъ.

Моимъ собесѣдникомъ былъ обыкновенный, рядовой чортъ...
Пришелъ онъ ко мнѣ подъ видомъ обывателя. Даже карточку визитную подалъ: Иванъ Иванычъ Ивановъ.
Только и было въ немъ страннаго, что на карточкѣ стояло не „Иванъ Ивановичъ , а именно: Иванъ Иванычъ.
Стилизація!
Даже хвоста у него не было.
Хотя доподлинно извѣстно, что у чорта Ивана Карамазова хвостъ былъ.
„Какъ у датской собаки...
Естественно, разговоръ зашелъ о „Танго , о „Свободномъ театрѣ , о кинематографѣ.
Въ качествѣ кинематографическаго журналиста, я, конечно, бесѣду нашу постарался задержать на послѣдней темѣ.
— Вотъ вы пишите все о реформахъ, о пантомимѣ...— Говорилъ чортъ.—
— Ну къ чему они намъ? Во-первыхъ, и необходимости-то въ нихъ нѣтъ... Развѣ публика изъявляетъ свое недовольство? Развѣ кинематографы пустуютъ?
Вѣдь ежели бы современный кинематографъ публикѣ не нравился, она не посѣщала бы его. Однако этого нѣтъ. Публика ходитъ.
Ergo: современный кинематографъ ей нравится. И никакихъ реформъ не нужно!
Противъ этой математики не поспоришь. — Усмѣхнулся чортъ.
— Позвольте, господинъ чортъ. — Перебилъ я.—
— Ваша математика слишкомъ проста. Дѣло не въ публикѣ.
Если бы наши разсужденія шли отъ публики, то мы давно бы Театръ свели къ балагану, а кинематографъ— нѣкоторыя достоинства котораго мы вовсе не отрицаемъ — къ картинамъ „парижскаго жанра“.
Чего хочетъ публика? Вамъ это извѣстно... Прислушиваться къ ея требованіямъ очень опасно. — То-есть, какъ же это такъ? —
Въ свою очередь перебилъ меня чортъ. И лицо его выразило удивленіе. И только гдѣ-то въ глубинѣ глазъ вспыхнули и сейчасъ же погасли два ироническихъ огонька.—
Какъ же это такъ? Для кого же кинематографъ?
— Кинематографъ для публики, господинъ чортъ. Какъ для публики и Театръ. Какъ для публики и „Мадонны Боттичелли.

Г-жа Дермозъ.

Артистка Парижскихъ театровъ. Къ ея выступленію въ лентахъ бр. Пате.
Какъ только произведеніе искусства закончено, оно отдается на улицу, на площадь, толпѣ.
И право улицы принять его, или забросать гнилыми яблоками.
Здѣсь мы съ вами согласны.
Но пока художникъ творитъ, пока онъ работаетъ надъ своимъ созданіемъ, то до публики, до улицы ему нѣтъ никакого дѣла.
Онъ самъ свой высшій судъ.
У него есть свои задачи, свои требованія, свой вкусъ— и въ предѣлахъ эстетической работы, онъ руководствуется только самимъ собой.
Отдавать публикѣ плодъ творчества и творить для публики—совсѣмъ не одно и то же.
Первое творчество—творчество религіозное, художественное, выявленіе творческаго „Я .
Второе—ремесленная работа, обезличиваніе „Я .
Когда мы говоримъ о реформахъ кинематографа и цѣлью этихъ реформъ считаемъ пантомиму, то мы вовсе не заботимся о публикѣ.
Если она не пойметъ и не приметъ новаго кинематографа, то тѣмъ хуже для нея!
Мы разсуждаемъ какъ художники.
Мы увидѣли, что единственный путь кинематографа къ Искусству—путь пантомимы.
И мы стремимся къ осуществленію нашей идеи. Мы пропагандируемъ ее.
Мы работаемъ надъ ея конкретизаціей.
Не во имя публики. О, нѣтъ! Во имя Искусства! Понимаете? Во имя Искусства!
— Понимаю, понимаю,—
Проговорилъ чортъ. И ироническіе огоньки снова вспыхнули и погасли. —
Но согласитесь сами... Искусство и Кинематографъ...