Тогда и блескъ Максова успѣха въ Россіи не померкъ бы.
И о Россіи въ Парижѣ думали бы, что это дѣйствительно страна со своеобразнымъ укладомъ жизни, со своеобразными нравами.

А то не угодно ли:

Отчествовали и освистали.
Это, пожалуй, тоже говоритъ о своеобразіи Россіи.
Но если возможно было бы повѣрить Максу, что въ Россіи кого любятъ, того бьютъ, приписавъ это своеоб
разнымъ нравамъ своеобразной страны, то ужъ врядъ ли
нашелся бы чудакъ, который повѣрилъ бы, что есть на землѣ страна, хотя бы даже и Россія, гдѣ тѣхъ, кого любятъ, освистываютъ.
Такой страны нѣтъ и не можетъ быть. А значитъ...
Защитники Макса объясняютъ неуспѣхъ его въ Кіевѣ высокими цѣнами билетовъ на спектакли Макса.
Вѣрно ли это однако? Конечно нѣтъ.
Когда идутъ на концертъ Шаляпина, не считаются ни съ какими цѣнами.
Дадутъ импрессаріо семь шкуръ съ себя содрать и еще за счастье почитаютъ, что привелось раздобыть билетъ. Значитъ просто рѣшили, что не по чину взялъ.
Что посмотрѣть Макса не такъ интересно, чтобы заплатить за кресло больше того, что оно обычно стоитъ?
Но тогда почему же петербургская и московская публика переполняла театры на спектакляхъ Макса, не взирая ни на какія цѣны?
Не потому ли, можетъ быть, что она менѣе взыскательна, менѣе культурна, чѣмъ кіевская публика?
Не потому ли, что въ Петербургѣ и въ Москвѣ мало смыслятъ и плохо разбираются въ сценическомъ искусствѣ, а въ Кіевѣ много смыслятъ и хорошо разбираются.
Но прежде, чѣмъ выяснить этотъ вопросъ, любопытно обратить, вниманіе на одно очень интересное обстоятельство.
На исключительный успѣхъ кинематографа въ Кіевѣ. Ни въ одномъ россійскомъ городѣ, ни въ Москвѣ, ни въ Петербургѣ, нѣтъ такихъ грандіозныхъ и великолѣпныхъ кино-театровъ, какъ въ Кіевѣ.
И эти кіевскіе кино-театры ежедневно бываютъ переполнены кіевлянами.
Кинематографъ въ Кіевѣ—любимѣйшее развлеченіе.
На каждую новую программу кіевляне лавой вливаются въ кино-театры.
Въ тѣ самые кино-театры, замѣчательныйшимъ зрѣлищемъ которыхъ является: -— Максъ.
Кіевляне читаютъ афишу кино-театра и когда находятъ въ ней жирнымъ шрифтомъ напечатанное имя Макса, то ужъ содержателю кино-театра безпокоится нечего: всѣ побываютъ въ театрѣ.
И взрослые и дѣти. И умные и глупые. И тѣ, что ходятъ въ кино-театръ открыто, съ нескрываемымъ удоволь
ствіемъ. И тѣ, что влекутся въ кинематографъ тайно, стѣсняясь вслухъ признаться о своемъ тайномъ влеченіи къ кинематографу.
Однимъ словомъ:
Точь въ точь какъ здѣсь у насъ въ Москвѣ, какъ и въ Петербургѣ.
Тогда въ чемъ же дѣло?
Почему любимый кіевлянами Максъ, живой Максъ былъ освистанъ?
Не понравилось его живое искусство? Нѣтъ.
Дѣло гораздо проще.

Кіевляне просто рѣшили утереть носъ Петербургу и Москвѣ.

Провинція рѣшила показать себя. Старое и больное мѣсто провинціи: — Столица.
Столица всегда унижаетъ провинцію.

Провинція, провинціалъ—обидное слово.

Провинціалъ пріѣхалъ въ столицу — любимая тема юмористовъ.
Провинціалъ читаетъ столичныя вывѣски, переходитъ улицу, попадаетъ въ театръ — сколько карандашей извели на эти темы столичные карикатуристы!
Провинціалъ. Назовутъ такъ человѣка и всѣмъ ужъ представляется забавная неуклюжая фигура, въ допотопномъ костюмѣ, съ допотопнымъ образомъ мыслей.
Онъ и идетъ иногда за своимъ вѣкомъ, но всегда отстаетъ.
Онъ надѣнетъ модный галстукъ, который ужъ годъ, какъ перестали носить въ столицѣ.
Онъ признаетъ импрессіонистовъ, когда увлеченіе импрессіонизмомъ смѣнилось въ столичныхъ художественныхъ кругахъ символизмомъ.
Онъ увлечется декадентствомъ, когда въ столицѣ ужъ по улицамъ разгуливаютъ крашеные футуристы.
И т. д. и т. д.
И за это его всегда корятъ, всегда считаютъ отсталымъ, поздно проснувшимся.
И за это слову провинціалъ придано такое обидное значеніе.
Понятно, что обиды этой провинція простить не можетъ, что она горитъ желаньемъ показать, что она нисколько не хуже зазнавшейся столицы, что она пони
маетъ столько же, сколько и столица, что вкусъ у нея не только такой же, но даже и тоньше, чѣмъ у столицы.
Помню, какъ одинъ честный и очень гордый провинціалъ дѣлился со мной впечатлѣніемъ о Московскомъ
Художественномъ театрѣ, въ который онъ попалъ въ. первый разъ и смотрѣлъ „Вишневый садъ .

— Ну, что? Ну, какъ?

Я ждалъ его восторговъ и пріятно волновался.

Но провинціалъ сдѣлалъ равнодушную гримасу и снисходительно процѣдилъ:

— Мм... ничего себѣ... Неважно. У насъ, въ Таганрогѣ „Вишневый садъ былъ лучше поставленъ и несравненно лучше сыгранъ.
Это было сказано такимъ увѣреннымъ и убѣжденнымъ тономъ, что не знающій дряхлаго таганрогскаго театрика и не видѣвшій тамъ „Вишневаго сада“, поставленнаго по мизансценамъ Московскаго Художественнаго театра, какъ сообщалось въ афишахъ, и впрямь повѣрилъ бы, что въ Таганрогѣ лучше поставили и сыграли „Вишневый садъ .
Вотъ это самое „у насъ въ Таганрогѣ лучшей.. и проявилось въ Кіевскомъ пріемѣ Макса.
Кіевляне освистали Макса.
— Вы, столичные, на рукахъ его носили и величали, а для насъ онъ все равно, что: тьфу!
— Вы его признаете за знаменитаго артиста, а мы вотъ не желаемъ признать. Нате вотъ, выкусите!
Мы сейчасъ не станемъ разбирать чего больше въ дѣйствительности достоенъ Максъ:
Тѣхъ почестей, какими наградили его обѣ русскія столицы, или того свиста, какимъ оглушилъ его Кіевъ.

Вѣроятнѣе всего и то и другое значительно преувеличено.

Но интереснѣе слѣдующее:
Что же теперь кіевляне, освиставъ Макса, перестанутъ
или будутъ ходить въ кинематографы?