Скоро, впрочемъ, участь Тави рѣшается. Ова одерживаетъ такъ называемую «побѣду» надъ богатымъ и знатнымъ господиномъ —княземъ IV., который вслѣдствіе того изъявляетъ, конечно въ самыхъ приличныхъ формахъ, желаніе пріобрѣсти законнымъ порядкомъ ея руку и сердце. Отъ одной мысли о такой бли
стательной участи свѣтскія дѣвицы приходятъ въ восхищеніе, каковъ бы ни былъ тотъ, съ которымъ придется раздѣлить пріобрѣтаемыя блага, а въ особенности если онъ, какъ почтенный князь, умѣетъ высоко поднимать носъ и украшенныя золо
тыми эполетами плеча; но Татьяна не принадлежала къ этому благоразумному классу: ея матери пришлось умолять ее «съ слезами заклинаній», чтобы она не отказывалась отъ предстоящаго ей счастія—сдѣлаться генеральшей, княгиней, дамой высшаго кру
га. И добро бы для достиженія всѣхъ этихъ цѣлей нужно было Татьянѣ трудиться, хлопотать, кланяться, какъ трудится, хло
почетъ и кланяется мужчина, чтобы попасть въ генералы или въ князья; а то вѣдь ей стоило только дать ложную клятву— вѣчно любить человѣка, котораго ова не любила п чувствовала,
что никогда любить не можетъ, и затѣмъ продать ему, хотя бы и съ нѣкоторымъ отвращеніемъ, за его богатство и знатность то, что съ такимъ блаженствомъ отдаетъ женщина любящая любимому человѣку, и чѣмъ такъ равнодушно торгуетъ каждый день изъ за-куска хлѣба несчастная, на вѣкъ отчужденная отъ
блаженства любви. Такія, право, счастливицы женщины! а еще толкуютъ о какой-то эмансипаціи для нихъ. И еслибы еще за по
добною продѣлкою слѣдовало огорченіе родныхъ, презрѣніе или хотя осужденіе общества—другое дѣло, а то ни чуть не бывало: родные всегда бываютъ въ восхищеніи, а свѣтъ рукоплещетъ совершающейся продажѣ, и развѣ только кучкою стоящіе прія
тели будущаго счастливца отпустятъ между собою грязноватую шутку н посмѣются въ тихомолку, закрывая ротъ платками, или приглашенныя дамы перешепчагся о томъ, что дурно сидитъ подвѣнечное платье, что не такъ приколоты цвѣты, что невѣ
ста или слишкомъ весела, или ужъ очень взволнована, какъбудто бы і’рустна. Затѣмъ вышерѣченный свѣтъ—неумолимый судія, съ мнѣніемъ котораго мы обязаны, подъ опасеніемъ стро
гаго взысканія, сообразовать всѣ наши поступки—отправляется къ такъ называемымъ молодымъ кушать конфекты и пить шам
панское за здоровье проданной и покупщика; въ Татьянино же время еще и плясали всѣ на радости до упаду. Какъ тутъ матери не просить дочь, «со слезами заклинаній», чтобы она не упускала случая выгодно продать себя?—Какъ бы то ни было, но, послѣ нѣкотораго сопротивленія, Татьяна сдалась. Поступокъ
ея, конечно, былъ довольно безнравственный, въ особенности если считать ее, согласно съ мнѣніемъ Бѣлинскаго, личностью
геніальною; но дѣло въ томъ, что геніальною она не была и никогда не имѣла силы поставить себя выше существовавшихъ въ ея мірѣ понятій. Хотя она и отвращалась, по бла
городному женственному инстинкту, отъ брака по разсчету, но мы сомнѣваемся, сознавала ли она сама всю унизительность сдѣл
ки, въ которую входила, такъ-какъ постыдныя стороны этой сдѣлки дѣйствительно нѣсколько прикрываются торжественностью .свадебной церемоніи и одобреніемъ общественной нравственности.
...Неосторожно,
Быть можетъ поступила я,
говоритъ Татьяна Онѣгину въ минуту величайшей откровенности, т потомъ прибавляетъ:
...для бѣдной Тани
Всѣ были жребіи равны.
Эти слова превосходно изображаютъ душевное состояніе Татьяны, когда она окончательно убѣдилась, что для нея невозможно
счастье съ Онѣгинымъ. Ей казалось, что все для нея кончено и что все равно: такъ или иначе убьетъ она остальные годы своей жизни. Вслѣдствіе этого, она впала въ апатію, при кото
рой съ человѣкомъ можно сдѣлать все, что угодно. Притомъ, легко себѣ представить, какъ болѣзненно должны были дѣйство
вать на ея, и безъ того уже наболѣвшую душу безпрестанныя приставанія нѣжной мамевьки то съ тѣмъ, то съ другимъ же
нихомъ, а пожалуй и упреки, что «вотъ дескать и въ долгъ вошла я для тебя, и въ Москву привезла, и въ собраніе вози
ла, а все толку нѣтъ; какого ты еще королевича ждешь?» А потомъ «слезы заклинаній» и нѣжныя рѣчи въ родѣ того, что «не нарадовалась бы я на тебя, да ввучатъ бы нянчила сіятель
ныхъ, да этимъ ты маѣ заплатишь за всѣ мои заботы» (и то сказать: какъ умѣла, такъ и заботилась). Итакъ, Татьяна рѣшилась на все и стала вдругъ, какъ мы уже сказали, генераль
шей, княгиней, дамой высшаго круга и—купленной рабой нелюбимаго человѣка.
Очутившись въ сферѣ большаго свѣта, Татьяна проявила едва не геніальныя способности: она не только не оказалась въ немъ чуждою пли провинціальною, но даже весьма скоро изъ нея выработался идеалъ свѣтской жевщины, такой женщины, какихъ немного: которая не гоняется за модою, но сама создаетъ ее, не склоняется передъ мнѣніемъ свѣта, но заставляетъ его склониться предъ собою; словомъ, Татьяна сдѣлалась одной изъ повелительницъ свѣта. Данными къ достиженію этого господства служили ей, кромѣ блестящаго положенія въ обществѣ, умъ,
выработавшійся въ уединеніи, хотя и не совсѣмъ правильно, но довольно многосторонне и окончательно развившійся съ пріобрѣтеніемъ знанія людей и жизви, тактъ—принадлежность всякой тонкой и даровитой натуры, наружность, хотя и не ярко
красивая, но вполнѣ породистая и изящная (иначе Онѣгинъ, аристократъ въ душѣ, не сказалъ бы ей, что онъ не сталъ бы искать другой невѣсты); но болѣе всего—совершенное, глубокое презрѣніе къ свѣту, къ людямъ, составляющимъ его, и ко всѣмъ его приманкамъ—качества, почти никогда не соединяю
щіяся въ лицахъ, дебютирующихъ на свѣтской сценѣ. Признаки, которыми Татьяна отличалась въ обществѣ и которые въ то же время составляютъ идеалъ свѣтской женщины, иеизмѣнившійся съ двадцатыхъ годовъ и до-нынѣ, превосходао очерчены Пушкинымъ :
Она была не тороплива,
Не холодна, не говорлива,
Безъ взора наглаго для веѣхъ, Безъ притязаній ва успѣхъ,
Безъ этихъ маленькихъ ужимокъ, Безъ подражательныхъ затѣй... Все тихо, просто было въ ней. Она казалась вѣрный снимокъ Du comme il faut....
Вслѣдствіе этихъ качествъ Татьяны,
Къ ней дамы подвигались ближе, Старушки улыбались ей;
Мужчины кланялися ниже, Ловили взоръ ея очей;
Дѣвицы проходили тише Предъ ней по залѣ...
Но подобно тому, какъ возлѣ парадвой колесницы римскаго тріумфатора шелъ рабъ, обязанный напоминать ему, что онъ все-таки не болѣе, какъ смертный, такъ вмѣстѣ съ Татьяною въ залы, составляющія поприще ея тріумфа, входилъ, поднимая «выше всѣхъ и носъ, и плеча», законный обладатель ея, геяе
стательной участи свѣтскія дѣвицы приходятъ въ восхищеніе, каковъ бы ни былъ тотъ, съ которымъ придется раздѣлить пріобрѣтаемыя блага, а въ особенности если онъ, какъ почтенный князь, умѣетъ высоко поднимать носъ и украшенныя золо
тыми эполетами плеча; но Татьяна не принадлежала къ этому благоразумному классу: ея матери пришлось умолять ее «съ слезами заклинаній», чтобы она не отказывалась отъ предстоящаго ей счастія—сдѣлаться генеральшей, княгиней, дамой высшаго кру
га. И добро бы для достиженія всѣхъ этихъ цѣлей нужно было Татьянѣ трудиться, хлопотать, кланяться, какъ трудится, хло
почетъ и кланяется мужчина, чтобы попасть въ генералы или въ князья; а то вѣдь ей стоило только дать ложную клятву— вѣчно любить человѣка, котораго ова не любила п чувствовала,
что никогда любить не можетъ, и затѣмъ продать ему, хотя бы и съ нѣкоторымъ отвращеніемъ, за его богатство и знатность то, что съ такимъ блаженствомъ отдаетъ женщина любящая любимому человѣку, и чѣмъ такъ равнодушно торгуетъ каждый день изъ за-куска хлѣба несчастная, на вѣкъ отчужденная отъ
блаженства любви. Такія, право, счастливицы женщины! а еще толкуютъ о какой-то эмансипаціи для нихъ. И еслибы еще за по
добною продѣлкою слѣдовало огорченіе родныхъ, презрѣніе или хотя осужденіе общества—другое дѣло, а то ни чуть не бывало: родные всегда бываютъ въ восхищеніи, а свѣтъ рукоплещетъ совершающейся продажѣ, и развѣ только кучкою стоящіе прія
тели будущаго счастливца отпустятъ между собою грязноватую шутку н посмѣются въ тихомолку, закрывая ротъ платками, или приглашенныя дамы перешепчагся о томъ, что дурно сидитъ подвѣнечное платье, что не такъ приколоты цвѣты, что невѣ
ста или слишкомъ весела, или ужъ очень взволнована, какъбудто бы і’рустна. Затѣмъ вышерѣченный свѣтъ—неумолимый судія, съ мнѣніемъ котораго мы обязаны, подъ опасеніемъ стро
гаго взысканія, сообразовать всѣ наши поступки—отправляется къ такъ называемымъ молодымъ кушать конфекты и пить шам
панское за здоровье проданной и покупщика; въ Татьянино же время еще и плясали всѣ на радости до упаду. Какъ тутъ матери не просить дочь, «со слезами заклинаній», чтобы она не упускала случая выгодно продать себя?—Какъ бы то ни было, но, послѣ нѣкотораго сопротивленія, Татьяна сдалась. Поступокъ
ея, конечно, былъ довольно безнравственный, въ особенности если считать ее, согласно съ мнѣніемъ Бѣлинскаго, личностью
геніальною; но дѣло въ томъ, что геніальною она не была и никогда не имѣла силы поставить себя выше существовавшихъ въ ея мірѣ понятій. Хотя она и отвращалась, по бла
городному женственному инстинкту, отъ брака по разсчету, но мы сомнѣваемся, сознавала ли она сама всю унизительность сдѣл
ки, въ которую входила, такъ-какъ постыдныя стороны этой сдѣлки дѣйствительно нѣсколько прикрываются торжественностью .свадебной церемоніи и одобреніемъ общественной нравственности.
...Неосторожно,
Быть можетъ поступила я,
говоритъ Татьяна Онѣгину въ минуту величайшей откровенности, т потомъ прибавляетъ:
...для бѣдной Тани
Всѣ были жребіи равны.
Эти слова превосходно изображаютъ душевное состояніе Татьяны, когда она окончательно убѣдилась, что для нея невозможно
счастье съ Онѣгинымъ. Ей казалось, что все для нея кончено и что все равно: такъ или иначе убьетъ она остальные годы своей жизни. Вслѣдствіе этого, она впала въ апатію, при кото
рой съ человѣкомъ можно сдѣлать все, что угодно. Притомъ, легко себѣ представить, какъ болѣзненно должны были дѣйство
вать на ея, и безъ того уже наболѣвшую душу безпрестанныя приставанія нѣжной мамевьки то съ тѣмъ, то съ другимъ же
нихомъ, а пожалуй и упреки, что «вотъ дескать и въ долгъ вошла я для тебя, и въ Москву привезла, и въ собраніе вози
ла, а все толку нѣтъ; какого ты еще королевича ждешь?» А потомъ «слезы заклинаній» и нѣжныя рѣчи въ родѣ того, что «не нарадовалась бы я на тебя, да ввучатъ бы нянчила сіятель
ныхъ, да этимъ ты маѣ заплатишь за всѣ мои заботы» (и то сказать: какъ умѣла, такъ и заботилась). Итакъ, Татьяна рѣшилась на все и стала вдругъ, какъ мы уже сказали, генераль
шей, княгиней, дамой высшаго круга и—купленной рабой нелюбимаго человѣка.
Очутившись въ сферѣ большаго свѣта, Татьяна проявила едва не геніальныя способности: она не только не оказалась въ немъ чуждою пли провинціальною, но даже весьма скоро изъ нея выработался идеалъ свѣтской жевщины, такой женщины, какихъ немного: которая не гоняется за модою, но сама создаетъ ее, не склоняется передъ мнѣніемъ свѣта, но заставляетъ его склониться предъ собою; словомъ, Татьяна сдѣлалась одной изъ повелительницъ свѣта. Данными къ достиженію этого господства служили ей, кромѣ блестящаго положенія въ обществѣ, умъ,
выработавшійся въ уединеніи, хотя и не совсѣмъ правильно, но довольно многосторонне и окончательно развившійся съ пріобрѣтеніемъ знанія людей и жизви, тактъ—принадлежность всякой тонкой и даровитой натуры, наружность, хотя и не ярко
красивая, но вполнѣ породистая и изящная (иначе Онѣгинъ, аристократъ въ душѣ, не сказалъ бы ей, что онъ не сталъ бы искать другой невѣсты); но болѣе всего—совершенное, глубокое презрѣніе къ свѣту, къ людямъ, составляющимъ его, и ко всѣмъ его приманкамъ—качества, почти никогда не соединяю
щіяся въ лицахъ, дебютирующихъ на свѣтской сценѣ. Признаки, которыми Татьяна отличалась въ обществѣ и которые въ то же время составляютъ идеалъ свѣтской женщины, иеизмѣнившійся съ двадцатыхъ годовъ и до-нынѣ, превосходао очерчены Пушкинымъ :
Она была не тороплива,
Не холодна, не говорлива,
Безъ взора наглаго для веѣхъ, Безъ притязаній ва успѣхъ,
Безъ этихъ маленькихъ ужимокъ, Безъ подражательныхъ затѣй... Все тихо, просто было въ ней. Она казалась вѣрный снимокъ Du comme il faut....
Вслѣдствіе этихъ качествъ Татьяны,
Къ ней дамы подвигались ближе, Старушки улыбались ей;
Мужчины кланялися ниже, Ловили взоръ ея очей;
Дѣвицы проходили тише Предъ ней по залѣ...
Но подобно тому, какъ возлѣ парадвой колесницы римскаго тріумфатора шелъ рабъ, обязанный напоминать ему, что онъ все-таки не болѣе, какъ смертный, такъ вмѣстѣ съ Татьяною въ залы, составляющія поприще ея тріумфа, входилъ, поднимая «выше всѣхъ и носъ, и плеча», законный обладатель ея, геяе