РУССКІЙ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЛИСТОКЪ.

№ 9. 20-го МАРТА. 1862 года.

„ТАТЬЯНА —ПУШКИНА.

Недавно возобновленъ былъ въ нашей литературѣ вопросъ о томъ, слѣдуетъ ли считать Пушкина истинно - народнымъ русскимъ поэтомъ, и въ томъ самомъ журналѣ, кото
раго репутація нѣкогда составлена была преимущественно ста
тьями Бѣлинскаго о Пушкинѣ, вопросъ разрѣшенъ отрицательно. Правда, что и самъ Бѣлинскій признавалъ мнѣніе о народности Пушкина справедливымъ только въ половину, ко онъ рядомъ съ понятіемъ о народномъ поэтѣ—такомъ, котораго произве
денія укоренились бы въ памяти парода въ обширномъ смыслѣ, т.-е. всѣхъ сословій его соотечественниковъ — поставилъ понятіе о поэтѣ, какъ онъ выразился, національномъ, т.-е.
знакомомъ и дорогомъ всему образованному классу, и на это наименованіе призналъ за Пушкинымъ полное право. Напротивъ того, нашъ современный критикъ, не находя у Пушкина мѣстъ, въ которыхъ бы сказалось чувство гражданина, какъ мы понимаемъ теперь, рѣшительно отвергнулъ значеніе его, какъ поэ
та, для всей нашей народности. Повидямому, критикъ упустилъ изъ виду, что поэтъ прежде всего представитель своего вре
мени, и что если и въ наше время понятіе о гражданинѣ едва только начинаетъ выясняться, не говоря уже о томъ, чтобы оно осуществлялось въ дѣйствительной жизни, если еще недавно другой, современный намъ поэтъ имѣлъ право спросить:
Кто гражданинъ страны родной?
в съ горестью прибавитъ: «нѣтъ отвѣта», то какъ же можно было ожидать гражданскихъ подвиговъ въ литературѣ отъ Пушкина, человѣка двадцатыхъ и тридцатыхъ годовъ. Въ то время наше общество , за исключеніемъ ничтожнаго по числу меньшинства, на дѣлѣ выказавшаго свое граж
данское воззрѣніе, понимало патріотизмъ единственно въ смыслѣ тѣхъ чувствъ, которыя внушили Пушкину стихотвореніе «Кле
ветникамъ Россія». Патріотъ упивался мыслью о матеріальномъ могуществѣ «государства Россійскаго» и озлоблялся, чуть не до личной вражды, противъ всего дерзающаго не признавать это
го могущества. Притомъ, употребляя старую метафору—не въ каждой лирѣ одинаково звучатъ всѣ струны,—ни одно истинное литературное дарованіе не было всеобъемлющимъ, то-есть спо
собнымъ одинаково выражать всѣ чувства, вызываемыя въ насъ жизненными явленіями; а потому и Пушкину въ высшей степени несправедливо ставить въ укоръ то, что опъ не былъ поэтомъ-публицистомъ, и на этомъ основаніи отвергать его право на народность. Ііо нашему мнѣнію, при настоящей ограниченности книжнаго образованія въ массахъ п происходящемъ оттого громадномъ различія между умственнымъ развитіемъ раз
ныхъ классовъ общества, поэта совершенно народнаго, въ полномъ смыслѣ этого слова, вовсе вельзя себѣ представить, съ чѣмъ соглашается и самъ Бѣлинскій, и только нѣсколько приблизить
ся къ этому идеалу можетъ развѣ лирикъ, пишущій нѣсви, какъ напримѣръ авторъ «Краснаго сарафана» ила «Лучнвы лу
чинушки»; а вслѣдствіе того названіе народнаго поэта должно
быть присуждено тому, кого Бѣлинскій называетъ поэтомъ національпымъ, который, изображая, съ творческою силою генія,
людей своего времена и своего народа, пишетъ такъ, что этимъ людямъ кажется, будто-бы такъ чувствовали и говорили ови сами, и который вслѣдствіе того становится знакомымъ и любимымъ писателемъ для всѣхъ своихъ сколько-нибудь образованныхъ соотечественниковъ, а такимъ поэтомъ, по преимуществу, былъ у насъ Пушкинъ.
Объ «Евгеніи Онѣгинѣ» Бѣлинскій сказалъ, что этотъ романъ есть первое внолвѣ художественное, національно-русское произ
веденіе нашей литературы. Множество изображено въ ней ис
тинно-русскихъ, народныхъ или, пожалуй, по выраженію Бѣлин
скаго, національныхъ типовъ. Есть, впрочемъ, одинъ и въ этомъ смыслѣ народный — превосходный типъ няни. Но Изъ всѣхъ типовъ Пушкина, ближе всего къ нашему сердцу—личность съ наибольшею любовью обработанная и самимъ поэтомъ — личность Татьяны. Что именно въ ней особенно русскаго, націо
нальнаго, опредѣлить весьма трудно; мы можемъ развѣ только перечислить нѣсколько крупнѣйшихъ чертъ: любовь къ русской зимѣ, отношенія къ нянѣ, мечтательность, получающая особый характеръ отъ смѣшенія образованности съ суевѣріемъ, полное и едва-ли гдѣ либо, кромѣ вашей Руси, встрѣчающееся отчуж
деніе отъ дѣйствительности (вѣдь мы оторваны отъ почвы) а невѣдѣяіе ея, выказывающееся въ посылкѣ письма къ Онѣгину, способность къ быстрому пересозданію себя во внѣшиости съ сохраненіемъ подъ новою оболочкою остатка прежвихъ го
рячихъ чувствъ, хотя и безъ малѣйшей для вихъ надежды ва будущность, наконецъ непреклонная, ни на мигъ не поколебавшаяся рѣшимость, вопреки этимъ чувствамъ, сохранить супружескую вѣрность, не изъ боязни пересудовъ, какъ казалось нѣ
которымъ критикамъ (о пересудахъ Татьяна говоритъ только въ укоръ Овѣгиву), не по религіознымъ причинамъ, какъ могло бы быть у католички или протестантки, а просто, по славянской вѣрности данному слову—
.....я другому отдана
И буду вѣкъ ему вѣрва.
Пожалуй, скажетъ кто-ннбудь, что нѣкоторыя изъ этихъ чертъ встрѣчаются и въ другихъ націяхъ; объ этомъ мы, конечно, спо
рить не станемъ; но въ самомъ образѣ сочетанія ихъ, въ томъ общемъ колоритѣ, который овѣ, сливаясь, придаютъ всей лич
ности, какъ бы невольно чувствуется что-то близкое намъ, родное и едва-ли доступное пониманію не русскаго человѣка. Притомъ, это только крупнѣйшія черты, наиболѣе бросающіяся въ глаза; но сколько еще мелкихъ, не подлежащихъ пи анализу, ни формулированію, и подобныхъ тѣмъ, по которымъ мы гово
римъ, взглянувъ на чью-нибудь физіономію: этотъ человѣкъ похожъ на француза или на англичанина, не отдавая себѣ яс
наго отчета въ томъ, въ чемъ именно состоитъ сходство. По всѣмъ этимъ чертамъ, и въ настоящее время, несмотря ва измѣненіе преобладающихъ въ литературѣ идеаловъ, Татьяна близка русскому сердцу и, вѣроятно, долго еще, если не всегда, будетъ казаться близкою слѣдующимъ за нами поколѣніямъ.
Бѣлинскій называетъ Татьяну одною взъ геніальныхъ натуръ, не подозрѣвающихъ своей геніальности и безсознательно убивае
мыхъ обществомъ, какъ очистительная жертва за его собствеввые грѣхи, но въ этомъ мы осмѣливаемся не согласиться съ нашимъ